Вода в решете. Апокриф колдуньи - Ковалькова Милана 6 стр.

VI

Ответствую, что нет, я не помню, как утром очутилась в деревне, потому не стану объяснять вам, провожали меня или я вернулась одна. Но не верьте горбуну Амаури, что брешет, будто в ту ночь я впервые явилась ведьмой, ибо не прошло и года, как каждый из тех, кто тронул меня на склоне Сеполькро, умер. Это неправда, они сами ускорили свою смерть, соединив свои тела с моим и влив в меня семя в месте, отмеченном смертью; ибо знайте, синьор, женщина в акте любви вбирает в себя частицу силы мужчины, чтобы вспыхнуть новым светом, но где она обретает, там теряет он. Нет, синьор, в ту ночь я не зачала. Их жизнь канула в бесплодную землю Сеполькро и сгинула, как в могиле, а следом и они сами начали чахнуть и высыхать. Но вы не усмотрите здесь никаких моих заклинаний или ненависти, ведь, соединяясь со мной, они были сдержанны и не выказывали злобы. Потому поверьте, в то утро я не желала им смерти; мной овладело болезненное оцепенение, и я отрицаю, отрицаю снова и снова, что я якобы способствовала их смерти, так как ни тогда, ни позднее я не занималась колдовством, хотя и совершала, признаюсь, много иных вещей, которые не найдут одобрения в ваших глазах. Но я верю, что вы привели меня сюда не для того, чтобы я рассказывала о борделях или портовых рынках, где каждое чудо и каждый рассказ безумца можно обменять на горсть медных монет. Признаюсь только, что я и правда встречала людей, уверявших, будто владеют заклинаниями, дающими им силу противостоять железу и смерти, и, если ударить их мечом, кожа останется целой, словно их стегнули веткой орешника. Помню множество людей, утверждавших, будто в их распоряжении находится столь мощная книга, что, если бросить ее в огонь вместе с куском пергамента, на котором начертано имя Всевышнего либо образ святого Калогеро, святой Фортунаты и всех других всемогущих святых, в давние времена странствовавших по миру, эта книга останется невредимой, тогда как имена и лики святых сгорят дотла. Знавала я и шарлатанов, носивших на шее обрывки пергамента с начертанными словами, дающими удачу в картежной игре или помогающими уйти безнаказанно из-под власти суда, даже столь могущественного, как ваш, но я не знаю, упомянуты в них имена святых или демонов, потому что никогда не занималась подобными штуками и, как все подтвердят, никогда не пыталась писать буквы и какие-либо иные тайные знаки. Я умею отмерять муку и считать куриные яйца, а также знаю, когда наступает пора вязать овец и пора делать сыр, но не приписывайте мне никаких других знаний.

Хорошо, раз вы настаиваете на том, чтобы я отвечала только на заданные вопросы, я объясняю, что утром, по возвращении с горы Сеполькро, я не нашла в комнате своей матери, но это не вызвало моего удивления, так как она имела обыкновение вставать до рассвета и отводить мулов к Индиче. Однако, как вы уже выяснили, ей не суждено было туда добраться, и прежде чем солнце поднялось над крышей замка, ее принесли домой на двух жердях, обтянутых грязной холстиной; и поверьте мне, она заслужила чего-то большего, ведь несмотря на свои грехи она всю жизнь тяжело работала, чтобы нас прокормить, и никому не сделала ничего плохого без причины и, вопреки подлым обвинениям этой потаскухи Гиты и ее кумушек Нуччии, Эвталии и Теклы, не уступающих друг другу в своем паскудстве, моя мать не была ведьмой, не наводила порчу на скот нечестивыми словами и не держала под порогом ядовитых змей, что высасывают у коров молоко из вымени и кусают детей.

Еще раз подтверждаю, что ее принесли на грязной холстине, накрытую изношенной тряпкой и тем, что осталось от ее повседневного темного платья, обычно свежего и чистого, но в то утро оказавшегося перепачканным в придорожной грязи и навозе. Мне тогда сказали, что мулы, испугавшись запаха смерти, сорвались и, пытаясь порвать веревку, волокли ее тело, пока не появились вермилиане и не подняли ее из придорожной пыли. Как странно, подумала я тогда, что гнусный убийца, кем бы он ни был, тратил время на привязывание мулов к дереву, но не забрал их с собой, хотя убийство часто идет рука об руку с грабежом. И еще добавлю, что неправда, будто бы мать, как утверждает сейчас Мафальда, сама привязала мулов, сойдя под покровом ночи с тропинки ради встречи с любовником.

Ответствую, что, когда мою мать положили на стол, я увидела, что ее голова полностью отделена от тела; с вытаращенными глазами она лежала на груди покойницы, где, собственно, не должна была находиться. Я полагаю, что потребовалось много усилий, чтобы отрезать ее, потому что, хотя любая шея сломится под железом палача, человеческие кости не так легко поддаются простому ножу. На лбу у нее виднелся знак света, вырезанный кончиком клинка и слегка затертый пылью и сгустившейся кровью, но все же отчетливый. Когда холстина была полностью откинута, я увидела, что живот моей матери распорот и из него извлечены все внутренности, так что он напоминал пустую розоватую скорлупу. Да, синьор, кто-то старательно выпотрошил из нее всю жизнь, и мы так и не нашли часть ее останков, хотя мы с моими братьями много раз прошли по тропе, ведущей к Индиче, в поисках каких-либо следов, отпечатков ее ног или кусочков ее тела, но, как вы правильно заметили, хищные птицы и дикие животные, конечно, нас опередили.

Ответствую далее, что трактирщик Одорико, который впустил этих шестерых вермилиан с их печальной ношей в комнату, поспешил снова прикрыть покойную тряпкой, тщательно подобрав ее края. Он приказал мужчинам молчать, из чего я делаю вывод, что даже если не они убили мою мать своими руками, то наверняка знали, кто причинил ей смерть, а значит, могли сделать нечто большее, чем возложить руки мне на лоб в знак благословения со словами, что свет успокоит мою утрату. Понимаете, это был обычный добрый жест утешения, в котором не отказывают в наших краях сиротам. Но когда они по очереди прикасались ко мне шершавыми, теплыми и успокаивающими руками, я осознала, что все они все те шесть человек, вошедшие утром в наш дом с трупом матери, а также трактирщик Одорико были ночью на склоне Сеполькро и трогали меня совершенно иным образом, но тогда я не осмелилась об этом упомянуть, потому что в сравнении с мертвой матерью все остальное казалось несущественным и незначительным. Кроме того, меня быстро отослали во двор, потому что я стала женщиной, а зрелая женщина не должна оставаться под одной крышей с мужчиной, не являвшимся ее братом, мужем, кузеном или кумом. Затем двое из них отправились за старухами и женами, и когда их привезли, дом наполнился шумом и суетой, как никогда раньше. Жены вермилиан, до сих пор не переступавшие наш порог и ускорявшие шаг, когда на общинной дороге встречали мою мать, ведущую на веревке своих мулов, теперь разожгли огонь и принесли свежеотбеленное полотно, чтобы прикрыть ее и перевязать самые ужасающие раны. Одна из старших просветленных нежно взяла меня за руку, подвела к кадке, наполнила ее чистой водой и помогла мне обмыться, потому что я все еще была покрыта драконьей слизью. Она сделала это без единого слова, и теперь мне интересно, действительно ли она считала, что я была перепачкана только кровью моей мертвой матери. Но когда она заметила, что я истекаю кровью, как взрослая женщина, она протянула мне тряпку и показала, что я должна сделать, чтобы позаботиться о себе и не пачкать одежду. Она помогла мне также надеть чистое платье и причесаться, чтобы скрыть следы всего, что произошло ночью, а тем временем ее соседки делали то же с моей матерью, со всей серьезностью и спокойствием, как будто она встретила обычную смерть. Никто со мной не говорил и ни о чем не спрашивал. Меня оттеснили в угол, чтобы я не мешала обрядам, и я стояла там, не говоря ни слова, глядя на них и думая о драконе, потому что он оплел нас своей смертью и из нее уже невозможно было выпутаться.

VII

Я отрицаю, что мои братья были в то утро в комнате. Также неправда, что это именно они перед рассветом нашли мертвую мать в месте встречи, которую она им назначила, намереваясь вывезти их из деревни Киноварь, пока наши кумовья и соседи смотрели выступления комедиантов, приглашенных только с той целью, чтобы все честные жители, способные ее остановить, оказались в тот день в стороне от дорог. Я понимаю, достойнейший синьор, что вам наговорили безбожной чуши, которой с удовольствием угощают здесь приезжих, а вы твердо в нее поверили, так как вы предпочитаете видеть в своем несчастном собрате Рикельмо скорее праведного мученика, который как некогда святой Калогер пролил кровь за веру и ради спасения своей души, нежели обычного нерасторопного и слишком любопытного монаха, который умер без явной причины и смысла. Обогнала вас слава трибунала, который вы имеете честь представлять, и, зная, чего от вас ожидать, мои соседи принялись варить для вас вкусную ложь задолго до того, как вы въехали под тень Интестини. Зная, что от просветленных вы ожидаете только самого худшего, они накидали в тот котел много всяких нелепостей: святого Калогера и безобразные колдовские штучки, сына графа Дезидерио, чудом спасшегося после побоища, и его пропавших наследников и, наконец, темные, как ночь, грехи, безмерную любовь и великое предательство. Да, это правда, что моя мать умерла в ту же ночь, когда привела нас в шатер бродячего цирка, чтобы показать дракона. И все же она умерла обычной селянкой, разве что более смелой и менее добродетельной, нежели другие; теперь же, обращаясь памятью в глубь времени, я все больше опасаюсь, что это старейшины казнили ее за бесстыдство, приказав выпотрошить ее, как животное, прежде чем она разродится очередным ублюдком, как это случалось уже трижды.

Да, синьор, я с полной уверенностью отрицаю, что моя мать собиралась ночью сбежать из нашей деревни вместе со своими сыновьями, а уловка эта, устроенная не без согласия пристава, провалилась по той лишь причине, что я, движимая любопытством, улизнула с нашего двора, чтобы в шатре увидеть дракона, а затем поняла, что меня оставили на погибель. Нет, это неправда, что мать якобы положила моих братьев в две корзины, притороченные к спине мула, и, не имея возможности спасти всех троих своих детей, выбрала сыновей, которых она зачала от другого отца и любила больше жизни, в то время как я была обычным бастардом, незаконной дочерью бродячего котельщика, зачатой в придорожной пыли из множества лживых слов.

Что же касается котельщика, который, как вы говорите, якобы был моим родителем, ответствую, что я никогда, что бы вам сейчас ни говорили, не видела этого человека с почерневшей рожей, так отвратительно вонявшего гарью, что родиться от него могла лишь ведьма и предательница, пославшая собственную мать на смерть. Я слышала, что кое-кто клялся перед трибуналом, что тот котельщик носил в котомке книги, исписанные странными знаками, и за серебряную монету он очерчивал вокруг капусты, гороха и пастернака настолько сильные круги, что не могли их преодолеть ни улитки, ни тли, ни полевые мыши. И я верю, что чем дольше вы, синьор, будете расспрашивать и дознаваться, тем больше узнаете о моем безымянном отце, о котором сама я не слышала ни единого слова и от которого ничего не получила в наследство, кроме того беспокойного света, что горит у меня в груди. Тем не менее я уверена, что вам нагло врут, желая обнаружить мою вину в давнем грехе отца, и без тени смущения измышляют слова, что он якобы произносил, понося настоятелей, епископов и самого патриарха, смело заявляя в трактире, что они-то, мол, и есть те самые три черта, правящие нашим миром, а с ними граф, герцог и патриарх. Почему вы верите лжесвидетелям, после стольких лет уверенно заявляющим, что мой отец не появлялся в храме во время богослужения, но носил в мешочке на шее удивительный камень с отверстием, который, как он хвастался, подарила ему святая Бенедикта, явившись в чудесном видении во время мольбы у ее гроба? Почему вы слушаете эту старую корову Мафальду, утверждающую, что он открыл ей чудесное свойство камня, на который упала капля мученической крови святой Бенедикты и прожгла его насквозь, и, дескать, если под молодой луной поднести его к глазу, то можно узреть, что кому на роду написано? Зачем врут эти мерзкие негодяи о том, что мой отец якобы проснулся после той ночи, когда соблазнил мою мать и посеял в ней свое семя, посмотрел на нее сквозь чудесный камень и, испугавшись того, что уже шевелилось в ее утробе, поспешно скрылся, оставив ее в неведении, что она брошена, но уже беременна? Откуда им об этом знать? И не слишком ли много мы узнаем спустя столько лет об одном несчастном котельщике, которого, к тому же, никогда не существовало?

Поверьте, досточтимый синьор, вы слышите много подобного вздора, потому что прошлое похоже на тесто, которое каждый замешивает и печет на свой вкус из того, что у него есть под рукой. Однако признаюсь, что на следующий день после похорон матери сам пристав действительно явился к нам в дом. Он присел на стул у очага, где любила сидеть наша родительница, когда у нее было желание и свободное время отдохнуть, а это случалось нечасто, ибо была она женщиной беспокойной и быстрой в движениях. Пристав выглядел невозмутимым и поглядывал на стол с остатками угощения. По обычаю просветленных, мы устроили его для женщин, что помогли подготовить мать к могиле. Я испекла хлеб, который оказался тверже и тяжелее стали, а Вироне убил двух кур, но ни одна из соседок так и не появилась, и мы не без облегчения съели все сами. Давно у нас не было таких восхитительно полных животов. Мы напились пива, что нашли в сарае в кувшине до сих пор понятия не имею, откуда оно могло там взяться,  и маслеными глазками смотрели на нашего доброго пристава, с которым прежде не обменялись ни единым словом, потому что он не удостаивал таких маленьких бастардов, как мы, разговором. Мы не понимали, что может означать его неожиданный визит, и даже не задумывались над этим, потому что в ту ночь, когда появился дракон, наш мир необратимо сошел со своей колеи, как это случается порой с колесом; целая повозка опрокидывается тогда даже на самой ровной дороге, а груз брюква, мешки с мукой, овечьи шкуры или бараньи туши отправляется в канаву или, что еще хуже, в руки нищих бродяг, что постоянно сидят в засаде в придорожной густой траве, дожидаясь именно таких случаев. Поэтому, синьор, мы не знали совершенно, чего ожидать, потому что пристав сначала долго вздыхал и сопел, как будто у него что-то очень тяжелое лежало на животе, а потом сказал, что мать была слугой Интестини в день своей смерти, поэтому в награду за ее труды и для искупления своей души граф Дезидерио одарит нас своей милостью. Именно так он и сказал: одарит нас своей милостью, но не объяснил, что это значит.