Для Мики и Неевы вылет сов на охоту оказался только началом событий этой ночи. Они долго лежали бок о бок, не смыкая глаз и прислушиваясь. Мимо поваленных стволов на мягких лапах бесшумно прошел пекан[2], и они уловили его запах. Они услышали далекий крик гагары, тявканье неугомонной лисицы и мычание лосихи, которая паслась на берегу озерца у дальнего конца равнины. А затем они услышали звук, от которого их сердца забились сильнее и по телу пробежала дрожь возбуждения.
Сперва он донесся откуда-то издалека отрывистый охотничий клич волков, гонящих дичь. Он приближался к равнине с севера и был подхвачен северо-западным ветром. Тогда голос стаи послышался совершенно отчетливо, и в мозгу Мики быстро начали всплывать туманные образы и смутные, почти неуловимые воспоминания. Голос, который доносился к нему с ветром, не был голосом Чэллонера, и все-таки он знал этот голос. Это был голос Хелея, его великана-отца, голос Нумы, его матери, голос тысяч и тысяч поколений его предков, и теперь в щенке заговорил инстинкт, унаследованный от этих предков, и неясные воспоминания первых дней его жизни. В дальнейшем разум и опыт научили его различать волка и собаку, хотя разница между ними могла показаться тоньше волоска. Но сейчас Мики слышал только приближающийся голос своей кровной родни. Он приближался быстро и беспощадно, полный яростного и острого голода. И Мики забыл про Нееву и не обратил внимания на то, что медвежонок забился поглубже под поваленный ствол. Мики вскочил на ноги и застыл в напряженной позе, забыв обо всем, кроме волнующего охотничьего клича волчьей стаи.
Ярдах в ста впереди волков, спасая жизнь, бежал Ахтик, молодой самец карибу. Он задыхался, силы начинали изменять ему, и он безнадежно вглядывался в ночной мрак не блеснет ли где-нибудь вода, обещая спасение? Стая уже развернулась подковой, концы которой начинали загибаться впереди Ахтика. Волки готовились броситься на карибу, прокусить сухожилия задних ног, перервать ему горло. В эти последние минуты охотники смолкли, и Ахтик почувствовал приближение конца. В отчаянии он свернул вправо и скрылся в лесу.
Мики услышал, как затрещали кусты под его телом, и попятился к куче бурелома. Через несколько секунд в двадцати шагах от него пробежал Ахтик. В лунном свете карибу казался большим и нескладным, а его хрипящее дыхание было исполнено ужаса и смертной муки. Он исчез так же быстро, как и появился, но вслед за ним почти немедленно появились бесшумные быстрые тени их было шесть или семь. Они возникли и исчезли почти мгновенно, как мимолетный порыв ветра.
После этого Мики долго стоял и прислушивался, но тишина снова обволокла ночной лес. Потом Мики забрался в бурелом и улегся рядом с Неевой.
Несколько часов он беспокойно дремал. Ему снилось забытое. Ему снился Чэллонер. Ему снились холодные ночи и большие костры, он слышал голос хозяина и ощущал прикосновение его руки, но над всеми этими видениями звучал дикий охотничий клич его лесных родичей.
На ранней заре он выбрался наружу и обнюхал следы карибу и волков. До сих пор в их странствиях Мики следовал за Неевой. Теперь наступила очередь Неевы следовать за ним. Вдыхая острый запах волков, Мики рысцой затрусил к равнине. Ему потребовалось полчаса, чтобы добраться до нее. Затем он вышел на широкий каменистый уступ, откуда след спускался по крутому склону в долину.
Тут Мики остановился.
В десяти шагах ниже его и в двадцати шагах в сторону лежала наполовину обглоданная туша молодого карибу. Но не это пробудило в щенке бешеное волнение, от которого почти остановилось его сердце. Из кустов, тянувшихся ниже по уступу, появилась Махигун, изгнанная из стаи волчица, которая пришла насытиться мясом чужой добычи. Это было тощее, уродливое существо. Впалые бока волчицы никак не могли округлиться с тех пор, как она проглотила отравленную приманку и долго болела после этого. Ее чурались все другие волки, она была трусливой и злобной, способной загрызть даже собственных детенышей. Но Мики ничего этого не знал. В ней он увидел свою мать, какой ее рисовали ему память и инстинкт. А его мать была ему ближе, чем даже Чэллонер, его хозяин.
Минуту он лежал, вздрагивая всем телом, а потом начал спускаться с обрыва, как спускался бы к Чэллонеру правда, с большей осторожностью, но зато с жадным ожиданием и с томительной радостью, которую не могло бы пробудить в нем появление человека. Он был уже совсем близко от Махигун, когда она наконец заметила его присутствие. Его ноздри были полны материнского запаха, он радовался но и боялся. Однако это не был страх перед физической опасностью. Распластавшись на земле, положив голову на лапы, он заскулил.
Волчица стремительно обернулась, обнажив острые клыки во всю их длину. Ее налитые кровью глаза горели страхом и злобой. Мики не успел ни пошевелиться, ни тявкнуть. С быстротой кошки отщепенка оказалась рядом с ним. Ее клыки полоснули его один раз, и она скрылась. Из плеча Мики потекла кровь, однако не из-за боли он много минут лежал неподвижно, как мертвый. На том месте, где стояла Махигун, все еще сохранился материнский запах. Но смутные воспоминания рассеялись. Древняя память умерла, когда он глубоко вздохнул и взвизгнул от боли. Для него, как и для Неевы, больше не существовало ни Чэллонера, ни матери. Зато ему остался весь мир! И в этом мире вставало солнце. Этот мир был пронизан и напоен дыханием жизни. А рядом, совсем рядом благоухало сочное вкусное мясо.
Мики жадно втянул ноздрями воздух. Потом он обернулся и увидел, как с откоса на уступ кубарем скатилось толстое тельце Неевы, который торопился принять участие в пиршестве.
Глава IX
Если бы Макоки, старый индеец из племени кри, возивший почту между Годс-Лейком и Черчиллем, узнал о злоключениях Мики и Неевы до той минуты, когда они до отвала наелись нежным жирным мясом затравленного волками молодого карибу, он, наверное, сказал бы, что их взяла под свое особое покровительство Иску Вапу, которой в мире добрых духов поручено ведать благополучием зверей, птиц и всех прочих тварей. Дело в том, что Макоки твердо верил в существование всяких лесных духов, так же как и духов хранителей его типи[3]. И вокруг истории Мики и Неевы он сплел бы чудесную сказку и рассказал бы ее маленьким детям своего сына, а они запомнили бы ее, а потом поведали бы собственным детям.
Ведь дружба между черным медвежонком и щенком, в чьих жилах кровь гончей маккензи смешалась с кровью эрдельтерьера и шпица, была вещью неслыханной, и тем не менее Мики и Неева стали верными друзьями. И Макоки усмотрел бы в этом доказательство благожелательного внимания к ним Иску Вапу, с самого начала назначившей для них особую судьбу. Именно она, сказал бы Макоки, повела Чэллонера по следу матери Неевы и помогла ему убить старую медведицу; именно она надоумила его связать щенка и медвежонка одной веревкой, для того чтобы они, свалившись с его челнока в стремнину, не погибли, а, наоборот, помогли друг другу спастись и подружились. «Неева-павук» (два маленьких брата) назвал бы их Макоки, и, встретившись с ними, он скорее позволил бы отрубить себе палец, чем причинил бы им малейший вред. Но Макоки даже не подозревал об их существовании, и в то утро, когда они пировали у туши карибу, он в ста милях от места их пира торговался с белым путешественником, который хотел нанять его в проводники. Ему и в голову не пришло, что в эту минуту сама Иску Вапу находилась возле него и готовила событие, которому было суждено сыграть значительную роль в жизни Неевы и Мики.
Тем временем Неева и Мики уписывали мясо так, словно умирали с голоду. Они оба были на редкость практичными существами. Они не задумывались над тем, что осталось в прошлом, и полностью отдавались настоящему. Два дня, насыщенные горестными событиями и опасными приключениями, казались им долгими, как год. Неева все меньше и меньше тосковал по матери, а Мики как будто вовсе не вспоминал хозяина, с которым разлучился так недавно. Зато их память в мельчайших подробностях хранила все происшествия прошлой ночи: их сражения не на живот, а на смерть с огромными совами, их бегство, погоню волчьей стаи за молодым карибу и (это, конечно, помнил только Мики) короткую страшную встречу с Махигун, злобной волчицей, изгнанной из стаи. Ее укус все еще жег плечо щенка. Но от этого аппетит Мики нисколько не уменьшился. Испуская время от времени глухое рычание, он продолжал терзать тушу, пока совсем не объелся.
Тогда он сел на задние лапы и посмотрел в ту сторону, куда убежала Махигун. Он смотрел на восток, в направлении Гудзонова залива, на огромную равнину между двумя грядами холмов, густо поросших лесами, которые утреннее солнце одевало золотом и багрянцем. Никогда прежде он не видел мир таким, каким увидел его теперь. Волки настигли карибу у самого обрыва плоского холма, который выдавался из черного совиного леса, как короткий толстый язык, и туша лежала на травянистом уступе, под которым начиналась равнина. С края этого уступа Мики глядел вниз и дальше в неизмеримую даль, где расстилавшиеся перед ним чудеса постепенно сливались в трепещущую солнечную дымку под голубым небом. Он видел перед собой настоящий рай для зверья, суливший им с Неевой необыкновенно приятную жизнь, сочные зеленые луга, рощи, похожие на ухоженные парки и у дальней гряды постепенно сливавшиеся в один густой лес. Пышно разросшийся кустарник пестрел всей роскошью ярких июньских красок, там и сям сверкали излучины ручьев, а в полумиле от их холма блестело озеро, похожее на огромное зеркало в лиловато-зеленой оправе из елей и пихт.
Где-то там исчезла волчица Махигун. Мики подумал, что она может вернуться, и понюхал воздух, стараясь уловить ее запах. Но тоска по матери, которую пробудила в нем Махигун, рассеялась бесследно. Он уже начал улавливать всю глубину различия между собакой и волком. Час назад, вдруг поддавшись иллюзии, что его мать еще может отыскаться, он принял за нее волчицу. Но теперь он разобрался в своей ошибке. Ведь еще чуть-чуть и зубы Махигун прокусили бы его плечо или перервали сонную артерию. Тебах-Гон-Гавин (Единый великий закон) прочно входил в его сознание неумолимый закон выживания лучше приспособленных. Жить значило бороться за эту жизнь, убивать врагов, брать верх над всеми, у кого есть лапы или крылья. И на земле, и в воздухе его подстерегала опасность. С тех пор как он потерял Чэллонера, только Неева отнесся к нему без враждебности и принял его дружбу, Неева, осиротевший медвежонок. И Мики повернулся к Нееве, который огрызался на пеструю сойку, кружившую над тушей в надежде поживиться кусочком мясца.
Еще четверть часа назад Неева весил фунтов двенадцать, но теперь он потянул бы не меньше пятнадцати. Его животик раздулся, как набитый саквояж, и, удобно расположившись на солнцепеке, медвежонок облизывался, очень довольный собой и всем на свете. Мики подскочил к нему, и Неева испустил дружеское ворчание. Потом он перекатился на толстую спину, приглашая Мики затеять притворную драку. Он впервые выразил желание поиграть, и щенок с радостным тявканьем прыгнул на него. Они царапались, кусались, боролись, сопровождая веселую возню грозным рычанием (Мики) и поросячьим похрюкиванием и повизгиванием (Неева). В конце концов они оказались у самого края уступа и как два шара покатились по крутому травянистому откосу длиной в сотню футов. Неева скатился без всяких затруднений такой он был толстый и круглый.
Голенастому же худому Мики пришлось туго: он летел кувыркаясь, вскидывая лапы в воздух, сворачиваясь в кольцо, и к тому моменту, когда он шлепнулся на каменную россыпь у подножия откоса, он был совсем ошеломлен и долго не мог перевести дух. Мики с трудом поднялся на ноги, судорожно глотая воздух. Несколько мгновений равнина и откос стремительно вертелись вокруг него. Затем он немного пришел в себя и увидел невдалеке Нееву.
Неева был весь захвачен удивительно приятным открытием. Черные медвежата любят съезжать с гор не меньше, чем мальчишки, мчащиеся вниз на санках, или бобры, использующие вместо салазок собственные хвосты. И вот, пока Мики ждал, чтобы мир окончательно перестал вертеться, Неева вскарабкался шагов на двадцать-тридцать вверх по откосу и скатился вниз уже нарочно! Мики только пасть от изумления разинул. А Неева снова вскарабкался по откосу и снова скатился. Тут уж Мики вовсе перестал дышать. Пять раз на его глазах Неева взбирался шагов на тридцать вверх и кувырком катился вниз. После пятого раза Мики кинулся на Нееву и задал ему такую трепку, что они чуть было не подрались всерьез.
Затем Мики начал обследовать подножие откоса, и Неева послушно плелся за ним шагов сто, но потом взбунтовался и наотрез отказался идти дальше. Неева, доживавший четвертый месяц своей полной волнений юной жизни, был твердо убежден, что природа создала его только для того, чтобы он без конца предавался удовольствию набивать себе живот. Он считал, что еда единственная и всеобъемлющая цель медвежьего существования. В ближайшие несколько месяцев ему предстояло усердно трудиться на этом поприще, дабы не посрамить чести своего племени, и видимое намерение Мики уйти от вкусной жирной туши молодого карибу преисполнило его тревогой и возмущением. Неева сразу забыл про забавы и полез вверх по склону уже не ради игры, а ради дела.
Увидев, куда направился медвежонок, Мики отказался от дальнейших исследований и побежал за товарищем. Они взобрались на уступ шагах в двадцати от туши и из-за кучи больших камней поглядели на свое мясо. То, что они увидели, на мгновение парализовало их: тушу терзали две огромных совы! Мики и Неева приняли этих птиц за чудовищ, которые накануне чуть было не разделались с ними в лесной чаще. На самом же деле эти совы не принадлежали к племени ночных разбойников, как Ухумисью. Это были белые совы, отличающиеся от всех остальных своих сородичей тем, что и в яркий солнечный день они видят не хуже самых зорких ястребов. Миспун, большой самец, был весь бел как снег. Перья его подруги, которая несколько уступала ему в величине, заканчивались коричневато-серой каймой, а головы обоих казались особенно страшными, потому что были совершенно круглыми и не завершались ушами-кисточками. Миспун, наполовину прикрывая тушу Ахтика развернутыми крыльями, рвал мясо мощным клювом с такой свирепой жадностью, что звуки его пиршества доносились даже туда, где прятались Неева и Мики. Невиш, подруга Миспуна, почти совсем засунула голову в брюхо Ахтика. Медвежонок и намного старше Неевы, наверное, испугался бы, увидев и услышав их. Неева притаился за камнем, высунув из-за него только самый кончик носа.
В горле Мики поднялось глухое рычание. Но он сдержался и припал к земле. В нем снова забушевала кровь его отца, могучего охотника. Туша принадлежала ему, и он готов был с боем отстаивать свои права. А кроме того, разве он не вышел победителем из схватки с большой совой в лесу? Но ведь здесь их было две! А потому он не сразу вскочил на ноги, и за те несколько секунд, которые он колебался, на сцене неожиданно появилось новое действующее лицо.