Беги в храм, Дека! кричит он мне.
Командир джату в этот момент надвигается на предводителя смертовизгов, но чудовище не отступает. Оно замирает, склонив голову набок. На мгновение кажется, будто в его глазах мелькает веселье. Смертоносное веселье. А затем тварь вдруг приходит в движение и жестоко бьет джату наотмашь так, что тот летит через всю площадь. От удара тело ломается, во все стороны брызжет кровь.
Это знак напасть остальным смертовизгам.
Они врываются в деревню, крушат щиты воинов-джату, потрошат несчастных острыми когтями. Разносится эхо, всюду кровь, все сильнее пахнет мочой. Джату пытаются дать отпор, но их слишком мало, и они слишком неопытны против чудовищных смертовизгов.
Я задыхаюсь от ужаса, твари с нечеловеческим упоением отсекают конечности и раздирают тела, с диким звериным весельем отрывают головы. В считаные минуты от джату ничего не остается, и следующими станут местные мужчины.
Не дать им пройти! ревет старейшина Олам, но уже слишком поздно.
Смертовизги пропахивают ряды деревенских мужчин, вонзаются в них когтями и клыками. Чем больше люди кричат, тем неистовее становятся твари. Кровь брызжет на землю, рисуя алым по белому снегу; в мешанине внутренностей и сухой листвы валяются трупы.
Это настоящая резня.
Ужас пронзает мое сердце, я обращаюсь к отцу. Он и двое других вступают в бой с тварью, отталкивают ее мечами и вилами. Отец не видит еще одного смертовизга, что несется к нему с горящими жаждой крови глазами. Не видит потянувшихся к нему обнаженных когтей.
НЕ-Е-ЕТ! рвется из груди отчаянный крик, прежде чем я успеваю его унять, такой мощный, будто к нему примешивается что-то еще. Нечто более глубинное. Стойте, прошу! Оставьте отца в покое! Пожалуйста, просто оставьте нас в покое!
Смертовизги разворачиваются, их черные глаза полны ярости. Время будто замирает, предводитель чудовищ придвигается ближе. И ближе, и ближе, пока не
СТОЙ! кричу я, и в голосе звенит еще больше силы.
Смертовизг резко застывает, из его глаз утекает жизнь. На миг он кажется почти шелухой, пустым сосудом, а не живым существом. Остальные твари такие же неподвижные статуи в вечернем свете.
На деревню опускается тишина. Я слышу лишь грохот собственного сердца. Громче. Громче. А потом
Движение.
Предводитель смертовизгов разворачивается и, пошатываясь, бредет к лесу, остальные тоже. И за ними следом, по пятам, отступает туман. Проходит меньше минуты и все они исчезают.
Облегчение пьянит, кружит голову. Меня охватывает смутное чувство, отчего все тело кажется легче пушинки чертополоха.
Ступаю к отцу, и на лице застывает улыбка. Он все еще стоит там, где был, но не испытывает облегчения. Он бледен, весь мокрый от пота. Он выглядит почти испуганным.
Отец? зову я, потянувшись к нему.
К моему изумлению, он с отвращением отшатывается.
Гнусный демон! кричит отец. Ты что сотворил с моей дочерью?!
Отец? повторяю я, делаю еще шаг, растерянная, а он снова отступает.
Не смей меня так называть, тварь! шипит он.
Вокруг него успели собраться мужчины. Женщины высыпают из домов, среди них Эльфрида. На ее лице выражение, которого я у нее никогда еще не видела. Страх.
Глаза, Дека. Что с твоими глазами? шепчет она в ужасе.
Ее слова немного рассеивают туман в моей голове. Глаза?.. Собираюсь спросить отца, о чем они все говорят, а он кивает на что-то позади меня. Поворачиваюсь и вижу Ионаса, и в его руке поблескивает меч. Я хмурюсь, сбитая с толку. Ионас пришел меня защитить, как утром?
Ионас? спрашиваю я.
Он вонзает меч мне в живот. Боль так остра, так жгуча, что я едва замечаю, как мне в руки хлещет кровь.
Красная сперва она очень красная, но затем ее цвет начинает меняться, мерцать и в считаные мгновения становится золотым.
Перед глазами сгущаются тени, кровь в моих венах течет все медленней. Подвижно лишь золото, что льется мне в ладони, словно скользящая по коже река.
Как я всегда и подозревал, доносится издалека голос.
Я поднимаю взгляд, надо мной нависает старейшина Дуркас. На его лице мрачное удовлетворение.
Она нечиста! провозглашает он.
Это последнее, что я слышу перед смертью.
3
Когда я проснулась, вокруг было темно и странно тихо. Шум и толпы деревенской площади исчезли, сменившись тенями, холодом и тишиной. Где я? Озираюсь, понимаю, что это какой-то подвал, вдоль каменных стен высятся аккуратные ряды бочонков с маслом. Пытаюсь пошевелиться, встать, но что-то мешает грубые железные кандалы, одни на ногах, другие на запястьях. Дергаюсь, выворачиваюсь, дышать становится все труднее, но кандалы неумолимы. Они вбиты в стену позади меня. В горле застревает крик.
Очнулась, прорывается сквозь панику голос Ионаса.
Он стоит в темноте, разглядывая меня с холодной пристальностью, которой обычно удостаивает нищих и прокаженных. Выражение его лица настолько сурово, что я испуганно шарахаюсь назад.
Ионас, хрипло зову я, пытаясь вырваться из оков. Что происходит? Почему я здесь?
Он кривит губы в отвращении.
Ты меня видишь? спрашивает Ионас и добавляет, как бы сам себе: Ну, конечно же.
Я не понимаю, говорю я и сажусь. Почему я здесь? Почему меня приковали?
Ионас зажигает факел. Яркость света настолько меня ослепляет, что приходится прикрыть ладонью глаза.
Ты видишь меня в полной темноте и еще смеешь спрашивать, почему ты здесь?
Я не понимаю, повторяю я. В голове все смешалось.
Как ты можешь не помнить
Не говори с этим! обрывает Ионаса холодный голос.
Из угла поднимается отец, лицо его сурово. Прежде скрытый колонной, он все это время был здесь, и теперь я его вижу, несмотря на окутывающий угол мрак. Почему я его вижу так ясно? Ионас зажег всего один факел. Укол страха пронзает нутро, я вспоминаю слова Ионаса: «Ты видишь меня в полной темноте»
Отец коротко кивает Ионасу:
Позови остальных.
Тот спешит вверх по лестнице, оставляя отца, похожего на призрак, в полной темноте. Он приближается, и его глаза горят странным чувством. Гнев? Отвращение?
Отец! шепчу я, но он не отвечает и, присаживаясь передо мной на корточки, скользит взглядом по мне, пока не останавливается на животе. В платье рваная дыра, видна гладкая кожа. Я смущенно прикрываюсь, но что-то, видимо, не так.
Что я забыла?..
Даже шрама нет, замечает отец странным, отрешенным тоном.
Он что-то сжимает в руке мамин кулон.
Должно быть, снял с моей шеи, пока я спала.
По моей щеке скатывается слеза.
Отец! хриплю я. Отец, что же это? Почему я здесь?
Тянусь к нему, но замираю. Он суров, неприступен. В нем будто на медленном огне кипит отвращение. Почему он не отвечает? Почему не смотрит мне в глаза? Я бы все отдала, чтобы он меня обнял, сказал, что я совсем зря так испугалась, его милая глупенькая девочка.
Отец ничего этого не делает, лишь смотрит наконец мне в лицо с этим ужасным, отрешенным отвращением.
Лучше бы ты просто умерла, выплевывает он.
И тогда я вспоминаю.
Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ ужасный, нечеловеческий голос и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся из живота золотистую кровь.
Нет шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.
Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро. Гадаю, где же остальные, и в сознании вспыхивает образ спины двух старейшин ломаются под ударами когтей смертовизга, заставляя желудок сжаться.
Сгибаюсь пополам, на языке едкий привкус рвоты. Старейшина Дуркас выходит вперед, его глаза полны отвращения.
Подумать только, какую тварь мы пригрели.
От его слов тошнота встает у меня в горле комом. Бросаюсь на колени, тяну руки.
Старейшина Дуркас! умоляю я. Пожалуйста, это ошибка! Я не нечиста! Нет, нет!
Меня захлестывает вина, страшное напоминание: как покалывало кожу, когда явились смертовизги, как они ушли только потому, что я так велела.
Я им приказала.
Старейшина Дуркас, не обращая на меня внимания, поворачивается к мужчинам:
Кто очистит эту тварь, избавит нашу деревню от ее греха?
Его слова приводят меня в ужас. Снова молю:
Прошу, старейшина Дуркас, пожалуйста!
Но тот не отвечает, только поворачивается к отцу, который смотрит на меня. И в его глазах неуверенность.
Помни, это не твоя дочь, говорит ему старейшина Дуркас. Пусть она выглядит человеком, это демон, который в нее вселился, демон, что призвал смертовизгов на наш порог и убивал наши семьи.
Призвал смертовизгов? Слова рвутся наружу сами собой так, что я ими давлюсь.
Я не звала! Я не звала смертовизгов!
Однако ты заставила их уйти напоминание змеей проскальзывает в мысли, но я гоню его прочь.
Старейшина Дуркас пропускает мои крики мимо ушей, он говорит с отцом.
Ты принес ее нечистоту в нашу деревню. Очистить ее твой долг.
К моему ужасу, отец мрачно кивает, делает шаг вперед и протягивает руку. Ионас вкладывает в его ладонь меч.
Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.
Отец, нет! Прошу, не надо!
Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик меча мне в горло. Холодный, леденяще холодный Я поднимаю взгляд на отца, пытаясь увидеть хоть намек на человека, который когда-то носил меня на плечах и оставлял для меня порции молока, где больше всего сливок, ведь знал, как я их люблю.
Отец, пожалуйста, не надо! По моим щекам текут слезы. Я твоя дочь. Я Дека, твоя Дека, помнишь?
На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление
Очисти ее, или за тобой и всей твоей семьей придут джату, шипит старейшина Дуркас.
Отец закрывает глаза. Сжимает губы в жесткую, суровую линию.
Я очищаю тебя во имя Ойомо, провозглашает он, поднимая меч.
Отец, нет!..
Клинок рассекает мне шею.
* * *
Я демон.
Я понимаю это, как только открываю глаза. Я по-прежнему прикована к стене подвала, но мое тело снова невредимо. На коже нет ни единого шрама, ни изъяна даже там, где отец меня обезглавил. Касаюсь шеи, чувствую под пальцами шелковистую гладкость, и из груди рвется всхлип. Исчезли даже детские шрамы.
Торопливо встаю на колени, склоняю голову в молитве.
«Прошу, не покидай меня, Безграничный Отец, умоляю я. Прошу, очисти меня от всякого зла, что мной овладело. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»
Он не услышит твоих молитв, говорит из угла старейшина Олам. Похоже, теперь его черед меня стеречь. В отличие от остальных, он делает это скорее с восхищением, нежели с омерзением. Он уже дважды изгнал тебя из своего Заземья.
Его слова пронзают мое сердце, подобно стреле.
Потому что я демон, шепчу я с едкой горечью страха и отвращения на языке.
Именно. Старейшина Олам не утруждает себя приукрашиванием ответа.
Ему и не нужно. Что за проклятое существо не умирает от обезглавливания? Даже смертовизг падет, если ему отделить голову от тела. Закрываю глаза, чтобы спрятаться от воспоминаний, стараюсь с выдохом изгнать из тела нарастающую панику.
Где отец?
Старейшина пожимает плечами.
Слег.
Что-то в его голосе заставляет меня напрячься.
Когда?
Пять дней тому назад, когда жилы твоей шеи протянулись обратно к телу и приросли.
К горлу снова подкатывает тошнота, и меня громко выворачивает наизнанку. В желудке, правда, мало что осталось, кроме воды и желчи. Как только приступ сходит на нет, я вытираю губы, мысленно отбрасывая бешено мечущиеся мысли и едкую вину.
Все эти годы отец терпел насмешки и жизнь изгоя ради меня. Ради надежды, что однажды я пройду Ритуал и докажу всем, что мое место здесь, в деревне. Но я именно та, кем они меня называли, только хуже много хуже. И вот что я теперь наделала.
Старейшина Олам продолжает за мной наблюдать.
Твоя подруга Эльфрида чиста, ежели тебе интересно, говорит он. Тем не менее мы за ней приглядываем. Она провела с тобой немало времени. Никогда не знаешь, как подобные связи способны запятнать человека.
Его слова прожигают меня насквозь.
Она невиновна, шепчу я, ужаснувшись. Это я одна слышала смертовизгов. Это я ими повелевала Эльфрида здесь ни при чем.
Старейшина Олам пожимает плечами.
Быть может. Полагаю, время покажет
Его бессердечность раздирает мне душу, но я не могу над этим задумываться.
Мой отец, напоминаю я старейшине, как его состояние?
Олам вновь равнодушно пожимает плечами.
Долго не проживет. Если ты останешься бессмертной, многозначительно добавляет он.
Я вздрагиваю, стыд и вина скручивают мои внутренности в тугой узел. Теперь я понимаю, почему здесь старейшина Олам, почему остальные сделали так, чтобы он занял место моего отца. Он умело заставляет людей принять его точку зрения. До того, как стать главой деревни, он был очень успешным торговцем. И он ухитрялся внушать покупателям желание приобрести ровно то, что ему было необходимо.
Ему не нужно проделывать то же самое со мной. Я опускаю взгляд на свои вены, желудок сжимается, когда я вижу их мерцание, сияющее внутри них золото, демоническую сущность, которая навсегда отмечает меня нечистой. Я хочу их вырвать, вгрызться так глубоко, чтобы их опустошить.
Внезапно я подумала о жителях деревни, что сидят по домам, как по норам, о больном отце, прикованном к постели. Даже об Эльфриде. Теперь я отчетливо помню страх в ее глазах. Отвращение. Что случится, если демон во мне вновь восстанет? Если решит наброситься? Напасть на деревню? Призвать еще смертовизгов?
Все эти разбросанные на снегу мертвые тела
Мое дыхание сбивается, я пытаюсь его восстановить и отдаться на милость Ойомо. Старейшина Дуркас говорил, что оно повсюду, стоит только к нему потянуться стоит только подчиниться Его воле.
И я подчинюсь. Сделаю все, чтобы смыть с себя скверну, грех.
Поднимаю глаза на старейшину Олама.
Убей, шепчу я, и по щекам катятся слезы. Ты должен знать как. Я кощунство в глазах Ойомо. Я мерзость.
На губах старейшины играет мрачная улыбка. Победа.
Говорят, душу очищает огонь, бормочет он, снимая со стены факел и многозначительно глядя в пламя.
Из моей груди рвется новый крик, но я его сглатываю. Все будет хорошо, говорю я себе. Мне всего лишь нужно подчиниться, покориться огню, и, возможно, тогда Ойомо простит мне мою нечистоту.
И одновременно я понимаю: это ложь. Огонь меня не убьет. Пожалуй, ничто не сможет. И даже тогда я должна продолжать попытки покоряться и терпеть боль, пока Ойомо снова не проявит ко мне благосклонность. Или Он не дарует мне милосердную смерть.
* * *
Цок. Цок. Цок.
По ушам бьет резкий, настойчивый стук.
Когда я с трудом открываю глаза, передо мной сидит женщина, маленькая и хрупкая, с головы до ног закутанная в темные одежды. Что еще странней, на ее руках белые, похожие на кости, железные перчатки. На их кончиках заостренные когти, они тускло светятся в темноте подвала. Словно у женщины призрачно-белые руки. Белорукая Наверное, я так и стану ее называть.
Заметив мой взгляд, Белорукая перестает барабанить пальцами. Из-под капюшона поблескивает деревянная полумаска, жуткий скорчившийся демон, разинувший в реве пасть. Я моргаю. На какой-то миг я было подумала, что это боевая маска, но такие носят лишь мужчины. Может, она снится мне в кошмарном сне? Или у меня просто горячка? Пожалуйста, пусть это будет просто сон. Пожалуйста, хватит боли хватит крови.