Страх же обычный, затаённый где-то глубоко в подсознании, как катализатор, лишь детонирует взрыв адреналина, но не сжигает. Он даёт понять, где сказанное или сделанное опасно, а где нет. Ваши размышления и анализ приводят к нему не сразу, а через выводы, с утыканием в тупик безвыходности. А выход есть, всегда есть, даже, как минимум, два. Но один из них никогда никого не устроит, потому что неудобен, нежелателен, потому что это конец всему, чего добивался, а второй как раз, скорее всего, все устроит, но будет за границей морали таково неудобство двойственности выхода в случае, когда судьба делает вам предложение, от которого вы, что называется, не сможете отказаться. Однажды испуганно остановившись перед этой развилкой, вы интуитивно будете вытаскивать эту точку стояния из глубин своего разума, уже заранее зная ответ.
«Идти», со страхом или против него, но не убегая, не отталкивая, и не отстраняясь от этой сущности, может только сильный человек, остальные бегут «от» и никогда не убегают, потому что он поселяется внутри нас. А как убежать от себя? Пытаясь же локализовать его, то есть часть себя, можно раздвоиться. В любом случае, нужно бороться.
Мне было иногда страшно, но, так или иначе, принятые решения и их воплощение в жизнь были ничем иным, как противостоянием ему и своим слабостям. Стоило один раз уступить, и приходилось начинать заново. И ни в коем случае нельзя лгать себе, я всё время подмечал, что это уменьшает шансы. Стоило убедить себя, что ничего не угрожает моим близким, и ошибка была неминуема. Стоило предположить, что ты сильнее, и отрезвляющий ушат был гарантирован с последующим рогом изобилия помоев. Подумав, что тебе самому ничего не грозит, ты подписываешь себе приговор. От этого может удержать только где-то в глубине тебя живущий, но лишь иногда появляющийся страх, в виде всплесков интуиции, и жёсткая самодисциплина, подстёгиваемая ежедневными мотивами и объяснениями самому себе. Вспомним фразу: «Сегодня я умру», с которой самураи начинали каждый день, и неважно, верили они в это или нет, но так они действительно готовили себя к смерти, а то и стремились к ней в священной службе сюзерену. То есть страх конца был преодолён ещё в зачатии, до возможного его появления, и всё вместе упраздняло возможность ошибки.
Идеальное состояние жизни со спрятавшимся страхом, которого вы и не чувствуете, но который подсказывает, что затишье или долгое спокойствие не к добру, и, вместо того, чтобы наслаждаться и успокоиться, вы, напрягая себя, если не предпринимаете, то, по крайней мере, чувствуете необходимость контрмер. Хотя никого не видите и ничего не слышите. Может быть, потому что пустота это неизвестность, а нет ничего другого, более тяжело переносимого человеком. И, наоборот, в постоянном, ненадёжном, врождённом, опасном окружении страх отступает дальше некогда бояться, и совсем невозможно, когда противник уже перед тобой.
* * *
Однажды, когда прошло уже больше года, как моя семья жила на новой квартире, принадлежавшей ранее матери Григория, далеко после происшествия с шурином и его смерти, вдруг позвонила супруга, а было около двух часов ночи, и с плачем рассказала о «налёте» участкового с несколькими милиционерами. Вели они себя вызывающе, были нетрезвы и хамоваты. Один из них позволил себе даже толкнуть её и наорать на ребёнка. Тогда не было ни одной причины относиться к жене и сыну таким образом, пришедшие ничего не могли знать обо мне, а во всём подъезде это была самая спокойная квартира. Их счастье, что через час в опорном пункте никого не было, но, скорее, больше моё! Понятны не случайность происшедшего, тем более, что ни одного вопроса, по сути, задано не было, а весь бардак, устроенный ими, был не для острастки женщины и мальчика, и не ради их унижения, а для воздействия на меня. Как я понял, Гриша почувствовал лишнюю мою свободу в мыслях и суждениях, а также сомнения по поводу нахождения меня в розыске, хотя многословен я не был, напротив, всегда осторожен.
Чьи-то слова или просто предположение, возможно, его жены или водителя, а может, и его чётко действующая интуиция, никогда ему не изменявшая, подсказали ему мои настоящие чувства или хотя бы их возможность. И старый страх за них, Ольгу и Илью, дороже которых у меня пока никого не было, всколыхнул желание обороняться, а обороняться я привык, наступая! Взвесив всё, стало понятно, что сейчас непосредственно что-либо предпринять невозможно, необходимо сделать вид озадаченного и прибегнуть к помощи человека, который всё это задумал, то есть Гусятинскому, и который, наверное, очень ждал моего к нему обращения. Что я и сделал, чуть ли не брызгая слюной, посылая проклятья в сторону угрожавших и обидевших жену и ребёнка, и буквально требуя разрешения на ответную акцию, которую я якобы уже разработал. Чувствовалась радость шефа, не ошибшегося в своём ожидании и гордившегося своим гением, хоть и немного струхнувшего от моей решительности не переборщил ли? Дав клятвенное заверение, что во всём разберётся сам, он запретил мне рисковать ради такого пустякового вопроса.
Участковые заявились второй раз, но, испугавшись жёсткого отпора со стороны приехавшего в гости отца, пожилого человека, но с боевым прошлым, быстро ретировались. К моему удивлению, это были другие люди, тоже в погонах, но смысл их появления был прежний. Они пригрозили тем, что всё знают, и были таковы. Что всё? На том их визиты и закончились, оставалось только ждать, а ждать я умею.
Тем временем многое менялось, видно, тюремное заключение, хоть и короткое, возымело своё действие, и Григорий решил перебазироваться в Киев. Вряд ли это являлось попыткой захвата новых территорий, скорее, перенесение базы для создания новой, с новым комплектом личного состава, при том, что старый требовалось уничтожить, и начинать нужно было с головы Пылёвых, они многое знали, на многое были обижены и не получали желаемого. Не буду вдаваться в подробности, они много где описаны, да и не столь интересны. Но Украина не приносила никаких дивидендов, а лишь растраты, суля только их увеличение, причём были они наполовину, так сказать, представительскими. Глава клана позволял себе проигрывать по 1020 тысяч за ночь в казино и окружал себя всеми самыми фешенебельными и дорогими, на тот период, атрибутами. Из общих денег группировки около миллиона ушло на постройку виллы на Тенерифе для того времени просто огромная сумма. Бывший «сиделец» ускорился и взмыл над всеми, возомнив о себе, как о великом.
Пылёвы пытались сначала остановить, а впоследствии хотя бы притормозить этот процесс. Олег даже устроил мнимое покушение на себя, но простреленная машина не произвела на Гусятинского никакого впечатления и, тем более, не испугала. Скорее всего, он догадался о фальшивости преподнесённого ему, и единственным последствием стал грандскандал среди троицы, что закончилось удалением младшего брата и его людей как главу охраны «тела», и постепенным расхождением интересов, уже на виду у всех.
Место начальника безопасности Гриши занял Юра «Усатый» (Бачурин), с «лианозовскими» и «климовскими», что не могло меня не беспокоить. Я понимал, что время «Ч» наступает, причём не приближаясь в ожидании, а именно идя в атаку, которую нужно не отбить, но предупредить своим наступлением. Как мог, готовился, хотя всё для рывка и, в общем, чего угодно, было давно: документы, деньги, оружие, маленький домик в отдалённой губернии и, конечно, машина и связь. Заранее продумал возможность контроля ситуации и получения информации о ней через доверенного человека в окружении Пылёвых. Единственное, что пока было непонятно, как к возможному исчезновению отнесётся моя семья, жена и сын ведь придётся обрубить их общение с родственниками. И какова будет разлука с девушкой, которая всё больше и больше занимала моё сердце? Но последнее было уже делом выбора охлаждённого рассудка, хотя я нигде ещё не вычитал, как можно остудить пламя пожара, бушующего в душе.
Было какое-то затишье перед бурей. Я лениво, но скрупулёзно искал, а найдя, «выжидал» Сашу «Злого» и «Аксёна», но совершенно чётко понимал это сейчас лишь предмет моей занятости никому другому не нужный (противостояние с «измайловскими», в частности с «Аксеном» Сергеем Аксеновым, на тот период было важным только для Ананьевского и Буторина, наши же «главшпаны» были заняты друг другом и я хорошо это понимал, чем собственно и пользовался), а потому скорее делал вид, просто накапливая информацию для, возможно, потребующегося отчёта.
Новый год, встреченный с друзьями и женой, от Рождества Христова 1995-й именно он поменяет многое, повернув всё в другую сторону, дав толчок качественному изменению не только бригады в целом, но и каждого из нас, хоть как-то касавшихся её жизнедеятельности.
Кстати, для многих это был шанс покинуть безопасно и бескровно, слишком быстро набиравший скорость корабль, но в этом «шоу» многие увидели перспективы, однако не рассмотрели шипы, которыми, как правило, снабжается всё привлекательное. К несчастью, оказалось, что эти опасности не только ранят и калечат, но и убивают.
Разговор «по душам»
«С мнением можно спорить, но лучший довод это выстрел.»
(Лоуренс Аравийский)
В один из январских дней, заехав за зарплатой, которая тогда составляла, по-моему, пять тысяч долларов, и которую, в связи с отсутствием Григория и его людей, нужно было забирать у Андрея Пылёва, я почувствовал у него какой-то порыв и желание общения, что и выразилось позднее в откровенном разговоре. Провожая меня к двери, он спросил, не могу ли я подъехать вечером. Подобное всегда воспринималось как приказание, и ближе к ночи мы сидели в одиночестве за чашкой чая. Меня всегда интересовало, почему он не выпивает, то есть вообще ни капли спиртного, ведь ничего нет зазорного в рюмке другой, в компании друзей, хотя и у самого был период в два года совершенно «сухой» жизни, но это ещё в бытность офицером. Интересно, как же он снимал нагрузку? Тогда мне казалось, что существует три варианта: это выпивка в тёплой компании, где прежде всего важна сама компания, встреча с женщиной и увлечение каким-то делом хобби. Помимо первого и второго, в качестве последнего я занимался тратой неограниченного количества боеприпасов, выстреливаемых во всевозможные мишени имеется в виду тренировка на природе, пусть и в одиночестве, но со всем возможным комфортом. Правда, сейчас, знаю, можно обходиться и без этого, но женщина есть всегда женщина, и не даром Господь нашёл для Адама, с Его точки зрения, единственно приемлемое решение именно в ней Еве.
Однако разговор принял другой, но, в общем-то, долгожданный, оборот. Я, хоть и напрягся, но ликовал, ведь даже, если это была и проверка, на которую, по-моему, можно было оставить не более 10 процентов, ничего страшного это не предвещало, потому что мною не было высказано ни одного одобрения, предположения или замечания. Приняв вид недоумения, и, якобы с удивлением, выслушивая, просматривая и читая всё, предоставленное Андреем для уничтожения в моих глазах авторитета Григория, я был в самой выигрышной позиции. Всё, что мною было сказано, скорее выражало недоверие к услышанному, и, уходя, я обещал всё обдумать и завтра заехать вновь, оставив тем самым хозяина квартиры в нервозном недоумении насчет моих намерений.
А подумать было над чем, и, разумеется, эту ночь я не спал, перехватив пару часов днём, формулируя то, что я хочу дать понять Пылёву, и что хочу сделать сам. Повторную встречу, опять вечернюю, я построил на принципе Гришиного оправдания на предъявленное обвинение. На всякий случай, для проявления доверия, привёз несколько купленных намедни «стволов», на зависть первоклассных «иномарок», которых, к сожалению, себе оставить всё равно не мог. Просто обладание и созерцание их само по себе уже доставляет определённое удовольствие, пусть и нелегальное.
Рискнув перенести разговор и ответ на следующий день, почему-то был уверен, что кроме новой информации, в виду нетерпения, это больше ничего не принесёт.
Так и вышло, поток хлынувшего на меня был неожиданным, и, признаюсь, в нём было то, что от Гусятинского я совсем не ожидал, оставалось только выяснить, было ли это правдой. Смешно было бы узнавать это у Григория, ведь такая попытка смерти подобна, а, значит, решение нужно было принимать до, тем более что в отношении него оно мною давно уже было принято, а остальное покажет время.
Уходя, ничего конкретного я снова не сказал, но обещал никуда не вмешиваться, имея в виду внутренние разборки между ними тремя, мало того, сказал, что уезжаю на 23 недели на свою «базу» в Карелии отдохнуть и потренироваться, оставляя им с братом право и возможность разобраться во всём самим. Надо сказать, это тоже с моей стороны был «подвиг», так как узнай о тех разговорах Григорий и пойми он, что значит моё молчание о них, конечно, при условии, если бы он остался жив не сносить мне головы. Да и со стороны господ Пылёвых тоже было всё неоднозначно.
Я понимал, что это их не удовлетворит. Но, наученный горьким опытом, знал, что задуманную операцию по устранению Григория, как и им подобные, нужно проводить либо в одиночку, либо с тем, кого никогда не «достанут». Поэтому моя поездка в Карелию была лишь прикрытием отлучки в Киев. Я надеялся, что двух недель мне хватит, чтобы найти и достать Гусятинского самому, без чьей-то помощи, а значит, без лишних глаз и разговоров, ведь события жизни могли развернуться по-разному, а у Гриши останутся не только друзья «Культик» и «Ося», но и у «братьев» планы могут быть разные и непредсказуемые. Никогда не хочется оказаться ни крайним, ни, тем более, на краю выкопанной собою же для себя могилы, со стволом, упёртым в затылок. И пусть лучше чего-то не понимают, можно будет потом объяснить, исходя из создавшейся ситуации, чем знают что-то ненужное, скажем, что я, совершено преданный, могу самолично решить судьбу того, кому якобы так предан.
Андрей Александрович Пылев «Малой». Полная противоположность брату. Фотография сделана на вилле в Испании, перед попыткой избрания в депутаты Государственной думы, не увенчавшейся успехом. На октябрь 2015 года, готовится второй суд, где в предъявленном обвинении фигурируют несколько убийств, исполнители которых уже осуждены, в том числе и автор, надеющийся на милосердие присяжных заседателей в отношении этого человека. Старший Пылев не был воплощенным злом, в отличии от младшего и от других фигурантов дела, стоявших во главе «профсоюза». Не став источником злой воли, он был ее проводником, часто соглашаясь с ней, иногда, все же, и протестуя.
Я дождался, чего тайно желал, и меня несколько потряхивало от осознания того, что скоро всё это, весь этот ад закончится, и наступят тихие, спокойные, пусть и однообразные, даже, может быть, кем-то из обычных обывателей не воспринимаемые как тихое семейное счастье, обывательские будни, в домашней суете, в кругу близких людей и уверенности в том, что завтрашний день будет!
Но для этого нужно было совершить почти чудо, причем без предварительной подготовки, без возможности выбора оружия (какое взял, такое и используешь, заранее не зная не условий, ни местности, ни возможности применения, ни дистанции), в незнакомом городе, без информационной поддержки и заведомо разработанной страховки.
И ещё то, что щемило сердце: как бы я ни был спокоен, уверен в себе и в удачном проведении задуманного, необходимо было разорвать все контакты, и объявить об этом на каждом углу, ибо сохранённые, они, во-первых, были небезопасны, и прежде всего для тех, с кем я имел общение, в случае провала, а то и в случае успеха искали бы через них, и явно не подкупом или уговорами, а во-вторых, искали бы и, возможно, нашли (представить себе однозначно планы братьев, или оставшихся «лианозовских» точно было невозможно, но, поскольку я был человеком Григория, то 50 на 50 процентов, что начали бы охотиться и за мной). И здесь меня волновал, в основном, только один человек, но порвать с ней я не хотел, и всячески сопротивлялся этому всеми силами своей души. Но оставить семью был не в состоянии это ведь уже семья, и вся ответственность за неё на мне, ей я дал всё или почти всё, что мог, как и они мне.