Очень распространена была игра в водное поло; полем являлась река, где вдоль берега глубина была по колено, а чуть дальше по грудь; играли и юноши и девушки, количество игроков в команде было неограниченным; дозволялись любые приёмы и по ведению мяча, и по его отбору у противника; всё это скорее напоминало регби в воде, часто образовывалась куча-мала, и тогда разыгрывался спорный; играли азартно, иногда при отборе мяча у соперника стаскивали трусы шокирующая картина для девушек; во время летних каникул купались в нашей реке Алей; учились прыгать в воду с обрыва, со свай и с моста, который был высоким, и первый мой прыжок оказался последним: я не рассчитал, грохнулся об воду пузом, а когда вынырнул из воды, все увидели, что из носа обильно шла кровь; на берегу пришлось полежать, грудь и живот были красными от удара об воду; больше с моста я не прыгал.
Летом нашу не очень широкую реку переплыть было легко, но не везде, были места с глубокими ямами и водоворотами; однажды, переплывая реку, я по незнанию одного глубокого места, попал в такой быстрый и мощный водоворот, что не было сил из него выбраться; вода в воронке крутила меня и тащила на дно; я захлёбывался и начинал тонуть, прилагал все силы, отталкивался от дна, несколько раз показывался головой из воды, кричал «Мама!», и снова шёл ко дну; к счастью, мой крик с берега услышал отличный пловец, наш школьник Боря Аркадьев, который был на три года старше меня; он прыгнул с берега, быстро подплыл и спас меня; в последующем я ещё два раза в жизни «тонул» и всегда причиной была паника; на озере недалеко от пионерлагеря я, заплыв на глубину, никак не мог выбраться на берег, барахтался, терял силы; это заметил наш вожатый, который помог мне выбраться на берег; в третий раз был случай на озере Горьком в Шубинке; я в одиночестве шёл по берегу и искал место, где бы искупаться и где было меньше прибрежной зловонной грязи; сначала поплавал на глубине, устал и стал выходить из воды; когда до берега оставалось метров двадцать, хотел стать ногами на дно, но его не было; поплыл к берегу дальше, но почему-то меня начало тянуть обратно на глубину, а силы были на исходе; моё детское испуганное воображение рисовало страшную картину: я тонул; пришлось остановиться и приказать себе быть спокойным, не паниковать, ведь я был здесь один и ждать помощи было не от кого; начал потихоньку плыть к берегу пока хватило сил; когда выдохся и стал ногами на дно, оказалось, что вода была мне по пояс; вышел на берег, сел на песок и мысленно похвалил себя, что не поддался панике. Купаться мы ходили на Алей каждый день, но однажды по городу пронёсся слух: из новосибирского зоопарка сбежал в Обь крокодил, а наша река Алей впадает в Обь; кто-то ссылался, что об этом слышал по радио, кто-то читал в газете; из-за этого нелепого слуха мамы не пускали ребят неделю на речку, а заставляли дома читать обязательную литературу к новому учебному году; когда я научился хорошо плавать, делал с друзьями большие заплывы по течению реки, но обратно возвращались берегом; наша быстрая река никому не давала шансов плыть против течения в лучшем случае хороший пловец мог только оставаться на месте. Поскольку зашла речь о плавании, вспоминаю сдачу зачётов по физкультуре в институте на первом курсе; это происходило на небольшой водной станции, расположенной на Кировском спуске у берега Дона; на дистанции 25м я сразу уложился в норматив; когда начались прыжки с 5-метровой вышки, многие не смогли получить зачет в полёте размахивали руками и, перегибаясь, плюхались в воду; с такой высоты я ещё никогда не прыгал, опыта не было, страшновато, но решил, что одного прыжка с меня хватит; насмотрелся на своих товарищей, которые не могли получить зачёт даже после нескольких попыток и решил прыгать солдатиком и не шелохнуться; я придумал крепко зажать штанины трусов в кулаках и не разжимать, пока не войду в воду; так и сделал, а когда подплыл к физруку, выяснил, что мой прыжок на четвёрку зачёт сдан! Многие ребята и девушки ходили на Дон сдавать плавание и прыжки по нескольку раз; а 1970-х годах, будучи в Киеве на курсах повышения квалификации преподавателей вузов, я с молодым коллегой Игорем из Волгоградского строительного института плавали по вечерам в 50-метровом бассейне КИСИ; мне очень нравилось, что при бассейне был хороший спортивный зал, где можно было разминаться на разных снарядах; но хочу сказать об Игоре, хорошем парне; известно, что у каждого есть свой бзик, у Игоря он заключался в том, что ему надо было непременно проплыть 1500м, т.е. выполнить план, даже если на это уходило всё время нашей смены; никак я не мог соблазнить его, и составить мне компанию перекинуться мячом, попрыгать с тумбы и поплыть наперегонки или просто отдохнуть; он не был профессионалом, а просто «заведённым» на это; правда, на площадке у нашего общежития всегда соглашался вместе со мной «постучать» в баскетбол. В 1980-х годах в Братске, работая в институте, я участвовал в эстафете по плаванию в бассейне «Чайка», выступая за команду строителей УС БЛПК; хотя и без тренировки, но выступил хорошо на этапе никто меня не обогнал; с этим бассейном был один неприятный случай; как-то зимой, отдыхая в санатории-профилактории «Юбилейный», я с соседом по палате, как обычно перед обедом, плавали в бассейне; ничего особенного не заметили, но на следующий день, проснувшись утром, обнаружили, что тело покрылось мелкими зудящими прыщиками; позже выяснилось, что в тот злополучный день нечаянно произошла передозировка воды хлором в несколько раз; нам пришлось около месяца лечиться, мазаться кремами, и я с тех пор с недоверием отношусь к плаванию в бассейнах.
х х х
Когда всех пленных немцев и японцев отправили домой, концлагеря, расположенные на окраине города, переоборудовали для наших заключённых, в т.ч. рецидивистов; однажды поздно вечером жители города увидели зарево от большого пожара и услышали треск автоматных очередей это горел лагерь заключённых; через несколько дней стало известно, что некоторым бандитам удалось сбежать; на поиски прибыла из Барнаула конная милиция, люди боялись по вечерам выходить из
дома; в зарослях Забоки, куда во время купания в реке все ходили по нужде, мы, привлечённые посторонним шумом, пробрались в кусты; спрятавшись, стали наблюдать за несколькими сидящими людьми с крупными наколками на теле; боялись, конечно, тем не менее, с любопытством следили за тем, как мужчины играли в карты на женщину, которая лежала между ними на спине совсем голой со связанными руками и ногами; у нас было трепетное возвышенное отношение к любви и болезненный интерес к сексу, который представлялся «грязным»; и вот здесь по некоторому стечению обстоятельств мы, ребятишки, оказались причастны к неожиданному событию; теперь моё решение положить это на бумагу далось нелегко, ведь деликатные обстоятельства того, что мы видели, да иногда и слышали от других ребят, которые были также свидетелями подобного всё это было нашим мироощущением, и оно жадно впитывалось; молча мы возвратились к реке, и договорились ни в коем случае ничего не говорить домашним.
х х х
Летом 1949 г. в Рубцовске состоялся судебный процесс над бандой Славы Наливайко; это был крепкий парень, жил в двухэтажном доме, где жили заводчане. Работал Наливайко на заводе и играл в футбол в команде «Торпедо», сборной команде АТЗ; в те послевоенные времена в Алтайском крае орудовали несколько банд, которые занимались грабежом, убийством жителей; банда Наливайко в составе 15 человек действовала в Рубцовском сельском районе и во время суда, который проходил несколько дней в клубе завода, жители города и нашего посёлка узнали об ужасных преступлениях бандитов; кто-то из ребят сказал, что в переполненный зал клуба можно войти любому и оттуда не выгоняют; мне повезло, я стоял у открытых дверей и слышал часть обвинительного приговора; банда на протяжении двух лет убила более тридцати человек с целью грабежа; в обвинении каждый зверский случай убийства подробно излагался, и иногда в зале слышались женские рыдания; я многое запомнил и дома хотел маме пересказать, но она не стала слушать эти ужасы; ничья жестокость не делала этот мир для меня более ужасным, чем он был.
х х х
В неурожайные 1946-48 годы было тяжело с хлебом; возле магазина, расположенного на первом этаже в соседнем от нашего доме, всегда стояли длинные очереди; их занимали ещё с вечера, каждому на руке выше кисти дежурный записывал химическим карандашом номер его очереди; рано утром, когда я ещё спал, Тихоновна уже стояла в очереди; после завтрака я делал уроки, а когда приходила домой Тихоновна, я шёл в очередь и временно подменял её; однажды как обычно она отправила меня в очередь, но поскольку утром было холодно, я надел её фуфайку; когда днём сменился, чтобы идти в школу, на улице было уже тепло и Тихоновна попросила фуфайку принести домой и там оставить; уже работал КОГИЗ, я зашёл посмотреть, что есть нового; неожиданно, засунув руку в карман фуфайки, обнаружил купюру в пять рублей; подумал, откуда она там взялась? Здесь надо отметить, что в очередях люди стояли плотно прижавшись друг к другу, часто сдавливались, ворочались, кто-то выходил, возвращался и т.п.; я сразу вспомнил, что, когда при сверке номеров была давка в очереди, какая-то женщина, возможно, ошибочно вместо своего кармана сунула деньги в мой карман; на радостях я накупил на все эти большие деньги (буханка хлеба стоили три двадцать) массу вещей: перья, карандаши, линейку, треугольник, несколько новых марок и пр.; счастливый пришёл домой, отправился в школу, а вечером всем показал покупки и рассказал, как мне повезло какая-то растяпа засунула мне в карман деньги; мама с Тихоновной загадочно переглянулись, но я ничего не почувствовал; и только позже они сказали, что эти деньги, предназначенные на хлеб, Тихоновна забыла взять из кармана, когда я уходил домой; этот случай часто вспоминали в семье со смехом, когда хотели подчеркнуть мою фантазию и находчивость. С очередями за хлебом была связана не совсем весёлая история; во время летних каникул я по своей очереди вошёл с крыльца в хлебный магазин и ждал, когда пустят к прилавку; в это время ворвался инвалид, опираясь на железную самодельную трость и стал требовать, чтобы ему отпустили хлеб без очереди, а в то время никого без очереди не пропускали; женщины зашумели, стали его выталкивать за дверь, он сопротивлялся, замахнулся тростью и при этом ударил мне по глазу; бровь была разбита, из неё сильно текла кровь; женщины ахнули, с треском вышвырнули мужика из магазина, приложили платок к ране, купили мне хлеб и я побрёл домой; рана довольно быстро зажила после маминого лечения, а вот боль в кости осталась надолго сначала резкая, похожая на укус осы, а затем ноющая особенно при перемене погоды; и лишь через шесть лет, когда я уже учился на четвёртом курсе института, боль прекратилась.
С очередями за хлебом был связан ещё один интересный случай; люди стояли друг за другом, а очереди были такими длинными, что извивались по ближайшим к хлебному магазину улицам, обвивали соседние дома; естественно, народ был озлоблен, часто происходили драки с теми, кто хотел пролезть без очереди или подделывал написанные на руке, номера; в общем, картина не из приятных и так бывало ежедневно; неподалеку от магазина прямо на тротуаре сидел безногий инвалид-фронтовик с наградами на гимнастёрке и просил подаяние; многие инвалиды войны так делали, сталинская пенсия у них была мизерная, работы для них не было, а жить надо; некоторые хорошо играли на баяне и красиво пели интересные содержательные песни, не исключая и блатных; города и посёлки всей страны были разделены инвалидами на «зоны влияния», также было и в Москве (об этом рассказывал Витя, который с 1947 г. учился в МАИ), но там они очень хорошо «зарабатывали»: по вечерам, как правило, из под мостов (на улицах боялись милиции) доносились их пьяные выкрики и матерная ругань. Нашего инвалида, что сидел на доске с колёсиками напротив хлебного магазина, многие знали по имени, давали ему небольшие кусочки хлеба, жалели его; но однажды он исчез и папа, который был вхож в заводскую фотолабораторию, поскольку всегда привозил туда из Москвы фотобумагу и реактивы, рассказал дома следующее. Начальник милиции принёс фотоплёнку, которую проявили, но посторонним не показывали; он рассказал, что этот инвалид оказался шпионом, подвязывал голени к бёдрам, изображая безногого; малым фотоаппаратом снимал безобразные длинные очереди, также «штурм» входных дверей при открытии магазина; всё это было видно на плёнке, которую проявили в заводской фотолаборатории; при обыске квартиры шпиона обнаружили малый фотоаппарат с принадлежностями; во время допроса он признался, что плёнки передавал связному и получал деньги; милиция отправила его в Москву.
х х х
Собирание коллекций марок это повальное увлечение мальчишек, и для некоторых, очень серьёзное; у многих были коллекции, перешедшие в наследство от старших братьев, которые оканчивали школу и поступали в институты; Витя оставил мне свои марки. Новые марки приобретали те, у кого были на это деньги; в основном мы производили обмен марками, но иногда ребята продавали марки, хотя это не приветствовалось, считалось спекуляцией; при обмене следовало держать ухо востро из-за мошенничества: ловкость рук и марка из твоего альбома вмиг оказывалась в кармане воришки; знатоки в этом воровском деле знали много тайных приёмов хищения марок; обычно марки рассматривали три-четыре человека вместе, выбирая для обмена, и не дай Бог отвлечься, когда рассматривают твой альбом или россыпь марок; как-то на квартире Боба Фертмана его друзья-одноклассники показывали мне некоторые приёмы виртуозной работы мошенников, чтобы был внимательным; но я не успевал замечать, как марка из моего альбома незаметно оказывалась в кармане «вора»; это действо считалось особым шиком, им не брезговали вполне добропорядочная публика.
Общим увлечением всех без исключения ребят были шахматы не уметь играть было верхом неприличия; в школе существовала шахматная секция и проводились квалификационные соревнования, начиная с турниров на присвоение новичкам самой низкой пятой категории; получить её было не просто: надо было набрать 50% очков в турнире, где не менее 50% участников уже имели пятую категорию; не сразу, но всё же, я её заработал и на этом остановился, т.к. основное время посвящал лёгкой атлетике и спортивным играм; одним из чемпионов школы был Борис Фертман, который жил в нашем доме; когда он болел и ему было скучно, то лёжа в постели, играл со мной без ладьи или без ферзя, и неизменно обыгрывал, подшучивал надо мной, неумехой; через много лет, когда Борис жил в Ленинграде, в упорной и продолжительной игре он заставил гроссмейстера Марка Тайманова согласиться на ничью и этим достижением гордился.
х х х
Дети, с которыми я учился в школе, были из разных семей, «богатых» и «бедных» (в кавычках потому, что разделение это очень условное, но, тем не менее, сами ребята прекрасно осознавали и чувствовали это, хотя и не высказывались); богатые семьи это обычно те, в которых был один ребёнок, или двое детей, но при этом доход семьи был значительным благодаря высокой должности отца или его возможностям хорошего левого заработка; хотя последнее было редкостью, однако одну такую семью, проживавшую в нашем доме, знали многие; это семья Зельвиных и их родственников Шкуть; Зельвин работал начальником отдела снабжения АТЗ и к его рукам многое прилипало; уважением коллег и жителей посёлка он не пользовался; даже я, школьник, замечал, что его не приглашали в гости на вечеринки по праздникам, где было много заводчан; одна сторона его лица была вся в шрамах результат падения с мотоцикла, управляемого в пьяном виде; два его двоюродных брата Шкуть, здоровые бугаи, работали шоферами и могли всегда привезти из села дефицитное мясо, муку, гречку, купленных по невысокой цене; а ведь это были голодные послевоенные годы, когда покупали в магазине только по карточкам; в нашем доме все знали, что Зельвины никогда не покупали хлеб в магазине, где нужно было занимать и стоять в очереди с ночи, они пекли хлеб дома; как-то в посёлке была драка, в которой погиб сын Шкутей Вячеслав (Вячик), старшеклассник; милиция не нашла убийцу и отец Вячека стал подозревать всех старшеклассников; я видел, как однажды подвыпившие братья Шкуть подошли перед вечером к школьной волейбольной площадке и стали кого-то из товарищей Виктора обвинять в убийстве Вячика, угрожая ножом; тогда игру остановили, все ребята с кулаками двинулись на негодяев, им пришлось спасаться бегством; Витя просил меня дома об этом не рассказывать; не мудрено, что эту семью на посёлке не уважали; дети Зельвиных, старшая Лана, училась в одном классе с Борисом Фертманом, Алик, он учился классом ниже, чем я, были они лентяями, избалованными, учились плохо; Алька выходил во двор, где играли ребята, с куском белого пшеничного хлеба, намазанного толстым слоем сливочного масла, и демонстративно ел на глазах у всех; часто он задавался, исподтишка шкодничал, нарушал правила игры, не сознавался и спорил; однажды из-за этого я подрался с ним, повалил на землю и намял бока; он наябедничал своей бабушке, та сообщила моей маме; ничего не подозревая, я пришёл вечером домой, и мама меня за эту драку сильно побила шваброй, а Витя сказал, что у меня хлёсткая рука и сильный удар, и что в драке могу убить человека; с тех пор я стал бояться сильно бить, а хлёсткость руки помогала в спорте: граната, копьё, волейбол и прочее; судьба Алика, отца четверых детей, оказалась трагичной: погиб в результате несчастного случая: на него обрушилась большая сосулька и убила, жалко, конечно; мать Алика была одной из красавиц на посёлке, она не работала, часто по вечерам одна сидела на завалинке у своего подъезда; я замечал, что женщины с ней сухо здоровались или просто проходили мимо. Мальчики и девочки из богатых и бедных семей отличались, прежде всего, одеждой, и, хотя я это замечал, но никакого значения это не имело; например, мои лучшие друзья Виталий Муха, Борис Фертман, Вова Фельдман, Толя Иванченко, Эдик Шалёный и другие, были из разных по достатку семей, но никакой чёрной зависти к богатым я не испытывал; а вот белая зависть была: к Борису, шахматному чемпиону, к Виталию, который лучше меня ходил на лыжах, к сильному Толе, который дальше всех метал гранату, к Володе, метко стрелявшему из винтовки и т.д.; думаю, каждый из них также завидовал моим спортивным успехам и этому есть подтверждение; в 2006 г., когда я в турпоездке посетил Израиль и встретился с Володей, он припомнил, что завидовал мне, хорошему бегуну и прыгуну, а Борис, который жил и учился в Ленинграде, неоднократно говорил, что не мог так хорошо играть в баскетбол, как я. И ещё пример; когда нас принимали в пионеры, то у ребят из богатых семей был шёлковый пионерский галстук с красивым фабричным зажимом, а у других сатиновый и завязывался он просто на узел; в старших классах некоторые ребята имели часы «Победа», носили их в школу на зависть остальным, но особенно была заметна разница в одежде девочек; состоятельные родители детям покупали велосипеды, давали деньги, чтобы купить что-либо в школьном буфете и пр., а большинство не имело такой возможности; например, у моей мамы было любимое слово: «Обойдёшься!»; сейчас, на склоне лет, приятно сознавать, что, если и была мелкая зависть, то лишь мимолётная, не оставившая в душе какой-то неприязни к ребятам; другое дело учительская среда, в которой принадлежность детей к семьям разного достатка, некоторыми учителями, к сожалению, воспринималась по-разному, но это для взрослых естественно.