Ездят и влюбленные парочки погулять по набережным Невы. Ну и прочая публика, вовлеченная в круговорот сансары, коей все равно куда ехать, лишь бы не сидеть на месте и не предаваться созерцанию истинной природы вещей
Между тем вагон постепенно заполнялся. Пассажиры были довольны, что не надо стоять на платформе, ждать прибытия поезда, а затем вламываться в вагон, спеша, оттесняя и расталкивая друг друга, пока поезд, простояв всего лишь две минуты, не тронулся с места.
Но вот какой любопытный и отчасти загадочный парадокс: не надо вламываться, а все равно ломились, оттесняли и расталкивали, словно без этого не могли не только жить, но и постигнуть, что в бурях есть покой и жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг ну и так далее и тому подобное.
Но не будем сейчас об этом, а лучше вернемся к картине лома и дополним ее двумя-тремя штрихами. Слышались голоса ломящихся, топот и шарканье ног, громыхание раздвигающихся дверей словом, все те звуки, коими сопровождается взятие крепостей, бастионов и вагонных купе, заранее готовых сдаться перед натиском безумной толпы.
Триста тридцать три
В купе нашего пассажира между тем мимоходом заглянула девушка высокая, худая, немного нескладная, с рыжей метелкой волос на лбу, подкрашенными оранжевыми ресницами и сережками в веснушчатых мочках ушей. Она была явно из разряда тех, кого называют милыми и добрыми, пока не узнают их получше и не убедятся, что они действительно милые и добрые, какими показались вначале, и еще с множеством разнообразных достоинств, кои выглядели как недостатки, но природная простота и естественность обратила их именно в достоинства.
Девушка немного замешкалась, видимо еще не решив для себя, остановиться ли ей на время или проследовать дальше по коридору. Но, случайно встретившись с пассажиром взглядом, слегка шарахнувшись от его необычного траурного облачения, смутилась и отвернулась, чтобы вторично посмотреть на него хотя и не без робости, но так, как подобает при встрече, обязывающей к большей серьезности и вежливому вниманию.
Вы не скажете, двадцать первое место здесь? спросила она, готовая ринуться дальше по проходу, если не получит утвердительный ответ на свой вопрос.
Нет, в следующем купе.
А здесь какие места? Девушка придирчиво изучала номера мест на стенках купе, как вахтер при входе наставительно-строго изучает протянутые ему пропуска.
С семнадцатого по двадцатое, немного заикаясь, произнес пассажир, раз уж вопрос был задан, хотя теперь он отпал за ненужностью, поскольку она сама могла на него ответить.
Ага, четыре умножить на пять двадцать. Она занялась сложными математическими вычислениями. Значит, это пятое купе, а мое шестое. Будем с вами соседями. Меня зовут Капитолина.
А меня Герман Прохорович. Фамилия моя Морошкин. Очень приятно. Заходите. Он приподнял над головой шляпу и, скользнув по ней глазами, не мог не поддаться мысли, что она вместе с его костюмом выглядит немного устрашающе для столь юной особы. Поэтому он счел нужным с принужденной улыбкой (улыбочкой) заметить: Пусть вас не пугает мой вид
Что вы, что вы! Я не из пугливых, сказала она, не очень-то себе веря, но усиленно стараясь, чтобы он ей поверил. А морошка, вообще-то, очень полезная ягода. Заживляет раны, снимает воспаления, останавливает кровь при порезах.
Вот и отлично. Так зайдете?
Я же сказала
Правда зайдете? Ему понадобилось более надежное подтверждение.
Непременно зайду, а то я не люблю быть одной, вы же здесь такой одинокий в темноте, без света
Сейчас зажгу тут в головах есть фонарик.
Не зажигайте, если вам так нравится, сказала девушка, равнодушная к тому, что нравится ей самой и небезучастная ко всему, что может нравиться странному пассажиру.
Но, может быть, ваши попутчики по шестому купе окажутся для вас более интересными собеседниками, чем я? Вы не допускаете?
Все равно. Раз я обещала
Похвально, что вы держите слово, сказал Герман Прохорович, стараясь не заикаться и именно поэтому немного заикаясь.
А вы меня не хвалите. Терпеть не могу, когда хвалят. Лучше уж ругайте.
Это почему же?
Потому что меня всю жизнь только и ругают. Я привыкла.
Вы как Золушка из того старого фильма. Ее обидели двадцать четыре раза и из них напрасно двадцать четыре раза. Ха-ха-ха! Впервые за время их разговора он рассмеялся рассмеялся так, словно его что-то развеселило из того, что никогда раньше не казалось смешным.
Помню, помню. Смотрела. Она триста тридцать три раза заслужила похвалы, но ее ни разу не похвалили. Девушка тоже рассмеялась, хотя это не удержало ее от признания: Да, к несчастью, это я. Прошу любить и жаловать.
Сын
Присаживайтесь. Хотя бы на минутку куда вы спешите. Ваше место в соседнем купе от вас не убежит. Зато я на вас посмотрю. Герман Прохорович озаботился тем, чтобы Капитолина села, но не рядом с ним (так лицезреть ее было бы неудобно), а напротив, на краешек нижней полки. Зачем вы едете в Ленинград? Впрочем, извините я как-то сразу
Ничего, ничего. Ваш вопрос вполне уместен. Раз уж я Золушка, то я еду она поправила на плечах воображаемые банты бального платья, во дворец. На бал.
Интересно. Что же это за бал? Балы сейчас как-то не особо приняты.
Ну не бал, а торжественное посещение одного места. Одного дворца. Она уже забыла про бал, но старалась убедить его, что все-таки не зря упомянула про дворец.
И что же в этом дворце?
Картины, картины, картины. Капитолина очертила руками некий незамкнутый круг, словно и он не мог бы вместить всех упомянутых ею картин.
Вероятно, вы едете в Эрмитаж. Герман Прохорович указал пальцем в точку, где сходились концы высказанной им догадки.
Угадали. Я ни разу в жизни не была в Эрмитаже. И вот решила побывать. Накупила разных каталогов, вооружилась лупой и стала изучать. А то живешь в своем Одинцове и ничего не видишь.
Похваль он прикрыл ладонью рот, стараясь справиться с заиканьем. Извините, это у меня с детства. К тому же совсем забыл, что вас нельзя хвалить.
За это можно. Хвалите. Хоть все триста тридцать три раза. Я заслужила. А почему вы одеты во все черное? Впрочем, простите меня: об этом, конечно, не спрашивают. Или спрашивают лишь такие дурочки, как я.
Он не стал разубеждать ее в том, в чем она была явно права. Но Капитолина, подумав немного, повторила свой вопрос:
И все-таки почему? Если это траур, то у вас должен быть печальный вид. А если не траур, то что же в таком случае?..
А какой у меня вид?
Ей понадобилось внимательно на него посмотреть, чтобы ответить:
Во всяком случае, вовсе не скорбный. Скорее спокойный. Или даже и радостный, хотя это не сразу заметно, поведала она то, что открылось ей если не с первого, то со второго или третьего взгляда.
Траур не всегда означает скорбь. В некоторых случаях он действительно может стать поводом для радости. Поймите меня правильно. Я имею в виду радость высшего порядка. Впрочем, все это теории.
А кто у вас умер?
Сын.
Тут она испуганно смолкла, как смолкают перед теми, кого готовы принять за воров, убийц или сумасшедших. Затем тронула горло и прокашлялась, хотя кашель получился несколько натужным и принужденным. После этого улыбнулась натянутой улыбкой, которая, впрочем, на лице продержалась недолго.
Прошу прощения, как вас зовут?
Я же сказал, Герман Прохорович.
Тут она не удержалась от смешка.
Не сочетается.
Что не сочетается?
Имя и отчество. Имя у вас такое ну, изысканное, даже оперное, от Большого театра, а отчество совсем простое от Прохора-плотника.
Отец мой учудил и дал мне такое имя, хотя сам был Прохором. Захотел, чтобы у меня имя было покрасивше. А на полке у него пылился том Гейне, который он сроду не брал в руки и поэтому считал, что имя Гейне не Генрих, а Герман. Тут же приспичило ему. Ага, Герман. Понравилось. Вот он и влепил мне в метрику Германа. Студенты же прозвали меня Герман Второй, поскольку я каждому второму из них ставлю двойки.
А какие лекции вы им читаете?
Историю религиозных идей и представлений. Если проще, религиоведение. Так мой курс обозначен в программах. Но читаю его на философском факультете, по кафедре истории философии. Самостоятельная кафедра подобной направленности у нас не предусмотрена.
Как интересно! Я бы охотно прослушала ваш курс. А меня вот зовут Капа. Она опустила глаза в знак того, что ничего иного и более интересного сказать о себе не может.
Это что же за имя такое странное?
Не более странное, чем ваш Герман. Капа уменьшительное от имени Капитолина. Между прочим, мне сегодня чертовски повезло. Капитолина постаралась придать своему лицу выражение, соответствовавшее степени ее везения. Знаете, кого я близко-близко увидела на платформе? Вот так же, как вас, и даже еще ближе? Самого англицкого принца Гамлета.
А-а, надо полагать, Смоктуновского. Только он датский принц. В Англию предпочитал особо не соваться.
Да-да, Смок Смокту все время забываю его фамилию. И он на меня так посмотрел так посмотрел Она поднесла к лицу ладони, чтобы остудить полыхнувшие жаром щеки.
Ну, теперь вас наверняка пригласят в актрисы посулил он с благодушной уверенностью, которая ему ничего не стоила, поскольку не налагала ни малейшей ответственности за его обещания.
Но Капитолина (Капа) на его посулы не очень-то поддалась.
Вот еще! Больно надо. Вот в костюмерши я бы пошла. Я безумно люблю шить. Наверное, я вся в отца. Он у меня сам ткацкие станки делает, а ткацкий станок это такая красота. Все наши соседи по Одинцову только ахают. Вы, к примеру, знаете, что такое притужальник, вставленный в навой? А отец мой знает. Он все детали станка изготовляет своими руками и только одну, самую сложную не помню, как называется выписывает из Швеции. А, вспомнила заказывает бердо такой гребешок с дырочками для нитей. Он шьет на своих станках как настоящая швея. Нам ничего из одежды не приходится покупать. Экономия! И меня, бестолковую, научил шить. Выдрессировал, как мартышку. Однако я тут с вами разболталась не в том смысле, что я вся разболтанная, а в том, что разговорилась. Посему здрасьте в том смысле, что прощайте. Еще свидимся.
Капитолина церемонно попрощалась с ним за руку, тем самым подтверждая прочность их дружбы, и исчезла в соседнем купе. Оттуда она постучала ему в стенку, чтобы уведомить, что благополучно добралась до места. Он ответил ей таким же стуком, подтверждающим, что сигнал принят и должным образом расшифрован.
После этого она снова постучала, хотя сама не знала зачем. Ответного стука она не дождалась и подумала, что с его стороны это правильно: было бы глупо так без конца перестукиваться.
И еще подумала без всякой связи с предыдущим, а просто потому, что держала эту мысль до поры наготове, чтобы высказать ее, когда останется одна и будет уверена, что никто ее не слышит и ей не помешает: «Надо же умер сын. А он об этом так спокойно говорит».
Не менее приятные знакомства
После этого в проем наполовину открытой, отодвинутой вбок двери просунули головы двое ангельских голубков несколько порочного вида он и она (его вихрастая голова выше, а ее гладко причесанная, с лимонным отливом гладко причесанных волос ниже). Впрочем, порок (если это был именно он) их только красил, как иных красит невинность и добродетель, а иных ничего не красит, поскольку они безнадежно красивы или столь же безнадежно уродливы, что украшение к ним ничего бы не добавило и ничего не отняло.
По своей внешности она была ляля, как называли в те годы миниатюрных, хорошеньких, к тому же умеющих за собой следить женщин с известными претензиями. Вот и она, явно умеющая, одевалась так, словно сама себя обшивала, как самая модная портниха, или пользовалась неким каналом для не совсем легальных поставок модной одежды оттуда, из-за высокого бугра.
Следует пояснить, что бугор в брежневскую эпоху это, с одной стороны, начальник среднего звена, а с другой некий прообраз заграницы, рисовавшейся как возвышение над совком. Таким образом, совок и бугор явно соперничали, одолевал же все-таки бугор, поскольку он был не только выше, но и дальше, а далекое тогда казалось куда более заманчивым, чем близкое, совковое то, во что заметают мусор.
(Впрочем, эти оттенки словоупотребления сейчас, с наступлением двадцать первого века, сглаживаются и стираются, поскольку тонкие различия в значении слов вытеснила официально дозволенная грубая брань не только на стенках сортира, но и на сцене театра или голубом (очередная двусмысленность) экране телевидения.
Словом, сортир стал чем-то вроде национальной идеи, а сортирное очко окном в Европу, прорубленным для того, чтобы оттуда черпаком вылавливать удушающие нас своим гнилостным запахом санкции.
Так мы и живем, утратив оттенки, утрата же подобного рода приводит к удручающей обыденности и повседневности в том числе и литературной. И я пишу свой роман, чтобы эту повседневность хотя бы отчасти превозмочь, вырваться из нее к неведомым горизонтам, как дневной поезд вырывается за пределы вокзала и мчится навстречу разлитому по небу вишневому соку полыхающему зареву солнца.)
Однако вернемся к нашим новым пассажирам. На ляле была рубашка-батник с двумя соблазнительно расстегнутыми верхними перламутровыми пуговками и кожанка, но не комиссарская куртка, а короткая юбка выше колен и чуть ниже ягодиц. Добавим к этому описанию длинные, пурпурного византийского цвета ногти, кои могли бы ей помешать вбивать кувалдой костыли в шпалы при прокладке железных дорог, но она подобной прокладкой не занималась, почему и ухаживала за ногтями не хуже искушенной маникюрши.
Так выглядела она, а он с ним все проще. На нем была та же кожанка, но не юбка, а короткая куртка и джинсы. Их тогда не покупали, а привозили. Поэтому размеры всегда гуляли, и где-то приходилось подшивать, утягивать и укорачивать.
Под курткой летняя майка с английской надписью. В кармане джинсов, конечно же (как непременная деталь), пачка сигарет с ковбоем на этикетке, обязанным своей мужественностью исключительно курению.
А вообще, он выглядел на манер тех, кто брал поносить у друзей и знакомых все, что на них было, а затем забывал вернуть.
Осмотрелись. Изучили (проинспектировали) взглядами купе вплоть до откидных веревочных полок по боковым стенкам и ночных фонариков в головах и остались довольными: хотя явных причин для этого не было, но заранее накопленный оптимизм, бодрое настроение и вера во все хорошее создавали единственную причину.
При этом оба удивительно совпадали и по внешности, и по возрасту, красивые и вызывающе молодые. Но не влюбленная парочка, а, судя по всему (и прежде всего по явно недавно надетым обручальным кольцам), семейная пара, хотя и с недолгим стажем, явно недостаточным, чтобы покрыть риски при вступлении в столь отчаянно ранний брак.
Они несколько опасливо и с извиняющимся видом поглядывали на попутчика, словно он мог ждать от них чего-то соответствующего правилам вежливости, прежде чем они найдут подходящий угол для большой сумки и сами рассядутся по своим местам согласно купленным билетам.
Рассядутся и, запыхавшиеся от спешки, хоть немного переведут дух, после чего можно наконец и познакомиться с попутчиком, не обременяя себя запоминанием его имени, поскольку во время ночного сна оно им вряд ли понадобится, а утром и вообще окажется совершенно ненужным, раз уж они расстанутся и больше никогда не встретятся в этой жизни разве что в одной из будущих, да и то не здесь, а на бескрайних просторах вселенной.