Оскар говорил, что его отец рассказывал обо мне. Коннор пытался помочь моему отцу: это он скрыл его страшную метку.
Звук шагов разрывает нашу невидимую связь. Появляется человек в чёрном.
Это не просто трогательная встреча со старыми друзьями. Для тебя есть дело говорит Минноу.
Глядя на опустошённого Обеля, Джек Минноу будто набирается жизненных сил. Он сияет во тьме паразит, который питается страданием других.
Обель, почти не моргая, смотрит в пол. С каждым вздохом его тело будто теряет остатки сил. Даже в призрачном свете подземелья я вижу, как сияют от удовольствия глаза Минноу он счастлив наблюдать унижение бывшего чернильщика.
Он должен выглядеть прилично, со змеиной улыбкой сообщает мне Минноу. Вымой его и раскрась, обнови метки. Мне плевать, как ты это сделаешь. Просто выполняй приказ. У тебя три дня. Я в замешательстве бросаю взгляд на Обеля и удивлённо смотрю на Минноу. Он злорадно ухмыляется. Работай, чернильщица, покажи нам своё искусство.
Не добавив ни слова, Минноу уходит. Мел, заметно обескураженная, неотрывно смотрит вслед Минноу. Спустя всего несколько минут охранник приносит еду хорошую, настоящую еду, не тюремную баланду.
Я вернусь за тобой вечером, произносит Мел.
Ей хочется сказать что-то ещё или даже остаться, однако она лишь качает головой и уходит. Охранник отпирает решётку, и я вхожу в камеру. Искренне надеюсь, что успею привести Обеля в порядок.
Но что ему предстоит, я даже не догадываюсь.
* * *
Я прошу принести горячую воду, чистые полотенца и маслá для кожи и отмываю Обеля.
«Кожа. Как часто мне приходится заботиться о коже».
Я втирала душистое масло в папины ослабевшие руки, чтобы татуировки на его иссохшей, морщинистой коже не тускнели.
Помню, как Оскар коснулся моих пальцев в тот день, когда мы впервые встретились, как он сжал мою руку, повёл за собой, прочь от родившихся в музее вопросов. Мы пили кофе в маленькой кофейне с запотевшими окнами, говорили полунамёками, раздумывая, можно ли открыться друг другу.
«Хватит. Нельзя о нём думать».
Я помню первую метку, которую нарисовала под пристальным взглядом Обеля. Мне до сих пор приятно вспоминать, как пощёлкивал и жужжал аппарат, когда я левой рукой придерживала бледную кожу той женщины, а правой наносила чернилами рисунок листик в память о младенце. Запретный знак в память о потерянной жизни. Обель закрыл глаза на правила. Сделал меня соучастницей. Вовлёк в паутину сопротивления в надежде, что я помогу ему сплести из разрозненных нитей нечто достойное.
Разбитая чашка порезала мне ладонь, в раковине с посудой кровь
Кожа Галл покрывается волдырями девочка пыталась сделать себе татуировку золой и
Карл сильной рукой тянет меня к себе, мы спорим, он стискивает моё плечо, а я оступаюсь и падаю
Мама купает меня, ополаскивает нежную кожу. Пахнет лавандой
Метки проявляются на мне сами собой, рассказывают мне мою же историю прежде, чем я понимаю, какой она будет
Вот о чём я вспоминаю за работой, лишь бы не думать об Обеле.
Я ухаживаю за ним, как будто он незнакомец, клиент в студии чернильщика. Как будто я вернулась в прошлое, когда мы теряли папу, он исчезал постепенно, пока совсем не пропал, не растворился, и нам остались лишь намёки, воспоминания об ароматах.
Но сейчас всё иначе. Обель не умирает. Два долгих дня я смываю грязь с его кожи, кормлю хлебом и кусочками яблок, даю пить воду и пиво. Когда уходит въевшаяся в кожу грязь и сажа, Обель понемногу возвращается к жизни. Он выпрямляет спину, вгрызается в яблоко, сок которого стекает и капает с его подбородка. И вот уже Обель расправил плечи, его взгляд прояснился, старый друг шепчет моё имя. Я угрюмо усмехаюсь: «Как тебе такое возвращение из мира мёртвых, Лонгсайт?»
Охранники приносят Обелю лечебную мазь для израненной кожи, щипчики для ногтей и чистую одежду.
На второй день я спрашиваю:
Почему ты до сих пор в тюрьме. Зачем? Ради какой цели?
Не знаю, едва слышно бормочет он. Не представляю.
В чернильной тьме раздаётся грубый смех хохочет Коннор Дрю.
Хватит прикидываться, Обель, говорит Коннор. К чему бы Лонгсайту держать под замком чернильщика? Художника, который целиком и полностью у него в руках и сделает всё, что прикажет мэр?
Он подходит ближе и прислоняется к решётке. Под грязью и щетиной я различаю на его лице черты Оскара. И отворачиваюсь.
Чего хочет Лонгсайт? мягко спрашиваю я обоих, старательно пряча страх. Зачем он потребовал вымыть тебя и вернуть тебе метки, Обель? Что происходит?
Обель молча смотрит на Коннора. В его глазах сверкает гнев.
Ничего не кончено. Ты им ещё покажешь, уговариваю я Обеля, втирая бальзам в его правую руку.
Кости срослись криво, слабые пальцы растопырены. Я прошу его взять меня за руку, шевельнуть пальцами, и Обель отворачивается. Его рука дрожит в попытке сжать кулак кончики пальцев никак не могут коснуться ладони.
Это придётся исправить, вздыхаю я.
Сейчас я играю роль матери и думаю о Тание. Она далеко, в Фетерстоуне. Как тяжело было бы ей узнать обо всём. Она потеряла обоих и Обеля, и Галл.
«Интересно, где же Галл? Она жива? Я должна верить, что она жива. Лонгсайт обещал, что с ней ничего не случится. А если случится, то по моей вине».
* * *
В тот же день я беру ножницы и принимаюсь стричь Обелю отросшие волосы. Когда я впервые его увидела, Обель брил голову, потом отпустил короткий ёжик, а теперь у него на голове всклокоченные, перепутанные пряди.
Парикмахер из меня не очень над ушами получается слишком коротко, надо лбом криво, но я всё равно стригу Обеля, убираю спутанные клочья волос.
Он хочет, чтобы я вернула тебе все метки, говорю я Обелю. Нарисовала всё, что было раньше. Зачем?
Потому что он хочет устроить церемонию публичного нанесения знака. Я едва не роняю ножницы, услышав такое, однако Обель успокаивающе поднимает руку. Не тревожься, этот знак не для меня. Я не знаю, кому будут делать татуировку, какую и почему. Он говорил что-то о новом учении. Сказал Как же он выразился?.. Он «заберёт страдания людские». Обель пожимает плечами. Я просто выполню приказ.
Обель, с упрёком охаю я.
Как ужасно слышать его голос печальный, отрёкшийся от надежды. Мне страшно. Тот, кому нечего терять, способен на любые поступки. Это одновременно пугает и поражает до глубины души. Я хочу быть храброй. Я выкую себе новую броню и встану плечом к плечу с Обелем. Вот только против кого наша битва? Если б знать
* * *
Когда за мной приходит Мел, мы с Обелем сидим рядом, прислонившись к каменной стене камеры. На сегодня я сделала достаточно. Завтра займусь метками. Остаётся надеяться, что за ночь его кожа достаточно восстановится, и утром чернила лягут без труда, и знаки скроют пробелы.
Ночью я снова гуляю по музею и вижу Джека Минноу. Он опять с виноватым видом направляется к Залу поминовения. Никто не ходит в это священное место каждую ночь, даже самые благочестивые граждане. А Джек Минноу и подавно.
Он что-то прячет в ночи. И что бы то ни было, я вытащу это на свет божий.
Глава девятая
Мне снится Оскар. Я вижу его лежащим на больничной койке. Сиделки качают головами и говорят, что он умер, затем накрывают его белой простынёй. Я кричу и стаскиваю ткань, но под ней лишь маска вместо лица только маска. Срываю маску, и мне ухмыляется Сана.
Мёртв? Жив? В Фетерстоуне это неважно. Её губы растягиваются в отвратительной усмешке. Иди ко мне, Леора. Возьми меня за руку и иди за мной.
Сана возвышается надо мной. Огромная, чудовищная Воительница. Она протягивает мне руку.
И я протягиваю свою в ответ.
* * *
Я просыпаюсь, так и не увидев, что будет дальше, соприкоснутся ли наши руки? Больше мне не уснуть. Я жду рассвета, мысленно разрисовывая кожу Обеля знакомыми метками. Я сделаю его идеальным.
* * *
На третий день Обель уже совсем другой. Он похож на себя прежнего. С чистотой к нему вернулось достоинство. Охранники уже принесли чернила, краски и кисточки всех размеров. Обель торопливо завтракает: ему не терпится начать. Я с облегчением выдыхаю. Вот таким я и помню Обеля.
Начинаю намечать контуры меток. Некоторые линии всё ещё видны на коже Обеля, а на пустых островках я делаю рисунки по памяти или следуя его подсказкам.
Линии должны быть чёткими, Леора, напоминает Обель, следя за каждым моим движением. Ласточку сюда Нет, чуть выше, на мышцу, тогда она будет двигаться. Теперь правильно.
Я чувствую, что Обелю хочется самому нарисовать все знаки, однако ему подрезали крылья и осталось только полагаться на меня.
Рисовать на коже совсем не то же самое, что делать татуировки. Я постоянно сдерживаюсь, чтобы не вытереть чернила, стоит мне отнять кисточку от тела. Я учусь по-новому работать с кожей, учу её язык, ощущаю её сопротивление и мягкость. Крови нет. Как и боли. И мне не хватает этих жгучих укусов, неизбежных спутников моей работы. Не хватает проникновения вглубь. Метка значит так много, потому что с каждым вздохом, прикушенной губой и сдавленным стоном мы сживаемся с новым знаком, становимся достойными новой метки. И боль очень важна.
Кожа вспухает, тело восстаёт против вторжения, раны затягиваются корочкой, а неловко коснувшись рукой, на которой недавно выбили метку, стола или просовывая её в рукав куртки, ты вспоминаешь о боли и новом знаке. Разве сравнить с вытатуированными линиями следы так быстро высыхающих чернил? Такие знаки не заслужены по-настоящему.
Однако Обель заслужил гораздо больше, чем эти рисунки.
Глава десятая
Утром Мел сама заплела мне волосы. Она туго стягивала пряди, приговаривая, что я должна выглядеть прилично.
Прилично для чего? спрашиваю я, но Мел не отвечает и дрожащими руками старается поскорее покончить с причёской.
Три дня прошли, и сегодня я узнаю, ради чего затеяли всю эту историю с Обелем.
Мне дали новую одежду. Ничего яркого и вычурного, не как кожаная с позолотой униформа Мел, которая так ей идёт и идеально на ней сидит. Зато чистую и опрятную. Меня одели неприметно, чтобы я не выделялась из толпы. Ну и хорошо.
Я слегка подправляю рисунки на Обеле, наношу последние штрихи, и вместе мы идём следом за Мел. Трое охранников ведут нас через лабиринт туннелей к правительственному зданию. По дороге к нашей маленькой процессии присоединяется служитель закона, чиновник. Взглянув ему в лицо, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть в голос. Это Карл, Карл Новак, мой давний соперник. Когда-то мы вместе учились в студии у Обеля. Потом Карл в минуту ярости поднял на меня руку. И он же пытался предупредить меня перед церемонией взвешивания папиной души.
Когда наши взгляды встречаются, Карл едва заметно качает головой: просит сделать вид, будто мы не знакомы. И я послушно опускаю голову и смотрю под ноги.
«А Карл быстро сделал карьеру ему доверяют сопровождать преступников вроде нас с Обелем».
Проходя по коридорам, я оглядываюсь в поисках Верити. Она принесла мне в Фетерстоун послание от Лонгсайта. Её покоробило моё сочувствие пустым. А я с ужасом слушала её дифирамбы мэру. В тот раз казалось, что мы расстались навсегда окончилась дружба, которая так помогала мне в жизни.
«Что же теперь: мы всё ещё подруги или место добрых чувств заняла ненависть?»
Мы стоим перед массивными дверями, за которыми шумит городская площадь. Руки Обеля скованы за спиной, и я вижу, как он сжимает и разжимает левый кулак, будто готовится к драке. Сломанная правая кисть безвольно висит.
«Почему Лонгсайт выбрал Обеля? Да, когда-то он был лучшим чернильщиком в Сейнтстоуне, но сейчас не удержит иглу. Почему бы мэру не пригласить любого чернильщика из городской администрации?»
В мои мысли врывается музыка и приветственные возгласы толпы. На площади царит праздничное настроение. Солнце светит, в синем небе ни облачка. Всего неделю назад мэр Лонгсайт привёл меня сюда и показал всем как военный трофей. И тут же сам упал, залитый кровью.
«А потом он поднялся, забыла? тихо напоминает голосок в моей голове, и я вздрагиваю. Это обман, хитрость, убеждаю я себя. Но как он это сделал?»
Джек Минноу подходит и останавливается рядом с Обелем.
«Вот бы узнать его тайну. Он слишком силён, и мне слишком страшно».
Когда в окружении телохранителей прибывает мэр, двери распахиваются, и я едва не падаю навзничь от криков толпы.
На площади возвели помост, по его сторонам установили огромные колонки. Всюду, куда хватает взгляда, алый бархат. Похоже, намечается что-то важное.
Сначала выходит мэр со стражами, за ним по пятам Джек Минноу. А нас с Обелем и Мел Карл и другие охранники оттесняют к боковой двери. Через неё мы и выходим, часто моргая на ярком свету. Мы за сценой, толпа нас не видит, однако нам достались лучшие места на этом спектакле. Я не упущу ни единой детали, даже если очень захочу.
Джек Минноу подходит к микрофону, установленному у внешнего края сцены, точно посредине. Он просит тишины:
Граждане Сейнтстоуна! Прошло совсем немного времени, с тех пор как всё изменилось. Тёмные глаза Минноу рыскают по толпе. С тех пор как случилось чудо. Толпа сдавленно охает в унисон. Значит, они видят в этом чудо. У вас наверняка есть вопросы. И наш лидер пришёл, чтобы на них ответить. Раскройте ваши сердца и умы вы услышите новое слово от нашего великого вождя. Он, единственный из живущих, победил смерть!
Толпа ревёт, и я отступаю на полшага. Жители Сейнтстоуна всегда были в плену очарования Лонгсайта, но это что-то новенькое. Восхищение, безумное поклонение. Он стал их спасителем, воплощённым божеством. Люди смотрят на него с исступлённым обожанием.
Мэр Лонгсайт стоит неподвижно, как статуя, впитывает восхищение, одновременно жестом умоляя о тишине. Люди не умолкают, но стоит мэру произнести первые слова, как на площади воцаряется тишина.
Вам многое пришлось вынести по моей вине, произносит Лонгсайт. Я с трудом представляю себе ужас, который вы испытали совсем недавно при виде вашего лидера в крови, павшего на площади от удара убийцы. Из толпы доносится гул, грозный, разрастающийся. И всё же, друзья мои, я жив. Гул превращается в крики радости, и Лонгсайт благодушно оглядывает собравшихся. Вы дали мне новую жизнь! восклицает мэр. Предки говорили со мной. Они увидели вашу веру и преданность и вознаградили вас. Наступает новая эра время надежды, перемен и побед!
Толпа вновь взрывается приветственными криками, а я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Мел. Она хмурится если Лонгсайт разговаривал с предками, ей он должен был сообщить об этом первой.
Мэр снова обращается к слушателям:
Стиснутый в когтях смерти, я услышал голос, и он передал мне послание, очень ясное и простое. Я мечтал поделиться с вами новым откровением. Однако мне пришлось дождаться подходящего момента. Мне было ниспослано новое учение, а в нём добрые вести для всех нас.
Рядом со мной замирает Мел, затаив дыхание. Мэр выжидает. Тишина множится, разрастается.
Вы благочестивые люди, наконец говорит мэр. И всё же в вашей жизни есть страх. Вы боитесь, что однажды всех ваших меток окажется недостаточно. Что, несмотря на все наши знания и учёность, грехи нас настигнут. А что, если я скажу вам: «Впереди вас ждёт лишь мир, и я могу спасти вас, отпустить грехи до судилища, очистить ваши души»? Вы мне поверите? Пойдёте ли вы со мной, чтобы насладиться этой благословенной свободой?
В моей груди рождается предательская надежда, как червь, выползающий из трупа.
«Да, думаю я. Пусть будет ясность: план, указатели и чистая дорога».