20 ноября 1725 года риксрод принял два знаменательных решения: с одной стороны, голштинская партия добилась того, чтобы поручить шведскому послу в Вене К. Г.Тессину11 провести переговоры о присоединении Австрии к шведско-русскому союзу; с другой стороны, было решено начать переговоры с Пойнтцем и Бранкасом о присоединении Швеции к Ганноверскому союзу. Так к весне 1726 года Швеция оказалась состоящей в переговорах о вступлении в два противостоявших друг другу военно-политических союза.
Послом в Россию решили направить «голштинца» барона Ю. Седеръельма, которому удалось установить неплохие контакты с русскими ещё во время своего плена. Его инструкции были выдержаны в осторожных тонах, пишет Веттерберг, но на практике он мог всё-таки сделать многое в пользу голштинской партии12.
Отъезд Седеръельма (одновременно с Бестужевым-Рюминым) лишил голштинскую партию её признанного лидера, что не замедлило сказаться и на позиции А. Хорна и правительства Швеции по отношению к России. Отсутствие Седеръельма в значительной степени облегчило Хорну подготовку к переговорам о вступлении страны в Ганноверский союз.
Между тем Тессину и Лачинскому, при содействии Седеръельма, удалось в Вене преодолеть все препятствия, включая непризнание Веной императорского титула за Петербургом, и 16 апреля император Австрии подписал договор о присоединении Австрии к Стокгольмскому (шведско-русскому) оборонительному союзу. К этому времени Тессин уже узнал, что его достижение отнюдь не приветствовалось в Стокгольме. Вопрос о ратификации австро-русско-шведского договора весь май и июнь обсуждался в канцелярии и риксроде, но так и не был предложен на подпись королю Фредрику. С. Пойнтц стал консультировать Хорна о тех приёмах, к которым в прошлом прибегали в случае нежелания ратифицировать подписанный документ. Но выход из положения нашёл сам Хорн: в середине июня он послал т.н. ратификационный инструмент в Вену, но изменил его первоначальное содержание. Он добавил три сепаратных статьи, которые сильно ограничивали смысл и цель договора. Тессин получил документ в начале июля, прочёл указания президента канцелярии о неуклонном выполнении предложенного документа («всех его частей, включая каждую букву») и сильно оскорбился и возмутился. В конечном итоге, документ был ратифицирован в первоначальном виде, но отношения Тессина с Хорном испортились навсегда.
Усилия Хорна в направлении Ганноверского союза сильно затруднились, но отнюдь не прекратились. Всё это происходило на фоне обострения обстановки в Европе. Лондон, Париж и Стокгольм с опаской следили за приготовлениями Петербурга к летнему выходу в Балтийское море большой эскадры и за стягиванием в столицу 60 пехотных батальонов и 4 драгунских полков. А.Д.Меншиков хвастался, что со своими 50.000 солдат он опустошит всё побережье Дании и добьётся выполнения требований Карла-Фридриха. Лондон как будто ждал этого момента и послал в Балтийское море свою эскадру под командованием адмирала Чарьза Уэйджера (Wager).
Поход носил откровенную антирусскую направленность и был инициирован А. Хорном. Веттерберг утверждает, что этот шаг Хорна был спровоцирован действиями Петербурга: императрица Екатерина через Седеръельма сделала Стокгольму предложение выплатить в течение 3 лет на содержание шведской армии 300 тысяч р. Канцелярия правительства, т.е. сам Хорн, встретила это предложение с большим недоверием. К тому же шведам почему-то было не ясно, что скрывалось за аббревиатурой «р.»: рубли или риксдалеры. В январе 1726 года риксрод проголосовал против принятия денег из России, и Хорн немедленно вступил в контакт с Пойнтцем и попросил прислать к берегам Швеции английскую эскадру.
Оставим оценку щедрости Екатерины I на совести шведов. Было ясно, что маятник симпатий Хорна качнулся в сторону Ганноверского союза. Именно так и расценили это дело в Лондоне. «Я собственно плохо понимаю, как мы, строго говоря, могли бы оправдать посылку этой эскадры, не получив на это соответствующего обращения от государства, которому мы её послали, если бы не было перспективы его присоединения к нашему договору», писал Пойнтцу 22 марта министр иностранных дел Англии Чарльз Таунсхенд.
Члены правительства были в недоумении: кто же из них мог сделать приглашение английским морякам? «Голштинец» М. Веллингк в своём возмущении назвал такое лицо безответственным. Хорн в ответ напустил ещё больше дыма и стал клясться, что это был не он. Прибывший из Петербурга Ю. Седеръельм предложил правительству выступить с дезавуирущим заявлением, учитывая прибытие в Стокгольм нового посла России, но ничего этого сделано не было. Король, Хорн и большинство в риксроде были настроены проанглийски.
Вместо «съеденного» голштинцами М.П.Бестужева Петербург послал в Стокгольм флотского капитана Николая Фёдоровича Головина (16951745) отличного моряка, но весьма посредственного дипломата. Перед ним стояла всё та же невыполнимая задача всеми средствами «уловлять» в прорусскую партию Арвида Хорна и противодействовать присоединению Швеции к враждебному России Ганноверскому союзу.
При появлении английского флота у шведских берегов возникли слухи о том, что англичане хотят силой заставить Швецию вступить в Ганноверский союз, восстановить абсолютизм королевской власти и учредить гессенское престолонаследие. Были усилены гарнизоны в Карлскруне, в районе Ваксхольма и Даларё. Головин в соответствии с оборонительным договором предложил шведам помощь России, но её отклонили, отлично зная, что она не понадобится. Ч. Уэйджер около месяца поплавал вокруг Швеции и в середине июня отправился восвояси домой.
А осенью продолжились интенсивные переговоры о вступлении в Ганноверский союз. Хорн для вида в переговорах не участвовал и морочил Головину голову рассказами о том, что он в этом вопросе придерживался нейтралитета. В январе 1726 года вопрос о присоединении к ганноверцам был поставлен на обсуждение в правительстве. Мнение министров сильно разошлись. В центре обсуждения находился и голштинский вопрос и интересы Карла-Фридриха. Хорн, который ранее не отвергал возможности помочь герцогу, теперь стал выступать с позиций патриотизма: интересы шведского государства должны стоять выше любых других. Против вступления в союз выступили Лагерберг, Крунъельм, Юлленборг, Дюккер и Седеръельм, но Хорн со своими сторонниками оказался в большинстве, и дебаты продолжились теперь уже с целью определения условий вступления. После утверждения условий участия в союзе к июню 1726 года голоса министров распределились следующим образом: 7 «за» и 8 «против», но при учёте двух голосов, которыми обладал король, дело решилось в пользу сторонников союза.
В этот момент в Петербурге решили заменить Н.Ф.Головина опытнейшим дипломатом, князем Василием Лукичом Долгоруким (Долгоруковым) (16701739), который, по мнению Остермана, смог бы более успешно решать задачу не допустить присоединения Швеции к Ганноверскому союзу. При этом Головина оставили в Стокгольме при Долгоруком на вторых ролях, в качестве помощника. Василий Лукич, по словам всё того же де Лириа, был умён и недурён собой и заслужил славу искусного и хитрого дипломата, но и он не был оригинальным в изобретении средств для решения поставленных задач. В качестве основного аргумента для шведов он получил от Екатерины I и повёз с собой 18.000 ефимков «на раздачу, кому надобно, да получил позволение давать обещание знатным особам на 100.000 рублей и больше». Чтобы русский дипломат выглядел солидно и весомо, на покупку ливреи и экипажа ему выделили 11 тысяч рублей, а Екатерина подарила ему свой портрет, запасы вина из своих погребов и балдахин, хранившийся в Академии наук.
Императрица «рассуждать изволила, что не надобно робко со Швециею поступать». И Долгорукий не робел. Подкуп официальных лиц министров, послов и даже королевских особ был тогда во внешней политике и дипломатии обычной практикой. Взятки, уважительно называемые «подарками» или «пенсионами», давались почти открыто, ни взяткодатели, ни взяточники законом не преследовались, так что было трудно назвать хотя бы одно официальное лицо в европейской столице, которое бы не состояло на содержании того или иного иностранного правительства13.
Не составляли исключения и «знатные особы» шведского правительства и риксдага, которых по очереди или все сразу «подкармливали» английский, французский и русский послы. Как сообщает шведский историк А. Оберг, политическая коррупция возникла в аристократической среде, потому что всё чиновничество тогда было в основном из дворян и офицеров (последние после сокращения армии особенно бедствовали и нуждались в деньгах)14. Иностранные послы оплачивали бедным провинциальным членам риксдага дорогу и проживание в Стокгольме (крестьянским депутатам король оплачивал расходы из своего кармана). Депутаты рассуждали примерно так: если государство получает субсидии от иностранных государств, то почему это не может позволить себе отдельно взятый швед? Впрочем, как утверждает Оберг, взятки были очень умеренные: так в 1765 году содержание 200 бедных дворян обходилось английскому послу всего в 3 фунта и 10 шиллингов в месяц.
Ко времени появления Долгорукого в Стокгольме зачатки будущих партий т.н. «шляп» и «колпаков» («шапок») ещё бродили в глубине политического истэблишмента Швеции. На политической сцене Швеции действовали в основном приверженцы голштинской и остатки гессенской (королевской) партии, из которых к 1734 году появились партии Хорна и Юлленборга (королевского двора), а уже с приходом к власти Юлленборга и Хёпкена и с уходом со сцены Хорна партии «колпаков» и «шляп».
Партию «голштинцев», которую опять же с большой натяжкой можно было считать прорусской, возглавляли в 20-е годы упомянутый барон Седеръельм и Д.Н.Хёпкен, лантмаршал риксдага С. Лагергрен и Юлленборг, в то время как президент канцелярии Арвид Хорн маневрировал и негласно поддерживал то одних, то других, проводил осторожную и миролюбивую внешнюю политику, не дававшую Швеции сползать в сторону войны. Впоследствии вожди обеих партий будут неоднократно менять свои взгляды и позиции, поэтому одни и те же имена будут часто мелькать в противоположных лагерях. Как отмечают шведские историки, в политическом размежевании часто играли не взгляды, а личная неприязнь политиков, внутренняя и внешняя конъюнктура и, конечно, жажда власти.
Русскому посланнику нужно было взять на «кормление» верхушку партии «голштинцев». Привыкший в Польше к тому, что местные министры и знать, вопреки дипломатическому этикету, наносили ему визиты первыми, Долгорукий обнаружил, что шведы такого пиетета перед ним не испытывали и придерживались общего правила, согласно которому первыми должны наносить визиты дипломаты. Но Долгорукий ни за что не желал «умалить своего кредита», а потому нашёл из этого положения остроумный выход. Не афишируя своего приезда в шведскую столицу, он отправился с визитами к местным нотаблям и членам риксдага не в своей карете с лакеями в ливреях, а в обычном нанятом экипаже. Такие визиты не могли быть сочтены церемониальными. Только после этих «нецеремониальных» визитов он торжественно объявил Арвиду Хорну о своём прибытии и отправился к нему с визитом.
Князь Василий Лукич Долгоруков (16701739).
Из беседы с главой правительства Долгорукий вынес впечатление, что в доброжелательной к России партии «голштинцев» или «патриотов», к сожалению, не было видных фигур, на которых он мог бы опереться, а главное, в них не было нужной «остроты». «Здешний двор несравненно хуже датского, начиная с главных, большинство люди посредственные, а есть такие, что с трудом и говорят. Горн показался мне человек острый и лукавый, надобно будет обходиться с ним уменьем и зацеплять его тем, к чему он сроден и что ему надобно, а силою одолеть его зело трудно», докладывал он в Петербург15. В других шведах, как он выразился в отчёте от 26 ноября 1726 года, «нет никого великой остроты». «Доброжелательная партия зело слаба и не смелá, для того и принуждён здесь острее делать и говорить, ибо они говорить не смеют, главные более других опасаются». Главный их лидер Седеръельм, вернувшийся из Петербурга, показался ему человеком «добрым», но «остроты не пущей. Хёпкен его острее».
«Голштинец» Д.Н.Хёпкен, статс-секретарь по иностранным делам, на самом деле был «острее» других: он хорошо умел приспосабливаться к любой политической конъюнктуре, держал нос по ветру, был тщеславен и в своих поступках был не лишён дерзости. Будучи официальным представителем на секретнейших переговорах по вопросу присоединения Швеции к Ганноверскому союзу, он не боялся встречаться с Долгоруким и информировать его по существу дела.
Посол узнал также, что Ульрика Элеонора «русского народа зело не любит», и что королевская пара вообще плохо информирована и верит во всякие небылицы о том, что императрица Екатерина I главной своей задачей в Швеции считает свержение её и мужа с трона. «Ваше императорское величество по сему изволите усмотреть, какие от вашего императорского величества опасности королю внушены, и коли такое мнение имеет, как его склонить к постоянной с вашим императорским величеством дружбе?» писал он Екатерине I в Петербург. Долгорукий обещает императрице почаще добиваться аудиенции у Фредрика I и постараться оказывать на него соответствующее влияние. Больших результатов он при этом не обещает, потому что шведский король от природы мнительный и никому, особенно иностранцам, не верит.
В остальном, сообщал посол, он планирует торжественно отметить в Стокгольме день тезоименитства своей государыни и «особливо намерен для подлого народу пустить вина». И это он хочет осуществить вопреки существующему в шведской столице мнению о том, что шведский король не одобряет, чтобы русский посол шведского «подлого народа ласкал».
2 декабря 1725 года Василий Лукич получил желанную аудиенцию у короля. Чтобы произвести выгодное впечатление на шведов, он подарил золотую со своим вензелем шпагу капитану яхты, который доставил его во дворец, унтер-офицерам раздал по шести, а рядовым матросам по два червонца. «Цель была достигнута», пишет С.М.Соловьёв, «все остались очень довольны, и Долгорукову рассказывали, что король приказал принести к себе шпагу и рассматривал её».
А в середине декабря Долгорукий пышно отметил именины Екатерины I. 13 декабря у него обедали члены риксдага, иностранные послы и прочие знатные особы с жёнами, а 15 декабря он устроил бал и «машкара» маскарад, который был так моден в высшем обществе Европы. 500 приглашённых «знатных особ» гуляли солидно: маскарад начался в 5 часов пополудни, продолжился ужином и закончился в 5 часов утра. Королевой «машкара» была избрана жена Хорна, вице-королевой жена Делагарди, друга и родственника председателя Совета. В короли обе дамы выбрали маршала парламента, а в вице-короли племянника В.Л.Долгорукого. По окончании бала Василий Лукич «подъехал» к указанным дамам с подарками и спросил, примут ли они их. «Обе дамы отвечали, что отнюдь принять не могут», докладывал он домой.
Русский посол предпринял попытки сблизиться с А. Хорном, нанёс два визита его жене и во время одной встречи приступил к деловому разговору с мужем о том, чтобы Швеция воздержалась от присоединения к Ганноверскому союзу. Разговору помешал неожиданно явившийся к Хорну шведский посол в Лондоне барон Карл Густав Спарре (16881741)16, рьяный сторонник присоединения к Ганноверскому альянсу и опасный противник. Спарре на самом деле специально прибыл из Англии, чтобы принять участие в заседаниях риксдага и повлиять на его позицию в нужном для Хорна направлении. Спарре приехал в Стокгольм тоже не с пустыми руками и привёз с собой для раздачи членам риксдага 5.000 фунтов стерлингов, пожалованных английским королём Георгом I.