И мы. Там снова будем мы.
А ведь мы друг у друга не завтра, даже не в следующее мгновенье, мы уже друг у друга есть.
Наша любовь.
Наши бесценные разговоры.
Наши волшебные минуты здесь, происходят уже сейчас.
Испытание годовщиной
Для переживающих утрату даты имеют большое значение. Я встречала людей, которые определённый день недели, когда случилось несчастье, отмечали как поминки на протяжении долгого периода времени. Но самые распространённые вехи девять дней, сорок, полгода, год. До года (а иногда и после) часто считают по месяцам, отмечают день рождения, годовщины свадьбы, знакомства.
Как мне кажется, это своеобразная возможность выживать в горе. Для меня было важным дожить до дня, когда можно было сказать: прошло столько недель, месяцев; сегодня было бы столько, с тех пор как мы; в этот день ему бы исполнилось и так далее. Это значило преодолеть очередной этап. Даты становились моими опорами, благодаря которым я продвигалась вперёд. И вот вроде только вчера были похороны, а сегодня уже прошёл целый год.
По интенсивности переживаний, по количеству событий, по радикальности изменений первый год, пожалуй, можно сравнить с первым годом жизни после рождения. Отчасти это так и есть. Только это первый год жизни после смерти. И как до года маленький ребёнок начинает держать голову, переворачиваться, ползать, потом пробует садиться и делает первые шаги, так и я постепенно осваивалась в новой жизни без мужа, в новом качестве.
Я не знаю вдову, которая спокойно ожидала бы приближения первой годовщины. Часто ещё свежи воспоминания о предшествующих событиях. Что происходило за неделю, за день до. Какое было настроение, самочувствие, погода. Я помню, как каждый февраль сравнивала со своим февралём 2012-го. Вдовы внутренне готовятся испытать потрясение вновь. Даже организация поминок, ожидание встречи не с самыми приятными людьми, отношения с которыми испортились после трагедии, не сбивают общего тонуса и напряжения.
Женщин, которым предстояло справлять первую годовщину, я старалась успокоить, призывая не бояться, не насиловать себя и не пытаться казаться стойкими, сильными. Плакать в этот день сколько хочется, проорать, если нужно, свою боль. От души. Потому что дальше таких возможностей будет всё меньше. Всё меньше будет понимания со стороны. Всё меньше будет разрешения внутри. Годовщина это возможность доплакать всё, что за год не доплакали.
Годовщина всегда тяжело. Но часто вдовы отмечают, что ожидание было намного тяжелее самого события. Оказывается, ничего страшнее того, что было пережито за год, в этот день не происходит. Остаётся растерянность. Год прошёл, а что дальше?
Первый год после смерти мужа для меня сравним с жизнью в какой-то запруде, где, несмотря на проблемы, сложности и боль, я уже как-то освоилась. А после года плотина как будто прорвалась и меня выкинуло в открытое море. Теперь оставались две важные даты: день его рождения и день его смерти. После года поддержка и сочувствие со стороны окружающих заметно слабеет. Все считают, что теперь-то уже можно отпустить. А ты осознаёшь себя в ещё большей прострации, потому что спасательных кругов, опор уже не видишь.
Но если подумать ощущения знакомы. Они показались мне схожими с теми, которые испытывала, пока училась в школе. Первый класс, второй, десятый. И вот он, последний звонок, слёзы, а потом Потом экзамены и жизнь, в которой все вокруг и вдруг ожидают от тебя взрослости и самостоятельности. И ты вроде бы училась чему-то десять лет и что-то знаешь, а всё равно не уверена. Или как когда выходила замуж. Вроде вот он, момент Х, а что дальше? Неизвестность и ответственность. Но если со свадьбой и выпускным нам всё же грезятся впереди радость и праздник, счастливая, свободная жизнь, то с годовщиной трагического события всё обстоит иначе.
В годовщину родные каждый раз оставляли меня одну на могиле мужа минут на пятнадцать-двадцать и ехали на другой конец кладбища, где похоронена бабушка. Думаю, они меня слышали оттуда. Последние два года я не остаюсь на могиле мужа одна. Жизнь берёт своё. И если раньше нужна была тишина, покой и одиночество, то теперь хочется разговоров, воспоминаний, взгляда понимающих живых глаз напротив, тёплых объятий родных людей. Теперь им незачем уезжать. Я не боюсь их напугать. Мне больше не нужно орать свою боль.
Но первую годовщину не забыть никогда. Не забыть собственный крик животный вопль, который ни с чем не спутаешь, который не имеет ничего общего с киношными «О не-е-е-ет». Поминальный стол. Слова друзей. Глаза родных. Именно после первой годовщины я поняла, осознала, что всё-таки «научилась ходить». Да, ещё не уверенно, пошатываясь, спотыкаясь и падая, но пошла.
Первая годовщина больно и страшно, но это очередной этап, каких в нашей жизни было немало и будут ещё впереди. За этим этапом есть жизнь, какая зависит во многом от нас.
Не время лечит
Муж погиб в феврале 2012-го. Когда я услышала об этом, всё, что мне было нужно, его увидеть. Я считала, что страшнее уже ничего не случится.
Спустя два дня привезли тело, и меня ждало новое потрясение. Увидеть его мёртвым было намного страшнее, чем я могла себе представить.
Олега провожали из фойе местного Дома культуры. На ночь гроб оставался там, и я, не спавшая и не евшая двое суток, оставалась с ним. Тогда кто-то из его сослуживцев посоветовал мне сходить домой, отдохнуть, потому как «впереди тяжёлый день похороны». «Куда уж тяжелее?» пробормотала я, думая, что не может быть ничего хуже, чем видеть его таким.
Но когда закрывали гроб, я поняла, что больше не увижу Олега. Никогда. Никаким. Я поймала себя на мысли, что вернулась бы даже в минувшую страшную ночь, лишь бы ещё хоть недолго побыть с ним. День похорон оказался несравнимо тяжелее, чем та последняя ночь.
Однако не день смерти, не последняя ночь, не похороны и не поминки оказались самыми сложными после смерти Олега. Впереди было новое бессрочное испытание жизнь без него.
Вокруг говорили, мол, надо держаться, отвлекаться. «Время лечит», «боль пройдёт». Но, похоже, проходило только время. И чем дальше, тем больше усиливалось дико рвущее душу ощущение тоски. Я безумно скучала по мужу. Так жить, казалось, было просто невозможно, невыносимо, нельзя.
Но время шло, а я дышала.
Прошёл год, суливший по окончании принести облегчение, вместе с ним два, три, четыре.
Боль становилась заметно терпимей. Я освоилась, научилась жить, находить разной величины радости и улыбаться, но всё было как-то не так. Не так чтобы плохо, но и не так, как я думала, должно быть.
Не так, как раньше.
Инсайт случился на пятую годовщину.
Приехав с кладбища и едва переступив порог, я разразилась безудержными рыданиями. Я плакала, кричала и злилась. На жизнь, на себя, на Олега. Сколько можно?! Пять лет прошло, а всё ещё так больно! Я устала оттого, что по-прежнему ощущала себя «как во сне». Я всё ещё не вполне понимала, где моя реальная жизнь, здесь или там? Да, я приняла новые правила, но словно находилась в ожидании, что вот-вот проснусь и всё будет как раньше.
Шокированная этими впервые оформившимися мыслями, я перестала плакать и произнесла: «Как раньше уже не будет?!»
Когда услышала собственный ослабленный плачем голос, буквально почувствовала, как начала просыпаться.
Меня осенило, что всё это время я и не жила толком. Я лишь судорожно пыталась вернуть прежние ощущения от нынешней жизни.
Надеялась, что после всех испытаний вновь вернусь беззаботная лёгкая я, вероятно, без намёка на травму.
Не знаю, что чувствуют люди, лишившиеся половины тела, но после смерти Олега мне казалось, что я потеряла не только другого отдельного человека, я потеряла как минимум половину себя. И теперь ждала, что со временем недостающие части снова «отрастут», а обстоятельства потери если не сотрутся из памяти, то хотя бы перестанут быть болезненными.
Я скучала по своей половине. Я помнила, как именно было спокойно и хорошо с ней. Оставшейся своей частью я чувствовала, что утраченной половины нет, и понимала, что не будет, но всё равно изматывающе бессмысленно хотела её обратно.
Я хотела обратно своё мироощущение, свою безоблачную жизнь, я хотела обратно себя.
Я будто ждала, что увижу милый сердцу пейзаж, в то время как оказалась на другом конце света.
Глядя в окно жизни, я рассматривала нарисованное памятью, словно февральским морозом на стекле, своё прошлое.
Только спустя пять лет после гибели мужа ко мне пришло подлинное осознание, что прошлое прошло и как раньше больше не будет.
Я перестала ждать.
И тут же медленно, но верно начал таять мороз на стекле, а за ним прорисовывался настоящий, как оказалось, не менее прекрасный вид.
Постепенно проявлялось более отчётливое ощущение себя как реального целого, а фантомные боли потерянной половины наконец-то стали утихать.
Я вылезла из своей скорлупы. Вокруг оказался целый мир, а в нём целая я. Разрушилась только хрупкая скорлупка.
Вероятно, мне нужна была моя пятилетняя анестезия, чтобы прожить этот срок, сохранив рассудок. Нужно было время, чтобы созреть в своей скорлупе, а после захотеть выбраться наружу из комфортного, тёплого, но ставшего уже тесным мирка в настоящую, разную жизнь.
Откликнулось одно мудрое высказывание: «Существует достаточно света для тех, кто хочет видеть, и достаточно мрака для тех, кто не хочет». Видимо, пришло моё время «проклюнуться». Не уверена, что хотела увидеть свет, но мрак мне точно порядком надоел. Я не столько хотела проснуться, сколько устала спать.
Слишком затянулось моё нахождение между двумя мирами, и чего я точно не хотела, так это по прошествии многих лет снова пожалеть, что не успела главного.
Любить то, что есть.
Непросто любить жизнь, выкинувшую тебя однажды в море боли и слёз, без предупреждения, без инструкций, без спасательного жилета, без жалости. Но «просто» это вообще не про любовь и не про жизнь, как выяснилось. Наверное, поэтому и понадобилось столько времени, чтобы я снова смогла её полюбить. Только теперь моя любовь не имела ничего общего с прошлой лёгкостью, надеждами и бабочками в животе.
Любить то, что есть, после утраты, в моём случае скорее про зрелость, ответственность и трезвый взгляд.
Это не похоже на смирение или принятие, граничащие с добродетелью или просветлением. Я не утратила способность гневаться или грустить, сопротивляться или стремиться к лучшему, но больше не испытываю ощущение дефицита. Жизнь научила тому, что всё, чем я сегодня легко и безвозмездно обладаю, завтра может так же легко исчезнуть.
И стоит лишь подумать, что терять больше нечего, как она тут же напоминает о своей потрясающей способности меняться в сторону, в которую, казалось, уже некуда.
Я не испытываю иллюзий. Я знаю, что впереди всё та же жизнь со своими непостижимыми законами и странным чувством юмора.
Благодарю за то, что было, и люблю то, что есть.
Открыто встречаю и ценю каждый свой прожитый день в моменте, каким бы тяжёлым и печальным он ни был.
Живу и люблю сейчас, не откладывая до лучших времён.
Теперь я его старше
До 2012-го муж был старше меня на два года. В четырнадцатом мы стали ровесниками, а теперь я старше на шесть лет.
Сегодня его день рождения. Олег не дожил до своего тридцатидвухлетия совсем немного.
Интересно, он там всё так же молод?
Там вообще взрослеют?
Странный, наверное, вопрос, но возник: если проживу лет до семидесяти, какой была бы наша встреча? Бабушка и парень?
После смерти вообще много вопросов.
Сегодня мужу исполнилось бы сорок. Почему-то он очень много говорил именно об этом возрасте. Олегу было важно к сорокалетию достичь чего-то значительного. Но все достижения остались в 2012-м. Он о многом мечтал. И очень спешил.
Мечтал о доме, мечтал о классной машине, мечтал, что сын спортсменом будет.
Дом не успел.
Машину собирался купить и в тот же день разбился в подержанной «Приоре».
Сын стал творческой личностью. Поющий, художник, анимешник, веган и вообще не спортсмен. Адская смесь для нашего брутального военного Папы, кабардинца наполовину. На бОльшую половину) Как он там это переживает?
Первое время, долгое время я по инерции пыталась воплотить его мечты.
Мы купили машину, дом, сын пошёл в спорт. И сейчас я ловила себя на попытке подвести итоги к его сорокалетию, но своей жизни. Странно, да?
Пытаясь мыслить материальными мерками, постоянно чувствовала, что это что-то не то. Всё не главное.
Машину мы разбили.
Со спортом у сына не сложилось.
Дом есть, но насколько это неизменно? Насколько важно?
Олега хоронили не в его любимой одежде. Он был похоронен в военной форме, которую терпеть не мог. Даже не в своей форме.
Снова вопросы:
Что мы забираем туда из своих достижений?
Что оставляем, когда приходит час?
За что держаться в материальном мире, что может быть ценным здесь?
Что принадлежит нам? По-настоящему? Навсегда?
Что подумала. Сегодня, после смерти Олега, мы оставшиеся живём в мире. В мире друг с другом, с собой и с миром. Вот наше достижение и награда.
Любовь и память. Только они принадлежат нам по-настоящему, навсегда. Это единственное, что однажды мы возьмём с собой, и самое ценное, что оставим после себя.
Любим и помним. Мы.
Изоляция
Ковид, эпидемия, паника, маски, смерть, пустота, тишина, изоляция, неизвестность, неадекват.⠀
А вдовам сегодня не так уж и страшно. Нет, им страшно, конечно, но как-то не так. Не за себя. За детей, за родителей страшно, но как-то бессильно, что ли. У вдов как будто нет сил метаться и паниковать.
Может, потому что всё это им уже отчасти знакомо?
Вдовы раньше многих оказались в изоляции, даже если внешне социально активны.
В какой-то момент в их жизни опустели улицы, магазины, дома. Вдовы и люди были, но как будто перестали существовать. Друг для друга перестали.
Когда-то вдовам стало бессмысленным куда-то идти: на работу, в кино, на встречу. Смысл, наверное, был. Но уже не такой какой-то. Пустота появилась вокруг и внутри.
Вдовы самоизолировались. Добровольно. Но иногда после того, как им дали понять, что они могут быть заразны. Что они теперь неудобные какие-то, другие.
Люди сняли маски. Не медицинские, нет. Показали настоящие лица. Отношение показали. А кто-то, напротив, надел, думая, что что-то спрятал. И вдовы надели маски. Чтобы не заражать, не пугать, не расстраивать. Чтобы защититься.
Вдовам уже знакомо разочарование от невозможности общаться с друзьями и близкими так, как раньше. Когда-то они уже оставались один на один с собой, со своими страхами, болью, нуждой. А вокруг были только стены и гулкая тишина.
Однажды вдовы уже заметили, что стрелки бегут, даты меняются, а время остановилось. Стёрлась разница между днями недели. И вообще днями. И понятие «разница» стало неактуальным, что ли. Чёрное, белое? Серое.
Всё было прежним, но изменилось. С этой новой реальностью вдовам нужно было смириться и жить. Или не нужно. Вдовы пока не знают. В большинстве своём они так и не знают, есть ли у них завтра, какое оно.
Не знают давно.
Вдовам знакомо крушение планов и надежд. Они не загадывают наперёд.
Вдовы уже ощущали ужас и беспомощность. Но теперь эти чувства другие, тягучие, липкие. Теперь страшно не только им. Людям вокруг, может, даже страшнее.
Многие вдовы признаются, что теперь им как будто комфортно. Не так чтобы совсем, но в целом отчего-то спокойнее. Гармоничнее, что ли. Можно сказать, вдовы только сейчас видят картину, соответствующую внутренней, которая воцарилась в их жизни когда-то, ещё до эпидемии.
Вот он, ответ на вопрос «как вы?» мы в изоляции.
Без всякого вируса и эпидемий, переживая утрату, в своём большинстве вдовы чувствуют себя в изоляции.