Недурное собрание получается из романских марок, чуть погодя с удовольствием поглядел на почти заполненную страницу кляссера «язычник» Джек, отрывая ото лба подруги очередную марку. Корейская тоже очень красивая. Можно сказать, жемчужина моей коллекции. И, перелистнув кляссер, он продемонстрировал страницу, которую целиком отвел для одной-единственной крупной синей марки.
Не пойму, отчего марка мыса Доброй Надежды напечатана в форме пирамиды[32]? озадачилась Джилл. Пирамиды же в Египте. А вот Сандвичевы острова[33] выглядят здорово с черными головами королей и королев, продолжила она, потому что это вполне соответствовало ее миссионерскому настроению.
На марке Турции изображен полумесяц со звездой[34]. На марке Австралии лебеди[35]. А на Испанской две женщины за решеткой[36], разглядывал другие марки Джек. Фрэнк говорит: решетка это из-за того, что испанцы так обращаются со своими женщинами, но, по-моему, он просто шутит. Мне, в общем-то, больше всего по душе честные добрые Соединенные Штаты. Здесь все ясно и без выкрутасов. На зеленых портрет Вашингтона, на синих, за один цент, старины Франклина[37], и я их предпочитаю всем этим надутым королям с королевами. Демократичный Джек презрительно хлопнул ладонью по марке с очередной венценосной особой.
А почему на австрийской марке Меркурий[38]? У них что, военные носят такие шлемы? спросила Джилл и, зажав в зубах кисточку, принялась нарезать новую порцию хлястиков.
Шлемы с шишаками, как у древних римлян, носят не австрийцы, а пруссаки, откликнулся Джек. Они отлично воюют и всегда побеждают. Зато у австрийцев форма красивее. А Меркурий, наверное, потому, что он считается богом почты. Вот теперь его и помещают на марки.
Кстати, о древних римлянах, послышался из другой части комнаты голос Фрэнка, который все это время что-то писал за большим столом. Кто-то вроде бы уже несколько дней собирается латынь повторять. Я как раз только что справился с сочинением, и у меня есть еще немного времени до того, как мы с Гасом пойдем гулять. Так что я могу позаниматься с тобой. Давай-ка, лентяй. Возьми себя в руки.
Да я, в общем, не хочу до следующей недели учиться, поморщился младший брат при одной мысли о нелюбимом предмете. Можешь сам корпеть над своими древними греками и римлянами, а от меня отстань пока.
Фрэнк помрачнел. Цезарь и Ксенофонт[39] ему нравились, и он не собирался попускать такому пренебрежительному отношению к ним. Действия его были быстры и четки. Не успели наши больные даже ойкнуть, как он ловко завладел всеми марками, клеем и кисточкой, лежавшими на прикроватном столике Джилл, со словами:
Придется вам, молодой человек, прекратить свое увлекательное занятие, пока не уделите времени уроку. Ты сам просил меня позаниматься с тобой. Вот и изволь. Берись-ка за книгу.
Тон Фрэнка не допускал возражений, а Джек диктатуры не выносил. Самое же сильное бешенство у него вызывали приказы в тех случаях, когда ему самому было ясно, что им следует подчиниться. Гнев вынуждал его либо выбежать в сад, либо хотя бы как следует покружить по комнате. Лишь после этого он успокаивался и наконец принимал как должное то, что от него требовали. Но за время болезни Джек распустился. Лишенный привычных способов дать выход раздражению, он привык выплескивать его, кидаясь вещами. Вот и сейчас ему захотелось было швырнуть ненавистный том Цезаря в ярко горящий огонь очага. С трудом удержавшись от этого, он довольно спокойно, хоть и ворчливо, ответил брату:
Да, я, конечно, просил тебя, но пока не готов, так что не надо на меня наседать. Урок у меня не выучен, но мучиться я из-за этого не собираюсь. Так что займись спокойно своими делами, а мне верни мои вещи.
Верну, кивнул Фрэнк. По одной марке за каждый выученный урок. Ни на каких других условиях ты обратно их не получишь.
С этими словами он запихнул сокровища брата в карман, подхватил с пола резиновые сапоги и, размахивая ими, словно дубинками, которыми с удовольствием отходил бы кое-кого за лень, направился к двери.
Тут-то терпение Джека и лопнуло.
Да подавись ты этими марками, а заодно и своим проклятым Цезарем! проорал он и, схватив ненавистную книгу, с силой швырнул ее вслед уходящему Фрэнку.
Тот спокойно себе удалился, не понеся никакого урона, пущенный же Джеком снаряд врезался в стену, а затем упал на пол.
Это же твой кляссер, Джек! Что ты делаешь?! первой заметила его ошибку Джилл.
И действительно, ослепленный гневом, он бросил не латинскую книжку, а свой обожаемый кляссер, который валялся теперь на полу. Кожаная обложка от удара оторвалась, а несколько страниц из прекрасной плотной и гладкой бумаги помялись.
Мне показалось, что я кидаю книгу. Фрэнк вечно меня провоцирует. Только ведь я все равно совершенно не собирался в него попадать, севшим от стыда голосом пробормотал Джек.
Миссис Мино молча подняла кляссер, положила его на столик возле кровати сына и вернулась к прерванному письму. Джек с Фрэнком очень пугались, когда она становилась такой.
Гнетущая тишина, повисшая в Птичьей комнате, и словно окаменевшее лицо мамы заставили Джека пожалеть о своем поступке куда сильнее, чем если бы она отругала его. На лице у него еще оставалось несколько марок. Совершенно не зная, как вести себя дальше, он принялся их отлеплять и демонстративно морщиться, словно процесс этот причинял ему невыносимую боль.
Джилл следила за ним со смешанным чувством сострадания и удовольствия. С одной стороны, девочке хотелось подбодрить и успокоить Джека, а с другой, глядя на его столь дикие приступы ярости, она радовалась, что как миссионеру ей предстояло еще очень много работы над своим подопечным «язычником».
Тишина уже становилась невыносимой для Джека, когда в комнате появился Гас. По случаю непогоды на нем был надет резиновый плащ, из объемных карманов которого он извлек книгу от Лоры для Джека и письмо от Лотти для Джилл.
Слушай, Гас, отвези меня в мою комнату, тут же воспользовался удобной возможностью Джек, складывая на груди руки с покорностью полководца, капитулировавшего перед противником и теперь ожидавшего в свой адрес обидных, но справедливых слов.
Гас, ничем не выдав, что догадывается о ссоре, произошедшей незадолго до его появления, повез Джека прочь.
Понимаешь, мне сегодня так скучно, что совсем ничего не хочется. Только спать, объяснил другу Джек, с его помощью принимая у себя в комнате лежачее положение.
А тем временем в Птичьей комнате Джилл говорила миссис Мино:
Я слышала историю о том, как один мальчик разозлился на брата, швырнул в него вилкой и она выколола ему глаз. Он, конечно, не хотел ничего такого. Брат это понял и простил его. С той поры этот мальчик больше ни разу ни в кого ничем не кинул, заключила девочка с печальным видом, явно желая показать, что хотя она и сочувствует виноватому в происшедшем Джеку, но при этом вполне понимает всю опасность проявленных им гнева и вспыльчивости.
А сам этот мальчик когда-нибудь смог простить себе свой поступок? поинтересовалась миссис Мино.
Нет, мэм. Полагаю, что нет, ответила Джилл, пытаясь представить себя на месте вспыльчивого метателя вилок. Но ведь Джек даже не попал во Фрэнка. И не хотел попадать. Но все равно я уверена, что он очень жалеет о случившемся.
Но ведь мог попасть, покачала головой миссис Мино, и кто знает, чем это грозило бы тогда Фрэнку. Прежде чем что-то сделать, надо непременно задуматься о возможных последствиях. Запомни это, моя дорогая.
Постараюсь, мэм, откликнулась девочка, вдруг осознав, как важно все сказанное для миссионеров, приехавших вещать Слово Божье туземцам, которые забрасывают друг друга томагавками и бумерангами и восстают против своих правителей.
Миссис Мино дописала очередное письмо, затем взялась было за следующее, однако, о чем-то задумавшись, оставила его на столе неоконченным и тоном, в котором угадывалась борьба чувства долга и справедливости с материнской любовью, произнесла:
Пойду-ка проверю, хорошо ли Джек там укрыт, а то вдруг простудится. Скоро вернусь. Постарайся не двигаться, пока меня нет.
Хорошо, мэм, пообещала Джилл.
Зайдя в комнату сына, заботливая родительница увидела, что тот и не думает спать, а вовсю штудирует речи Цезаря, к которым в данный момент испытывал интерес явно куда больший, чем до того, как позволил себе разозлиться на Фрэнка. Недаром же этих двух братьев прозвали громом и молнией. Фрэнк редко сердился, но уж если с ним это случалось, то долго ворчал и хмурился, очень медленно сменяя гнев на милость. Раздражение Джека, наоборот, вспыхивало как порох, чтобы мгновение спустя без следа исчезнуть.
Очень довольная, что Джек принялся наконец за дело, миссис Мино тем не менее сочла своим долгом прочесть ему небольшую нотацию, которую щедро проиллюстрировала впечатляющими историями о пагубных последствиях вспыльчивости, смягчая ужас наиболее травмирующих коллизий точками, запятыми и многоточиями нежных поцелуев.
Оставшись в одиночестве, Джилл принялась размышлять о достоинствах сдержанности и недостатках вспыльчивости, конечно же относя свой характер к хорошим и ровным, а характер своего лучшего друга Джека к разряду взрывных и взбалмошных. Путем весьма длинного ряда сравнений своих и его поступков постепенно девочка вознесла себя на пик совершенства, но почти сразу же стремительно покатилась вниз.
От нечего делать обводя взглядом комнату, она увидела на полу наполовину исписанный листок бумаги. Сначала Джилл посмотрела на него просто как на любой другой предмет, который оказался не на своем месте. Затем она вспомнила, что за большим столом сегодня сидела не только миссис Мино, но и Фрэнк. «Может, это как раз кусок из его сочинения? заинтересовалась она. Или» От новой догадки у нее перехватило дыхание. Ведь это могла быть записка от Аннет. Фрэнк и Аннет всегда переписывались, если из-за плохой погоды или болезни не могли встретиться в школе. «Сегодня как раз плохая погода, продолжала размышлять Джилл. Вероятно, Фрэнк получил записку от Аннет, прочел ее и забыл на столе. Ну да, еще пристальнее стала всматриваться в текст на листке Джилл. Это точно не сочинение: их не начинают с двух слов, за которыми следует пропуск строки, а потом уже длинные фразы, растянувшиеся на всю ширину страницы и бегущие одна за другой. Наверняка это письмо, хорошо бы в таком случае его припрятать, пока Фрэнк не вернет Джеку марки. Пускай помучается. Сейчас я его достану, а позже мы с Джеком придумаем месть для этого злюки».
И, забыв о данном миссис Мино обещании не двигаться до ее прихода, а заодно и о том, что читать чужие письма нехорошо, Джилл схватила крюк с длинной ручкой, которым они с Джеком пользовались, когда надо было достать какой-нибудь предмет, находившийся за пределами их вытянутых рук. Орудие было тяжеловатым. Джек научился орудовать им уже достаточно ловко, а у Джилл получалось пока не очень, поэтому из опаски порвать листок действовала она с большой осторожностью. На сей раз крюк хорошо подчинялся ей. Но, слишком сосредоточившись на своей задаче, девочка не заметила, как переместилась на самый край дивана. Еще одно резкое движение и Джилл со стуком упала на пол.
Тело пронзила боль. «Спина!» пронеслось у нее в голове, и тут же к физическому страданию добавился леденящий страх: вот сейчас в комнату кто-то войдет и застанет ее за двойным проступком. На какое-то время она замерла. Боль вроде бы начала отступать. Джилл огляделась. Удастся ли ей снова лечь на диван? Задача показалась ей вполне выполнимой. Она уже чувствовала себя куда лучше прежнего и даже могла самостоятельно приподняться в кровати, когда доктор ей это разрешал. Да и диван был достаточно близко. Она лежала как раз между ним и столь заинтересовавшим ее листком, который тут же поторопилась схватить.
«Ну, Фрэнк, теперь ты получишь!» ощутила себя победительницей Джилл, несмотря на то что сама очутилась в весьма сомнительной ситуации. Восторг ее, впрочем, был мимолетен. Первый же взгляд на строки письма принес Джилл разочарование; когда же она вчиталась в текст, юное ее сердце сжалось от боли и ужаса. К Фрэнку листок вообще не имел отношения. Речь в нем шла о ней, а написаны были так ранящие ее слова рукой миссис Мино, которая обращалась к своей сестре:
Дорогая Лиззи!
Дела Джека вполне хороши, вскоре ему снимут гипс, и он начнет ходить. Куда больше тревоги приходится нам испытывать по поводу состояния девочки. Бедняжка, боюсь, навсегда покалечила спину. Она у нас. Мы делаем для нее все возможное, однако при каждом взгляде на нее мне на память, увы, приходит Люсинда Сноу, которая, как тебе и самой известно, двадцать лет не вставала с постели, после того как расшиблась в пятнадцать. Бедная Дженни, к счастью, пока не знает, и я надеюсь
На этом текст прерывался, но и прочитанного оказалось достаточно для Джилл. Она-то рассчитывала, что скоро полностью выздоровеет. Мучавшие ее боли вроде бы начали мало-помалу стихать. К тому же все вокруг говорили, что постепенно у нее все придет в норму. И вот теперь ей открылась ужасная правда.
«Навсегда», «двадцать лет не вставала». Двадцать лет в кровати! Нет, я этого не вынесу. Не вынесу прошептала она в отчаянии. Вот, значит, почему мама так тяжело вздыхает, когда помогает мне одеваться, и почему все так со мной ласковы и добры.
Джилл больше совершенно не волновало, что кто-то может войти и застать ее на полу с чужим письмом в руках. Какая разница, если для нее все так плохо. Но в душах юных даже сквозь мрак отчаяния способен пробиться лучик надежды. «И я надеюсь» вспомнила Джилл последние слова обнаруженного письма, отчего мысли ее потекли по другому руслу: «Миссис Мино, наверное, имела в виду, что пока еще нельзя ни в чем быть уверенным и что надежда все-таки есть. Вот ведь за Джека она тоже сперва боялась, а теперь он уже выздоравливает. Хорошо бы разузнать о своем состоянии у доктора, но тогда он догадается о письме. Ах, лучше бы я спокойно лежала и вообще его не касалась!»
Нахлынувшее раскаяние придало девочке сил. Отшвырнув от себя листок подальше, она уцепилась за край дивана, подтянулась, постанывая от боли, с трудом забралась на него и, когда наконец вытянулась на его поверхности, ей показалось, будто с момента ее падения на пол прошло много-много лет.
«Я обещала миссис Мино не двигаться, но соврала и была наказана. Спина теперь снова болит, а чужое письмо, которое я не имела права читать, жутко меня расстроило. Хороший же я миссионер. Правильно мама говорит: прежде чем исправлять других, исправься сама. Как стыдно! Джилл вновь застонала, но не от боли в спине, а от угрызений совести. Теперь у меня есть секрет, которым я ни с кем не могу поделиться. Даже с девчонками».
И как малые дети прячутся от стыда с головой под одеяло, так Джилл, отвернувшись к стене, уткнулась в учебник и принялась усиленно осваивать премудрости правописания.
Возвратившись, Миссис Мино застала поистине идеальную картину. Прилежная девочка учится, позабыв обо всем, что ее окружает. Поза ее неподвижна, и только губы немного шевелятся, словно она беззвучно проговаривает какие-то правила. И все же что-то в ее позе и чуть заметном нервном подрагивании ноги выдавало странное напряжение ребенка.
Ну, с Джеком все в порядке. С тобой, дорогая, как вижу, тоже, бодрым голосом произнесла миссис Мино, отчего сердце у Джилл подпрыгнуло. Можно подумать, между вами по-прежнему протянут телеграф и вы сговариваетесь, что делать. Вон как дружно взялись за занятия.