С практической точки зрения она была права, но сердце моё подсказывало, что надо ехать. Пусть это и связано со многими рисками. Правоохранительная система могла схватить меня, как только я сойду с трапа самолёта. Возможности охотников за головами неисчерпаемы. Что я, беглый каторжник, противопоставил бы им, кроме постоянной готовности снова дать дёру? Свободно и выстрел можно схлопотать в затылок или в спину. А стрелки без зазрения совести отпишутся, что при попытке к бегству.
Чтобы услышать твой голос, между тем продолжала жена, приезжают даже с тихоокеанского побережья и со всех концов Соединённых Штатов. Даже Волынцев приходит послушать, Евгений Волынцев был крупным миллионером и владельцем сети ресторанов в Канаде, включая «Калину красную». Денег у нас куры не клюют, нам на всё хватает и ещё остаётся на благотворительность. В России ни тебе, ни мне и не снилась такая обеспеченность.
Она запнулась, вздохнула глубоко, взглянула на меня с сожалением, ещё раз вздохнула, и я подумал, что «воспитательная процедура» закончилась, но ошибся.
Я там только что не нищенствовала, сказала Наташа, возобновив монолог. И тебе, мягко говоря, не доводилось роскошествовать. А теперь, если ты уедешь Смотри, твои дети могут остаться сиротами. В конце концов, подумай обо мне! И о контракте с «Калиной красной». Как бы вам, сударь, не пришлось выплачивать большую неустойку.
Согласно этому контракту я выступал в ресторане по уик-эндам и праздничным дням как шансонье, исполняя блатную лирику и русские романсы старинные и современные. Под псевдонимом Исмаил Валентано. Гостями заведения большей частью были выходцы из стран распавшегося Советского Союза. Мой певческий труд очень даже неплохо оплачивался, Наташа, ещё раз отмечу, была выдающейся художницей, известной на всём континенте. Её картины действительно брали, едва ли не выстраиваясь в очередь, и они приносили бесчисленные доллары.
Жили мы, можно сказать, припеваючи, ни в чём себе не отказывая, и у нас всегда были тугие кошельки. После российских денежных нехваток это долго было непривычно, особенно на первых порах; иной раз я голову ломал, думая, на что истратить полученные ресурсы, явно избыточные.
Но до конца дней своих не простил бы я себе пренебрежение просьбой Филиппа Никитича.
Глава вторая. Взгляд в прошлое
Целый час, наверное, Наталья Павловна взывала к моему рассудку. Я в основном молчал, иногда только отделываясь неопределёнными фразами или поддакивающими словами наподобие «да-да», «конечно, милая».
Перед глазами же каскадом видений проносилось всё моё прошлое начиная с четырёхлетнего возраста, когда у меня впервые обнаружились признаки певческого голоса и то, что я в точности могу подражать щебету птиц и крикам домашних животных. А годами десятью позже, с развитием голосового аппарата и пению других людей, включая великих исполнителей.
Затем яркая полоса бесшабашной подростковости. Особенно, когда учёба в музыкальной школе сочеталась с занятиями в секции рукопашного боя.
И на этом фоне игра на аккордеоне или гитаре и блатные песни в закуточном углу нашего двора в окружении приятелей из числа мальчишек и девчонок и их восторженные возгласы по поводу моего искусства. А также драки с местными гопниками, верховодом которых был один отпетый по фамилии Ерманков, на год или два старше меня. Как сначала они били меня, а спустя недолгое время я их, когда уже обрёл определённое мастерство рукопашника, участвуя в секционных единоборствах и разных соревнованиях городских и областных.
Ах, какое это было весёлое залихватское время, полное уверенности в себе и счастливом обеспеченном будущем со всеми его удовольствиями!
Далее шестилетняя армейская служба в спецназе ВДВ и участие в боевых операциях на Ближнем Востоке, где чаще всего я выступал в качестве снайпера.
К моральному своему удовлетворению, ни одного человека я тогда не убил, а только ранил около двух десятков аскеров из числа противника не очень тяжело, задев лишь мышечные ткани конечностей, не сомневаюсь в последнем. Убийство всегда было и остаётся противным мне, многогрешному.
И столько же лет отбывание наказания в колонии строгого режима «Полярный медведь» по ложному обвинению, отгораживавшему ольмапольских мажоров, действительных участников преступления.
Тот роковой вечер, направивший меня на режимнолагерную стезю, запомнился во всех нюансах, словно всё происходило только что.
После дембеля я приехал в родной город. Был тихий вечер, смеркалось. Я шёл от автобусной остановки домой к матери; она готовилась встретить меня и уже накрывала на стол мы всё обговорили по телефону, и душа пела в предвкушении радостных счастливых минут. По окончании застолья я намеревался отправиться к своей девушке, с которой познакомился в последний отпуск и на которой собирался жениться.
До нашего дома оставалось метров четыреста или пятьсот, как вдруг с заброшенной стройки, возвышавшейся в нескольких шагах, донёсся придушенный стон и кто-то там за блочными каменными стенами воззвал о помощи.
«Помогите!» жалобно прозвучало в вечерней тишине.
Не раздумывая, я бросился на голос, тонкий, почти детский, и, проскочив несколько полутёмных помещений, увидел, как в закутке строительной площадки трое парней распинали молоденькую девчонку лет семнадцати, не больше. Двое держали её за руки и зажимали рот, а третий, задрав ей чуть ли не пополам разорванное платье, снимал с неё нижнее бельё.
В руке у меня был обрезок полуторадюймовой стальной трубы, подобранный в одном из проходов, пока я пробирался по стройке. Этой штукой я с размаху и шибанул по спине того, третьего, который оголял несчастную, а его подельники бросились в разные стороны. Я погнался за одним из них и почти настиг, когда сильнейший удар по голове свалил меня с ног.
А получилось так, что шум и крики, раздававшиеся из недостроенного дома, услышали полицейские, проезжавшие мимо, в числе которых был уже упомянутый Вячеслав Ерманков, давний мой неприятель из детства, к этому времени младший сержант полиции. Он-то и пустился за мной и тем парнем, которого я преследовал, и, догнав, хватил меня рукоятью пистолета по затылку.
Потом следственный изолятор, допросы, моё отторжение наветных слов, полицейские, набросившиеся на меня с резиновыми дубинками, и то, как я положил их всех рукопашными приёмами. Майор Окунев, прибежавший на шум схватки и дважды выстреливший в меня из пистолета; первая пуля попала мне в плечо, а вторая в грудь, к счастью, не задев лёгкие.
И суд под аккомпанемент неправедного обвинения, по которому выходило, что это я пытался изнасиловать несовершеннолетнюю Надю Зайцеву, ту девчонку на стройке. И показания самой потерпевшей, запуганной проплаченным следователем Патрикеевым, что именно я, демобилизованный солдат, являюсь злодеем, покусившимся на её тело, а трое парней лишь пришли ей на помощь; я же, вооружившись металлической трубой, напал и на них и покалечил одного.
Наконец, лжесвидетельство полицейского Ерманкова, который якобы видел, как трое юношей, фактически ещё подростков, буквально стаскивали меня с этой Зайцевой.
Лыком в строку лёг и рассказ майора Льва Максимилиановича Окунева о том, как в следственном изоляторе я совершил нападение на полицейских, находившихся при исполнении служебных обязанностей, и как он вынужден был останавливать меня пистолетными выстрелами на поражение.
Словом, я был обрисован настоящим монстром, крайне опасным для общества и подлежащим изоляции от него.
Венчал судебное разбирательство приговор, зачитанный судьёй Митюковой Жанной Борисовной: пятнадцать лет колонии строгого режима! И отбывание наказания в лагере «Полярный медведь», расположенном на северо-востоке Сибири, в местности, примыкавшей к нижней части Енисея, неподалёку от базальтового плато Путорана, дикого края, малодоступного для людей.
Такой вот итог получился; пройди я мимо той стройки, не отреагируй на жалобный крик и жизнь моя продолжилась бы совсем в ином ключе, возможно, радужном и беззаботном, в условиях полного достатка и развлечений. А девчоночью мольбу о помощи я, пожалуй, и не вспомнил бы ни разу, и на сердце у меня были бы мир и покой.
В заключении я и познакомился с Филиппом Никитичем Татариновым, уже немолодым уголовником-рецидивистом, смотрящим по лагерю и моим земляком из Ольмаполя. И довольно близко сошёлся с ним, хотя он относился к высшей касте блатных зэков, а я к мужицкому сословию, то есть к людям, оказавшимся на зоне случайно, в силу тех или иных неблагоприятных обстоятельств. Внешне, повторюсь, наша взаимная симпатия мало чем выражалась, но его поддержку я чувствовал на протяжении всего нашего совместного пребывания на каторге. И сам по мере возможности оказывал ему те или иные услуги, способствовавшие выживанию.
И был ещё один арестант, с которым я тесно сошёлся и которому поверял иной раз сокровенные тайны души. Это уже упомянутый Пётр Вешин, на воле банковский служащий, белый воротничок, этапированный на зону в двадцатишестилетнем возрасте зимней порой, на специальном тюремном автотранспорте, по льду замёрзшей реки, через год с лишним после меня.
Осудили его за «нападение на полицейского» при разгоне стражами порядка несанкционированного экологического митинга, хотя он к этой держиморде лишь потянулся рукой и даже не прикоснулся к нему, а только назвал негодяем.
Полицай с резиновой дубинкой гнался за девушкой, участницей уличного собрания граждан, и уже замахнулся, чтобы ударить, однако, пробегая мимо Вешина, шедшего по тротуару, поскользнулся на ледке, упал и вывихнул левый мизинец. И выпачкал бронеформу, в которой он со товарищи, бравыми молодчиками без моральных устоев, по сути биороботами, в тот день разгонял добрых людей, неугодных ольмапольским власть имущим.
Зазорно ему было признать собственную неуклюжесть, и он обвинил Вешина в неудачном падении своём, что якобы тот ударил его.
Молодого человека арестовали, провели кривое предвзятое следствие, состоялся суд, и впаяли Петру тринадцать лет колонии строгого режима.
Как и меня, приговорила его всё та же судья Митюкова. Уже в заключении ему добавили ещё два года за «ложный донос» в прокуратуру на сотрудников колонии, которых он изобличал в убийстве заключённого, молодого парня, нашего соседа по бараку.
Невиновному человеку особенно тяжко сидеть за решёткой, тем более тянуть столь огромные сроки!
И вот задумали мы с Петром устроить побег.
Самым подходящим местом для бегства был лесоповал в ста с лишним километрах южнее колонии, на который нас отправляли вахтовым методом и зимой, и летом. Отработают, бывало, зэки месяц в тайге, на смену им присылают другие бригады из «Полярного медведя».
Целый год мы снаряжались, запасая понемногу то, что могло понадобиться в передвижении по тайге. То плохо лежавший топор заныкивали, то лопату. Или обрезок арматурины, из которого вполне можно было изготовить остриё для копья или хорошую заточку по типу ножа.
На заключительном этапе нам здорово помог молодой юкагир Николай Колгонов, вольнонаёмный помощник кладовщика на лесоповале, тоже бывший зэк, предоставивший в наше распоряжение двуствольное ружьё с патронами, порохом и дробью, походную одежду и некоторый запас провианта на первое время. А также небольшую лодку, на которой мы переправились на другой берег Енисея, тем самым сразу отдалившись от неизбежной погони.
Бежали мы весной, в конце мая, во время страшного урагана, убивавшего людей и вырывавшего с корнем вековые деревья.
У самого края лесоповальной делянки, перед тем как скрыться в тайге, наткнулись на мучителя заключённых Христофорова, бригадира от компании «Кентавр», заготавливавшей лес.
Бригадир лежал, придавленный упавшей лиственницей, и я забрал у него пистолет ТТ с запасным магазином. Так что оба мы были вооружены. Позже этот пистолет не единожды выручал меня в опасных столкновениях с разными любителями покушений на людей.
Куда податься, находясь в бегах? Естественно, в родную сторону, к друзьям и знакомым, от которых только и можно получить поддержку беглым зэкам.
Больше двух месяцев были мы в пути; первые недели тайгой, держа курс на юг, потом на запад, железной дорогой и просёлками. Наконец добрались до Салымовки название, производное от местного озера Салым деревеньки, что в сорока километрах от Ольмаполя, возле опушки леса.
Здесь, на окраине улицы, проживала Дарья Михайловна Самойлова, тётушка Петра, Дашка, как называл её бывший бригадир Иван Кузьмич. У неё мы и хоронились с начала августа до середины осени, занимаясь своей легализацией, то есть перевоплощением в благопристойных граждан, чистых перед законом.
Неоценимую помощь в этом непростом деле нам оказал Юрий, сын Дарьи Михайловны, двоюродный брат Петра, старший лейтенант полиции, а по прошествии небольшого времени капитан, занимавшийся установкой и обслуживанием сигнализации и электронных и прочих устройств, препятствующих проникновению воров в разные учреждения, производственные здания и жилища богатеньких граждан.
Вместе с Юрием Самойловым нами были проведены две рисковые акции по обеспечению меня и Петра необходимыми денежными ресурсами.
Откровенно сказать, взвесив все «за» и «против», мы втроём осенней ночью обнесли загородный дом судьи Митюковой, забрав из него семь с половиной миллиардов рублей, которые чиновница юстиции обрела противозаконными способами. А спустя несколько месяцев, уже весной, в конце марта, когда сошёл снег, всё разведав и тщательно подготовившись, вычистили сейф с бриллиантами в особняке мадам Басиной, тёщи прокурора Арсения Владимировича Патрикеева, того самого, который проводил ложное следствие по моему делу, а потом облыжно же обвинял Вешина в суде.
Деньги эти и огранённые алмазы Пётр и Юрий на инкассаторской машине доставили в московский банк «Трапезит», возглавляемый нашим другом по «Полярному медведю» Альбертом Брониславовичем Темниковым. Там они были надёжно упрятаны в хранилищах и далее использованы на проекты, способствовавшие экономическому развитию страны. И в определённых количествах на наши личные потребности.
Себе Темников не взял ни рубля из этих денег, потому как благим, праведным человеком был.
Обладая достаточными денежными ресурсами, мы с Петром сделали радикальную пластику лица в одной из московских клиник облики наши были изменены до неузнаваемости и оформили новые документы, сменив имена и фамилии. Он стал Погудиным Валерием Андреевичем, а я Мельниковым Анатолием Дмитриевичем.
Таковыми мы и зарегистрировались в ольмапольском отделе по вопросам миграции, ранее именовавшемся паспортным столом.
Двумя годами позже, незадолго до бегства из России, по предложению Татаринова я с группой налётчиков участвовал в ограблении коттеджа полицмейстера Окунева, к тому времени полковника. У него тоже были изъяты миллиардные суммы, находившиеся в мансарде здания и «накопленные» чиновником не за счёт жалованья, а благодаря нескончаемым махинациям и отжиманию денег у всякого рода коммерсантов и промышленников.