Снова и снова мой взгляд возвращался к высокому дубу, который возвышался над кирпичным домиком на другой стороне улицы. На широкой ветке наполовину скрытый густой зеленой листвой сидел бледный парень и не спускал с меня глаз. Он прислонился спиной к широкому стволу дерева, подтянув одну ногу, пока другая небрежно болталась в воздухе. На одном из его черных ботинок развязался шнурок.
Мы вели ожесточенную дуэль взглядами, но парень не отводил глаз. Казалось, его не волновало, что я заметила его. Дико растрепанные и черные как смоль волосы рассыпались по коричневой коре, пока он рассеянно разминал нижнюю губу большим и указательным пальцами.
Хелена?
Я вздрогнула. Кожаная ручка выскользнула из моих рук, после чего чемодан с глухим звуком ударился об асфальт. Я поспешно наклонилась, чтобы снова прижать его к себе, прежде чем взглянуть в обветренное лицо старика. Тяжелые мешки красовались под водянисто-серыми глазами, что было неизбежно при такой коже тонкой, словно пергамент.
Натаниэль?
Он кивнул. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Бледные губы были сжаты в узкую линию. Я присмотрелась к нему повнимательнее. Под потрепанной жилеткой Натаниэль носил мятую пожелтевшую рубашку, которая, возможно, когда-то была белой. Его жесткие джинсы выглядели выцветшими от стирки, а на тощем запястье болтались наручные часы, которые были ему слишком велики. Стрелки покоились на неправильных цифрах. Они не двигались.
Мой дедушка производил жалкое впечатление.
Он сделал шаг вперед.
Я возьму твой чемодан.
Я посмотрела на его длинные пальцы и нерешительно взглянула в его глаза.
Только не тряси и не бросай его, хорошо?
Натаниэль Иверсен не стал задавать никаких вопросов. Он лишь что-то одобрительно пробурчал себе под нос. С каменным выражением лица дедушка забрал у меня чемодан, и тут его взгляд замер на моем лбу. Я отвернулась. Шрам от ожога светился, как будто его очертания снова разожгли всепожирающий огонь.
Повисла неприятная секунда. Я слышала биение собственного сердца. В конце концов мой дедушка развернулся на пятках. Не говоря ни слова, он пошел по улице. Я последовала за ним, но в затылке неприятно покалывало. Желание оглянуться через плечо было огромным. Я изо всех сил старалась избавиться от этого ощущения, но чем дальше я отходила, тем сильнее становилось покалывание.
Когда мы добрались до развилки и Натаниэль повернул направо, было невозможно просто невозможно продолжать игнорировать это желание. Я медленно повернула голову. Белокурые пряди моего конского хвоста скользнули по вельветовой куртке. Почти сразу же взгляд сфокусировался на ветке дуба, одиноко возвышавшейся за кирпичным домиком. Между этим моментом и нашим последним зрительным контактом прошло всего несколько секунд, но парень исчез.
Как прошла переправа?
Нормально, выдавила я. Натаниэлю не нужно было знать, что я просто съежилась на своем месте, дрожа, и провела ночь, слушая храп моего соседа по сиденью, чтобы заглушить звук плещущейся воды.
Натаниэль хмыкнул, и на этом его попытки завязать светскую беседу, казалось, закончились. Через некоторое время мы добрались до рыночной площади города. Свет фонаря преломлялся на чугунной внушительной статуе женщины посреди квадратной стены дома. Я замедлила шаг, пока рассматривала ее.
Это была необычная женщина. Ее лицо выглядело своеобразно, оно казалось совершенно причудливым. Я не могла отвести взгляд. Левая половина отличалась бесспорной красотой: правильные черты четко вырисовывали высокую скулу, уголок губ и глаз. Однако правая сторона ее лица Святые небеса! Не припомню, когда мне доводилось видеть что-то настолько жуткое. Чем дольше я смотрела на странные символы, вырезанные на материале с поражающим перфекционизмом, тем больше мне становилось не по себе. Глаз на правой половине лица выглядел безликим, в нем зияла беспросветная дыра. Разбитые и потрескавшиеся губы контрастировали с искусно вырезанной левой стороной; длинная щель представляла собой вторую половину носа.
Натаниэль уже практически прошел мимо статуи, когда заметил, что я остановилась. Его взгляд скользнул от меня к изображению женщины и обратно.
Ты идешь или как?
Ее притягательная аура пленила меня. Было трудно отвернуться. Давящее одеяло опустилось на затылок, как будто воздух доносил чей-то шепот и прижимал к себе. Меня охватила дрожь.
Наконец я покачала головой и последовала за дедом. Когда мы перешли рыночную площадь и пошли по восходящей тропе налево, я поймала его осторожный взгляд в мою сторону.
Морриган, вдруг сказал он.
Я моргнула.
А?
Статуя в центре. В память о богине мертвых.
Оу.
Я посмотрела поверх разрушенной кирпичной стены, ограждающей восходящую дорожку. Стена защищала нас от падения с высокого берега, но простиралась только до конца дорожки. Под нами раскинулась бескрайняя гладь серо-голубой воды. Я тут же отвернулась, но короткого мгновения оказалось достаточно. Мои колени задрожали.
Тело содрогнулось от непроизвольного глубокого вдоха. Соленый аромат морского бриза ударил в нос. Я провела кончиком пальца по неровному цементу между разрушающимися кирпичами, пристально глядя прямо перед собой. Я понятия не имела, кем была богиня мертвых или из какого мифа она возникла.
Морриган, тихо повторила я, чтобы отвлечься от мыслей о воде. Звучит благородно.
Натаниэль кивнул. Раздался визг чайки. Она пролетела над нами и уселась на верхушку одинокой мачты. Когда тропа закончилась и мы оказались в небольшом поселке, состоящем из отдельных домиков, мое дыхание сменилось прерывистым хрипом. Мой дедушка при этом даже в лице не изменился.
Я окинула взглядом покосившиеся, небрежно расставленные дома. В Тихом Ручье время словно остановилось. Это было так не похоже на Германию. Так не похоже на все города, которые я когда-либо видела. Тихий Ручей казался древним и обветшалым. Складывалось ощущение, будто все вокруг являлось реквизитом съемочной площадки, вдохновленным предыдущим столетием. Факт, что через несколько часов я впервые буду поступать в колледж в этом месте, казался совершенно нереальным. Куда более вероятным казалось встретить Смауга в его пустоши.
Здесь. Натаниэль остановился возле прямоугольного дома из коричневого камня. Грязь украшала внешние ставни и витиеватую раму, окружающую дверь. Похоже, ненастные дни покрыли белую древесину плесенью и грязью. Из крыши, вымощенной разноцветной черепицей, торчал дымоход.
Это мой дом.
На сей раз это я была человеком, который просто кивнул. У меня не хватало слов, потому что дом моего дедушки казался заброшенным.
Натаниэль шагнул вперед. Я воспользовалась его невнимательностью, чтобы осмотреть передний двор. Частично разрушенная каменная стена и неухоженная живая изгородь окружали засохший газон. Спутанный плющ обвивался вокруг потрепанной железной скамейки. Из-за разросшегося кустарника, окружавшего ее, место для сидения было едва различимо. Я насчитала пять заброшенных растений. Два из них лежали на траве в окружении рассыпавшейся земли и разбитых горшков.
Это было унылое место.
Когда мой дед повернул ключ в замке и открыл дверь, гнилостный запах ударил в лицо с такой беспощадностью, что я не могла вздохнуть.
Оттуда воняло. Боже, оттуда так воняло, что я всерьез задумалась, не оставил ли Натаниэль кого-нибудь разлагаться в этом доме. Но, когда он включил свет, и мой взгляд пробежался по горам грязной посуды, по застывшей корке старого картофельного пюре и бело-зеленому слою плесени на остатках тушеного мяса, мысль о засохшем трупе отпала сама собой.
Натаниэль Иверсен жил скромно и в грязи. Дед избегал встречаться со мной взглядом. Какое-то мгновение я рассматривала черты его лица, пытаясь обнаружить наше сходство, но заметила только различия. Он сбросил с сундука старые газеты и стаканчики из-под йогурта, а сверху поставил мой чемодан.
Ты хочешь есть?
Нет, спасибо.
Моя первая ложь в Тихом Ручье. Следовало ли мне вообще начинать считать, сколько я солгу? Предположительно, нет.
Натаниэль с мрачным видом отреагировал на звук моего урчащего желудка.
Садись. У меня было что-то на завтрак.
Сначала мне стало интересно, где он найдет место для приготовления пищи, потом я молилась, чтобы он не принес похлебку с плесенью. Ноги несли меня под аккомпанемент скрипа деревянных половиц, выполненных в деревенском стиле. Я села за круглый обеденный стол и наблюдала, как дед соскребает старую еду с двух тарелок и вытирает их щеткой для мытья посуды. Затем Натаниэль принялся черпать еду из кастрюли. Мой желудок сжался.
Натаниэль вернулся, сел напротив и толкнул мне тарелку через весь стол. Тосты и запеченная фасоль. Без слоя плесени, слава богу.
Какая странная ситуация! Этот человек был моим дедушкой, но я никогда прежде не видела его, за исключением пожелтевших, потрескавшихся фотографий. И вдруг я оказалась здесь. Это было безумием, которого мои родители никогда бы не допустили. Но у них не было возможности запретить мне находиться тут. Они были мертвы. Оба.
Вилкой я указала на старинную печь, вытяжка которой была скрыта деревянным выступом. Кастрюли и сковородки свисали с балок.
Старинная штука, но выглядит стильно. Ты сам построил этот кухонный остров?
Его серые глаза смотрели на грубо отполированный предмет мебели. Квадратная рабочая поверхность была завалена мусором, но я все же смогла разглядеть вырезанные на ней выемки.
Да, сказал он.
Я игнорировала свой желудок, который бурно протестовал при виде свалки вокруг. Задержав дыхание, я обмакнула тост в томатный соус от запеченной фасоли. Нас окутала тишина, только столовые приборы звякали, когда касались керамических тарелок. Через некоторое время я больше не могла этого выносить. Молчание. Вонь. Крутящиеся в голове мысли о новом доме.
Спасибо за завтрак. Мой голос звучал гнусаво, потому что я сосредоточилась на том, чтобы не дышать через нос. Если ты не возражаешь, я хотела бы распаковать свой чемодан, прежде чем идти в колледж.
Казалось, Натаниэль почувствовал облегчение. Он поднял свое тощее тело, чтобы убрать тарелки. Ножки стула заскрипели по деревянному полу.
А ты уверена, что уже сегодня хочешь пойти в колледж? Ты можешь пойти и завтра.
Не хочу ничего пропустить.
Он поджал губы.
Почему ты не приехала на прошлой неделе, как мы планировали? Дед стоял ко мне спиной, разглядывая горы посуды и, казалось, размышлял, какая башня из тарелок не слишком высока, чтобы уместить в себе еще две. Ни сообщения, ни слова, и вдруг твой звонок вчера вечером, что ты уже в пути.
Я теребила кутикулу большого пальца, продолжая дышать через рот.
Были дела, которые нужно было решить.
Если не считать того, что эти «дела» крутились вокруг решения совершить набег на мини-бар в отеле или заказать в номер китайской еды, то мои слова являлись откровенной ложью. Уже второй.
Натаниэлю не следовало знать, что я не смогла заставить себя сесть на паром неделей ранее. Ему не следовало знать, что меня дико потряхивало, когда я стояла в порту Амстердама со своим чемоданом и наблюдала, как вода безжалостно бьется о причал парома. И, самое главное, ему не следовало знать, что мое маленькое тело размером чуть более полутора метров просто разрывалось на части от страха покинуть единственное место, которое связывало меня с родителями.
Но в конце концов мне пришлось это сделать. Если я хотела узнать, почему моя мать оставила Тихий Ручей, почему она сбежала и больше никогда не хотела ступать на шотландское побережье, я не могла продолжать жить как прежде. Если я хотела узнать, кем она была, мне предстояло принять этот вызов. Возвращаться все равно было некуда. Свой дом детства я продала.
И вот я оказалась здесь, с отцом моей матери, в крошечном мрачном городке; мой новый дом являлся свалкой; все, казалось, было окружено водой, и я понятия не имела, как быть дальше. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой потерянной.
Я провела руками по бокам своих узких джинсов, наблюдая за движениями Натаниэля: за тем, как седые редеющие волосы спадают на затылок, и за тем, насколько безразлично ему это грязное жилище, насколько я безразлична ему.
Я поднялась, он взял мой чемодан и пошел вперед, вверх по лестнице. Я последовала за ним. Ступеньки скрипели. Когда поднялась на верхний этаж, из комнаты в конце коридора вышел дед. Неуверенным жестом он вытер ладони о края свитера.
Твой чемодан на кровати. На тот случай, если ты все еще не хочешь, чтобы он касался пола.
Спасибо, пробормотала я. Он кивнул.
Твоя форма для колледжа висит в шкафу.
Я медленно шагнула вперед, приложила ладонь к дереву приоткрытой двери и распахнула ее. Чего бы я ни ожидала, учитывая беспорядок в остальной части дома, ничего такого там не было.
Здесь царила педантичная чистота. Эта комната была маленькой, поэтому узкая односпальная кровать стояла боком к окну.
Я почувствовала это сразу. Уже в ту долю секунды, когда я вошла в комнату, меня охватила уверенность. Эта комната принадлежала моей матери. Таков был ее стиль. Казалось, все здесь было украшено цветочными узорами: стены цвета морской волны, покрывало на матрасе, пастельные картины. Даже потолок.
Моя мама всегда рисовала. Больше всего она любила природные элементы. Когда я думала о ней, перед моим внутренним взором возникали цветные пятна. Они окропляли ее лицо. Папа называл маму цветком своего сердца, который вдохнул в него жизнь. Пока все это у них не было отнято.
Я осторожно села. В горле образовался комок, когда мои руки коснулись цветочной ткани пледа. Я едва заметила, как свернулась калачиком рядом со своим чемоданом. Словно лиса, я взяла в руки одну из декоративных подушек и зарылась в нее носом. Я не знала, чего ожидала. Аромата роз моей матери?
Как глупо, Хелена. Как глупо. Она мертва. Это тебе было известно уже слишком хорошо.
Тем не менее я почувствовала ледяной холод и жгучее разочарование, когда единственное, что я ощутила, это слабый аромат лаванды от кондиционера для белья. У меня вырвалось хриплое рыдание. Я зарылась пальцами в подушку, в то время как подступающие слезы сотрясали тело. Соль обжигала щеки, но в этот момент ничто в мире не могло остановить мои рыдания.
Воспоминания захватили меня, захлестнули разум, и я увидела ее улыбку, ее белокурые волосы, ее тонкий вздернутый нос, который был так похож на мой. Видела беспокойство на лице мамы, когда я спотыкалась или случайно прикусывала себе язык, пробуя клубничное мороженое, которое мы частенько ели в саду. Воспоминание о ее нежном голосе словно пронзило меня насквозь. Перед глазами возник образ, как она укладывала меня по вечерам спать, нежно напевая какую-то мелодию, в то время как ее пальцы гладили мою голову. Я практически почувствовала это прикосновение.
В течение многих лет я умоляла своего отца поехать в Тихий Ручей. Умоляла позволить мне увидеть ее дом; увидеть, где и как она росла. Я хотела быть ближе к матери. Ближе, чем могла себе представить. В том месте, которое сделало ее таким бескорыстным и любящим человеком.
Папа отказался. Но теперь я была здесь. Теперь я лежала на кровати, где она наблюдала за звездами, которые сияли по ночам сквозь высокое белое окно. Я не могла сосчитать, сколько раз мама рассказывала мне о них. О волшебном небе над Тихим Ручьем и ярком, искрящемся чувстве, которое разжигала в ней жизнь на суровом шотландском побережье. Мне казалось, что если приехать сюда, то можно почувствовать то же самое. Я предполагала, что в этом месте есть ответы, которые я всегда искала. Я была так уверена, что почувствую здесь волшебство жизни.