Так тебя, значит, стошнило в урну для голосования? просиял, словно майское солнышко, товарищ Степан. Вот это номер! Слушай, да ты же просто молодец. Дай пожму твою руку. Только дай ту, которой ты губы после своего подвига не вытирал. Я, знаешь ли, немного брезглив. Это у меня с детства, ты не подумай. А так я всегда готов протянуть руку простому трудяге. Ну, ты молодец, я бы даже сказал молодчина!
Да?
Конечно, настоящий патриот! Да ты сам понимаешь, что сделал?
Понимаю, только я ни в чем не виноват, честное слово, я себя не контролировал, скороговоркой выпалил Шума. Говорю же, вышло недоразумение. Скоро меня отпустят.
За дверью раздались шаги. Несколько секунд спустя в замочной скважине лязгнул ключ, и дверь с терзающим нервы скрипом отворилась. В камеру вошел сержант в милицейской форме и обвел арестантов суровым взглядом.
Шумов, на выход! зычно прокатился его голос по стенам камеры.
Видишь, обрадовался Шума. Я же говорил, что долго здесь не пробуду. Ну, прощай, товарищ Степан, приятно было познакомиться. Жаль, что ухожу, а то бы еще поболтали.
Шума, если тебя будут бить по голове телефонным справочником или журналом бесплатных объявлений, напомни этим палачам о международной Конвенции о правах человека, крикнул ему вслед многоопытный товарищ Степан. Скажи, что в Европе она действует! А мы почти Европа! Пусть хотя бы почти чтят закон
Шума его уже не слышал. В сопровождении конвоира он храбро шагал по узким коридорам РОВД, устланным мягкими ковровыми дорожками, искренне веря в то, что двигается навстречу освобождению. В тот момент он еще не знал, что глубоко заблуждается, а судьба приготовила ему такие испытания, какие до него не доводилось проходить никому.
***
Тем временем на избирательном участке медленно, но верно разгорался нешуточный скандал. После того, как участковый Сопелко увел Шуму в милицию, доступ к изгаженной урне был временно закрыт. На этом настоял наблюдатель от коммунистов, военный пенсионер Петрович. Несмотря на плохое зрение, неважную память и отвратительный слух, он все еще был крепким стариком, способным на здравые размышления. Поэтому в Шуме он сразу распознал вражеского диверсанта, подосланного противниками по политическому цеху для того, чтобы навредить коммунистам. Петрович был уверен в том, что именно в изгаженной Шумой урне находится большинство бюллетеней, опущенных сторонниками его партии. Теперь эти важные документы могли быть безнадежно испорчены и безвозвратно утеряны. Такой поворот истории старика не устраивал. Впрочем, аналогичного мнения, только относительно своих партий, придерживались и другие наблюдатели.
Ответственно заявляю, что произошла подлая и циничная диверсия и провокация, оглушительно кричал Петрович в ухо председателю избирательного участка Гундосову, одновременно являвшемуся директором школы, в которой размещался участок. Заявляю: урна была испорчена специально для того, чтобы повредить бюллетени с голосами, отданными за нашего кандидата. Не исключаю возможности, что туда также был произведен вброс «подметных» бюллетеней. Поэтому требую, чтобы оную урну срочно перенесли в кабинку для голосования и там изолировали, иначе граждане могут перепутать ее с нормальной урной. Кабинку надо взять под охрану. Урна по истечении срока голосования должна быть вскрыта в присутствии сотрудников правоохранительных органов, правозащитников, наблюдателей и независимых экспертов. Иначе я такой шум подниму, что пожалеете, что на свет появились! Да я на вас в газету напишу, в нашу, в народную! Да я на вас всю нашу ячейку натравлю! Мы вам покажем Кузькину мать!
Понимая, что спорить со стариком бесполезно, Гундосов безнадежно махнул рукой, другой болезненно схватился за сердце и нетвердым шагом направился в свой кабинет, где в ящике рабочего стола у него всегда хранилась одна-другая бутылочка рябиновой настойки домашнего производства. Он покупал ее со скидкой у одинокой, моложавой соседки и свято верил в то, что эта настойка способна творить чудеса, излечивая от любых болезней. Принимать чудодейственное лекарство ему нравилось, чего нельзя сказать о школьном коллективе, который все чаще замечал в поведении директора разные странности. Например, после приема настойки, Гундосов мог зайти во время занятий в специализированный класс литераторов или музыкантов и строгим тоном велеть юным гуманитариям (тем, что с нежными и ранимыми душами) всем до одного к утру записаться в секцию тяжелой атлетики. Она, как выражался директор, «способна укрепить не только наши помыслы, но и дух, не говоря уже обо всех остальных частях человеческого тела». Все чаще Гундосов удивлял коллег на педсоветах, запросто называя физрука безмозглым качком, а завуча болотной кикиморой, то есть пользовался определениями, явно не вписывавшимися в педагогический процесс.
До сих пор подобные выходки сходили ему с рук, так как заведующий районным отделом образования приходился ему родным братом. Поэтому коллектив терпел, особенно завуч Кисточкина. Это ее Гундосов в открытую величал кикиморой, а за глаза «толстозадой сучкой». Конечно, все догадывались, что за поведением директора скрывается нечто большее, чем тридцать пять лет педагогического стажа. Об этом красноречиво свидетельствовал устойчивый запах перебродившей рябины, обвисшие щеки, напоминавшие бульдожьи брыли, мешки под глазами и хмурый взгляд, с которыми неизменно появлялся по утрам в школе директор. Поскольку прощать наглость и хамство можно только до определенного предела, все в школе только и ждали подходящего момента, чтобы отомстить распоясавшемуся выпивохе.
Вот почему когда Гундосов удалился в свой кабинет лечиться спасительной настойкой, Кисточкина не смогла скрыть ликования. Она расплылась в широченной ядовитой улыбке, до смерти напугавшей пятилетнюю девочку, державшуюся за руку своей мамы-избирателя. В штате избирательной комиссии данного участка Кисточкина числилась секретарем, и судьба, казалось, дала ей шанс отомстить, наконец-то, ненавистному начальнику. Еще загодя она решила, что подставит ножку Гундосову на выборах, и с самого утра пристально следила за процессом, моля небеса о том, чтобы они подарили ей такой шанс. Но небеса, казалось, не слышали ее злорадных и мстительных молитв. Кисточкина уже находилась на грани отчаяния, когда в помещение вошел Шума. Едва он переступил порог участка, как завуч поняла само Провидение привело сюда этого пухлого головастика, работающего на огнеопасных парах, способных воспламениться не хуже, чем отрыжка у Змея Горыныча.
Пока между Шумой и Сопелко только начал завязываться диалог, Кисточкина незаметно достала из своей сумочки мобильный телефон и все дальнейшие события зафиксировала на вмонтированную в него видеокамеру. Телефон был старым, камера слабенькой, а расстояние большим. К тому же у оператора отсутствовал должный профессиональный навык. Запись получилась нечеткой, но кое-что на ней разглядеть все-таки было можно. На всякий случай Кисточкина решила никому не говорить о своем первом режиссерском опыте и приберечь дебютный показ до более подходящих времен и обстоятельств. Главной цели она добилась теперь у нее в руках находился отличный компромат. Оставалось только ждать, как повернется дело, и использовать его с наибольшей выгодой.
Пенсионер Петрович обо всем этом, конечно, не догадывался. Но он четко, по-военному, исполнял свою миссию. Под его наблюдением злосчастная урна все-таки была перенесена в крайнюю кабинку для голосования. Изоляция получилась не совсем законной, но ввиду неординарности обстоятельств никто из членов избиркома перечить этому не стал. Вооружившись отнятой у уборщицы шваброй, Петрович вошел в кабинку и встал на посту возле изгаженной урны. Наблюдатели от других партий тут же подняли вой на все голоса, требуя от работников избиркома немедленно вывести Петровича за пределы кабинки, чтобы он там чего-нибудь не «нахимичил». Пенсионер отчаянно сопротивлялся, умело лягался ногами и даже кричал, храбро размахивая перед собой шваброй, что начнет стрелять на поражение. Позже некоторые впечатлительные особы, склонные к полету фантазии, уверяли, что пару предупредительных выстрелов в воздух Петрович все-таки сделал. Скептики придерживаются иного мнения, хотя и признают, что несколько подозрительных выхлопов во время борьбы со стороны Петровича, действительно, раздалось. Как бы то ни было, но воинственный пенсионер долго и упорно отказывался выходить из кабинки, мотивируя это тем, что в нее может войти кто-нибудь с другой стороны и стянуть или подменить урну.
Коллеги-наблюдатели, которых тоже крайне интересовала судьба обесчещенной урны, с Петровичем согласились. Однако так и не сумели решить, кто из них и с какой стороны кабинки будет ее охранять. Вскоре нашли компромисс. С согласия Кисточкиной Петрович отдернул занавеску, чтобы все видели урну, и, сжимая в руке верную швабру, встал на часах у входа в кабинку. Тем самым он вызвал всплеск негативных эмоций у уборщицы, до этого момента не терявшей надежды вернуть свое верное орудие труда. Впрочем, ее возмущения никто не увидел. Умудренная опытом старушка предварительно заперлась в школьной кладовке, а уж потом по народному, поминая законодательную систему в целом и Петровича в частности, вполголоса излила свою душу, предусмотрительно завесив тряпочкой висевшую в углу икону и помогая себе энергичной жестикуляцией рук. Зато теперь урна находилась под неусыпным контролем дотошных наблюдателей. Некоторые даже фотографировались подле нее на память под недовольное бормотание Петровича, которому перспектива превращения в антикварную декорацию явно не нравилась.
Это не выборы, а просто концерт какой-то, возмутилась одна из избирательниц, которой Петрович шваброй решительно преградил дорогу в кабинку, велев идти в соседнюю.
Нет, дорогуша, это еще не концерт, а только прелюдия, тихо пробормотала про себя, ехидно ухмыляясь, Кисточкина. Концерт будет вечером, когда начнется подсчет голосов.
А в это время ничего не подозревающий Гундосов, запершись на ключ в своем кабинете, стопка за стопкой лечился рябиновой настойкой, надеясь на то, что скоро уснет, а когда проснется, самое страшное будет уже позади.
***
Перед тем, как вызвать на допрос гражданина Шумова, следователь Малинин набрался смелости и постучал в дверь кабинета начальника РОВД полковника Герасимова. Тот пригласил его войти. Полковник в форменном мундире сидел в поскрипывающем кожаном кресле за дубовым столом и сосредоточенно собирал пасьянс «Косынка» на рабочем компьютере. Судя по тому, как недовольно шевелились его густые, черные усы, складываться пасьянс не желал. В последнее время отказывающаяся собираться «Косынка» мучила полковника даже больше, чем проблема выбора новых иномарок для сына и жены. Сын грезил о спортивном кабриолете, а жена требовала седан. Сам Герасимов предпочитал мощные внедорожники, и в ближайшее время планировал поменять свой устаревший, купленный год назад джип на новый. Однако визит в автосалон пришлось отложить, так как полковника донимала проклятая «Косынка». За неделю до описываемых событий Герасимов даже был вынужден сократить время планового рабочего совещания, посвященного обсуждению промежуточных итогов борьбы с преступностью, чтобы провести больше времени в неравной битве с непобедимым кибермозгом.
Тебе чего, капитан? не отрываясь от монитора, недовольно обронил Герасимов.
Да вот, зашел узнать, что делать с гражданином Шумовым, которого вы по каким-то причинам направили ко мне.
Шумовым? слегка изогнул правую бровь полковник, щелкнув клавишей несчастной мышки особенно сильно. С каким еще Шумовым?
Ну, с тем, что избирательную урну изгадил.
Ах, с Шумовым, обреченно вздохнул полковник. А что с ним? Неужели, умер? Скажи, капитан, он повесился, да? Порадуй старика!
Нет, к сожалению жив и здоров. В настоящий момент ведет просветительские беседы с радикалом Степаном Бунтовым.
При упоминании этого имени полковник Герасимов скривился, словно его внезапно пронзила зубная боль.
Вы что, посадили их в одну камеру?
Так других у нас нет, товарищ полковник, удивился Малинин. Мы даже прокурора туда сажаем, больше некуда.
А, ну да, ну да И о чем они там беседуют?
Точно не знаю, курят. Но, думаю, ничего серьезного.
Ну, если ничего серьезного, зачем пришел?
Хочу спросить, товарищ полковник. Думаю, не слишком ли строго мы поступили с Шумовым? Может, зададим ему трепку, чтобы был умнее, и отправим домой? Пусть лучше своих родных достает.
Полковник Герасимов окончательно отчаялся сложить пасьянс. Пребывая в скверном расположении духа, он оторвался от монитора и повернулся к посетителю. В этот момент капитан Малинин вызывал в нем столько же положительных эмоций, сколько способна их вызвать красная тряпка, мельтешащая перед глазами разъяренного быка.
Ты что, первый день на службе, капитан? прорычал Герасимов, поиграв для острастки желваками. Сам не понимаешь, в чем дело?
Честно говоря, нет, не моргнув глазом, соврал Малинин, которому просто не хотелось засиживаться на работе допоздна из-за какого-то уличного пропойцы. Товарищ полковник, жалко же парня. С каждым может случиться. Подумаешь, выпил человек, ему стало плохо. Рядом оказалась урна, вот он и среагировал. Основной инстинкт, я бы сказал. А как бы вы поступили на его месте?
На его месте я, как честный человек и истинный патриот страны, не стал бы плевать в урну, а исполнил бы свой гражданский долг, как святую обязанность, высокопарно чеканя каждое слово, выпалил полковник Герасимов и картинно ударил себя в грудь кулаком, только что слезу не пустил. А тебе, капитан, советую поменьше думать о таких вот деструктивных силах, стремящихся нарушить согласие в нашем обществе, и поменьше их жалеть. Сегодня он в урну наблевал, а завтра Родину продаст, так получается? И вообще, капитан, ты что, не видишь серьезности положения? Надо еще разобраться, зачем он в урну блевал. А вдруг умышленно? Это же экстремизм чистой воды! Это тебе не на клумбу помочиться! На святое замахнулись! Мы, значит, всеми силами поднимаем страну с колен, себя не жалеем, во всем себе отказываем, а какой-то там забулдыга и провокатор на нас это самое, плевать хотел? Нет, тут надо тщательно разобраться. Не забывай, капитан, мудрые слова нашего губернатора, сказанные им на дне собственного рождения: стабильность прежде всего. Знаешь, что это означает? Нам другого не надо. Знаешь, почему? Потому что чем лучше хочется, тем хуже получается. Уж поверь моему опыту. Знал я в молодости одного энтузиаста, который все хотел сделать, как лучше. Так этот оптимист-рационализатор до сих пор в старших лейтенантах ходит. А я ничего не придумывал, и вот тебе, пожалуйста, по три большие звездочки на погоны получил.
Товарищ полковник, может, вкатить Шумову вытрезвитель или пятнадцать суток ареста? Отправим на улицу, пусть подметает, заодно пользу городу принесет. Зачем же сразу «экстремизм» паять?
Ты что, капитан, плохо по-русски понимаешь? побагровел Герасимов, что было признаком крайне плохого настроения, грозившего перерасти во все сметающую бурю. Тебе же объясняют, что гражданин Шумов совершил уголовное преступление. Какое, пока сказать не могу, разбирайся с ним сам. Я же не сказал, что он экстремист. Хотя, может, он и экстремист, мы же пока не знаем всех обстоятельств. Но поверь моему опыту, капитан, дело пахнет керосином. Насколько я знаю, информация до областного центра пока не дошла. Будь моя воля, она бы вообще туда не дошла. Но она дойдет, потому что информацию утаить нельзя. Как бы ты не старался, она все равно найдет щелочку. Просочится, как вода в песке. А там, в области, Герасимов многозначительно ткнул указательным пальцем в промытую дождями трещину на потолке над своей головой, там совсем другие понятия. Там твоего Шумова никто жалеть не будет. Чую, такое закрутится, что мало не покажется. А нам главное помалкивать и выполнять обязанности строго по инструкции, чтобы потом нас вместе с ним как сообщников не упекли куда подальше. Шумов наблевал в урну? Наблевал. Мы среагировали? Среагировали! Все, к нам не может быть претензий, мы чистенькие. Еще раз повторяю, капитан, этот Шумов, может, и несчастный, а может, даже и невиновный человек, но он, поверь моему чутью, наблевал не в то время и не в том месте. Ой, как ему это еще аукнется. Главное, чтобы нам не аукнулось, понял? Свободен!