«О чем он? Что я успею?» мелькнула мысль.
А Милославский замолчал. Казалось, он что-то тщательно обдумывает, подбирая слова. Рассеянный взгляд его, устремленный на море, блуждал. Он созерцал водную стихию, не осознавая себя здесь, витая в хрупком мире фантазий. Наконец, проговорил медленно, будто пробуя на вкус каждый слог:
Есть одна просьба. Я работаю в университете на кафедре филологии. Совсем недавно из-за болезни у меня появилось достаточно времени, чтобы отдаваться увлечению философией. Так вот. У меня беспокойный сон и плохое зрение. Глаза сильно устают. Не могли бы вы, господин Лебедев, переписать набело одну вещь?
Дмитрий промолчал. Море играло тихую мелодию, а назойливая мысль, вертясь, билась, как муха о стекло: «Я не против помочь человеку, но с чего вдруг он выбрал меня?»
Может, вы заняты? спросил Милославский.
Что вы! Но я в растерянности. Почему я?
Ну, а кто еще? И он неловко развел руками.
Загадочное сочетание отшельничества и наивности, как подумалось Дмитрию, жили в этом господине. Флер таинственности, словно фальшивый, готов был исчезнуть.
Ни одной прочной мысли о Милославском не возникло у Дмитрия. Ум, лишенный основы, только колебался между различными предположениями, задаваясь вопросом: «Кто он?»
Хорошо. Я помогу вам.
Большое спасибо, господин Лебедев, произнес он, достав из внутреннего кармана листок. Здесь всё. Если будут вопросы, обращайтесь.
Дмитрий пробежался взглядом по строчкам, пытаясь сходу разобрать слегка пляшущий бисер букв. Кругленькие значки семенили по белому листу, прыгая, иногда выкидывая вверх и вниз пушистые хвосты «в», «д», «з», «р» и «у». Он убрал листок в карман.
Я буду у себя, сказал Милославский и удалился.
«Девятнадцатый век оставляет неприятный след на моем сердце. Глубокая и ноющая рана беспокоит меня, она саднит. Сколько можно терпеть этот нарочитый оптимизм людей? Что хорошего они видят в будущем? Что? Я ничего радужного не обнаруживаю там, за горизонтом событий. Новый век иные надежды. Но я не люблю эйфорию по поводу смерти. Знаю, в чем причина радости. Она заключается в исторической близорукости. Множество людей ждут от грядущего прогресса великих технических революций. Они будут. Они придут, но неужели человечество думает, что уродливая техника и перестановка местами физических предметов способна одарить их счастьем? Прогресс неизбежен. Он способен изменить внешние атрибуты бытия, может повлиять на характер мышления людей, но никак не совершить духовное движение общества ввысь. В ту чистую синеву радужных перспектив. Я не верю в это. Я не верю в человечество. Скептик? Спросите вы. Да, отвечу я. Но вот, прозревая в глубину времен, в будущее, вижу, как затягивается узел психологических разноречий. Перекос между материальной и духовной стороной людской жизни с болью отзовется в грядущих поколениях. Двадцатый век явит собой неподражаемый пример растерянности перед бездной. Мне думается, что каждый из нас сможет именовать себя представителем поколения, утратившего веру. Самое страшное веру в себя. Мировые войны, социальные катаклизмы будут это я точно знаю».
А дальше предложение, щедро перечеркнутое чернилами. Текст Милославского на этом заканчивался.
8
Дмитрий, сложив листок, убрал его во внутренний карман. Он, бросив усталый взгляд на море, ощутил, как холод бездны проник в душу.
Он прошелся до берегового изгиба и, встретив на обратном пути госпожу Арсеньеву, остановился, всматриваясь в ее любопытствующий взгляд. Промелькнула простая мысль: «Никакая не эмансипэ. Женщина всегда остается женщиной».
Вы снова с ним беседовали?
Да.
И что на этот раз поведал господин Милославский?
Он пессимистически смотрит на будущее человечества, предрекая ему скорую гибель, если я правильно сделал вывод.
Да, странный он человек, задумчиво произнесла девушка, обратив взор к набегающим на берег волнам. Хотя ничего в этом нового нет.
Вы так считаете?
Она кивнула.
До посещения пансиона я прочла одну фантастическую новеллу угнетающего свойства. Названия журнала не помню, и история называется
Задумавшись, она по-детски почесала указательным пальцем переносицу. Дмитрий сдержался от улыбки.
Не помню. Хотите, я расскажу вам ее?
«Что случилось? Почему все исповедуются мне?», не без иронии подумал он.
Я весь во внимании.
Вы опять со своей светской любезностью. Хорошо. Слушайте. Один художник нарисовал картину. Он был символистом и изобразил стройную девушку на берегу моря. Водная стихия бушевала, окутанная в розовую дымку, жемчужные барашки несли прохладу, наполняя воздух чем-то особенным, неповторимым, будто наэлектризовывая его. Он пропитался этим легко, как губка вбирает в себя влагу. Девушка в черном воздевала руки в немом призыве, словно она что-то испрашивала у неба. Может, лучшую судьбу. Возможно, молилась за кого-то. Но художник, поставив в уголке скромный автограф, назвал произведение «Отчаяние». Картина попала на выставку, не заслужив должного внимания, она так и исчезла бы в небытии, если б не один человек, посетивший экспозицию. Он был физиком. Взгляд его, замедлившись, остановился на розовой дымке, на девушке в черном обтягивающем платье, на ее фигуре готовой, казалось, вот-вот согнуться под тяжестью рока. И физик решил про себя: «То, что нужно. Я добуду открытку с этой картиной. Где-то у входа я видел, что женщина торговала цветными буклетами. Зашифрую Отчаяние и пошлю его радиосигналом в космос». Он так и сделал. И вот в новелле проходит время. Много веков минуло, а сигнал, преодолевая немыслимые расстояния, с бешеной скоростью пролетел сквозь космос, и достиг чужой планеты. Там жили существа очень похожие на людей, но технически более развитые. Они расшифровали послание и, воодушевленные мыслью, что не одни во вселенной, полетели на зов в ту точку пространства, откуда пришел сигнал. Но каковы были их боль и разочарование, когда пришельцы ступили на Землю. Никого. Безжизненная пустыня. Человечество, много столетий назад погрязшее в жестоких воинах, истребило себя полностью. Пришельцы покинули планету. На этом заканчивается история.
Да, грустная новелла. И очень похоже на Милославского, сказал Дмитрий.
Что похоже?
Появилась у меня одна мысль. Этот загадочный господин, он Он пришелец. Я образно говорю. Милославский явился к нам и, истекая то ли печалью, то ли желчью, увидел руины городов, смерть, насилие, кровь, раздвигая невидимые завесы и глядя в будущее, он узрел опустошение. Холод коснулся его души, пессимизм и разъедающий скепсис проник в кровь, отравив сознание. Поэтому он замкнулся, разочаровавшись во всем.
Она вновь поглядела на Дмитрия, сказав:
Да Возможно, вы правы.
9
День прошел как обычно. Медленно и мучительно. Никаких развлечений, кроме застольных бесед и прогулок у моря. Сумерки тихо опустились, выкрасив мир в синий цвет. Ночь, тягучая будто смола, подарила глубокий сон.
Дмитрий погрузился в страну грез, но опять очнулся. Он услышал шаги и шорохи за дверью. Приподнявшись с постели, он повернул голову в сторону звука. Глаза, привыкшие к темноте, рассмотрели бронзовую ручку в виде лапы мифического зверя. Конечно, не мог рассмотреть Дмитрий мелких деталей. Это воображение дорисовало картину, а дверь была не различима, лишь бледное пятно желтоватого цвета ручка висело во мраке.
Он встал, оделся и пересек комнату. Медленно приотворил дверь. Прислушался. Тихие шаги прозвучали на нижнем этаже. Дмитрий вышел и, плывя сквозь мрак, пересек помещение по мягкой ковровой дорожке. Спустился с лестницы. Он заметил у черного входа человека, одетого в плащ. В руке у него был незажженный фонарь. Незнакомец мелькнул перед взором Дмитрия и исчез за дверью. Трудно было определить кто это. Долгополая ткань скрыла фигуру, да и встреча длилась пару секунд.
Выждав время, Дмитрий подкрался к черному входу.
На улице он следил за тусклым пятном света, плывущим вдоль моря. Оно скрылось за береговым изгибом. Зашагав быстрее, Дмитрий хотел застать врасплох человека, меняющего цветы.
Простите, произнес, немного волнуясь, Дмитрий, когда он догнал его.
Мужчина обернулся. Фонарь осветил знакомое лицо.
Господин Кнехберг?
Да я, а кто же еще? Чужих здесь вы не встретите. Мой пансион единственное жилое строение на несколько миль. Он пытался придать фривольности голосу, но вышло неуклюже.
Так это вы цветы меняете?
Только прошу, никому не говорите. Мне не хочется Его взгляд упал на тюльпаны, зажатые в руке. Он сменил цветы, спрятав старые под плащ.
Я ничего не понимаю. Зачем этот маскарад?
Господин Лебедев, идемте в пансион, и я все объясню, обещаю.
«Еще одна исповедь», родилась мысль.
Они оказались в пансионе. Прошли в номер Дмитрия.
Понимаете в чем дело, господин Лебедев, эти курган и цветы в память о моей дочери. Вы, наверно, знаете историю о доме слухами земля полнится. Так вот, когда умерла Поля моя дочь, с женой все пошло наперекосяк. Сейчас забылось, но, кажется, дня не проходило без взаимных упреков. Что-то сломалось в моей и ее душе. Что-то безвозвратно ушло. Детей она больше не хотела. С чего вдруг пришла такая блажь? Поверьте, я пытался изменить ситуацию, но жена В итоге разошлись. Дом остался на мне, и, похоже, я больной человек. Люди бегут от прошлого, которое ранит их, пытаются забыть мрачные эпизоды жизни, но я Я остался здесь и растравил душу воспоминаниями о дочери. Воздвиг этот курган, приношу цветы
Господин Кнехберг замолчал.
Я понимаю вас, тихо произнес Дмитрий. Но к чему таинственность, ведь рано ли и поздно все узнают. Человек любопытен от природы.
Да, да, да, сколько раз я повторял заученную формулу: человеческое любопытство, оно вездесуще, но я не хочу, чтобы касались меня, желаю надеть маску и играть роль, как страшно б не звучало, ибо мое прошлое это мое прошлое. Не надо жалеть меня. Понимаете?
Да, ответил Дмитрий скорее по инерции, чем осознано.
Воцарилось молчание.
Они сидели в полной темноте, и Павел Аркадьевич внимательно разглядел едва различимые очертания собеседника. Почудилось ему, что это манекен, кукла в человеческий рост. Она недвижна и безучастна. Можно смело наговорить ей все, что угодно.
Он тихо произнес:
Не буду мешать вам, господин Лебедев.
Спокойной ночи.
Но вы никому не рассказывайте.
Я обещаю.
Когда дверь закрылась, Дмитрий разделся и лег. Отвратительное состояние завладело им, словно он перенапрягся: мышцы как ватные, дышать тяжело. Он смежил веки. Свинцовый сон завладел разумом.
Дмитрию пригрезился господин Кнехберг, в бешенстве разбирающий курган и бросающий камни в море, но те не хотели тонуть, и волна приносила их обратно к берегу, чудесным образом складывая новый курган.
10
Дмитрий несколько раз приступом брал текст, как штурмуют крепость. И любая атака срывалась. Или, казалось ему, это был пиратский корабль, проплывающий мимо. Он манил, но взять на абордаж не хватило решимости. Было что-то в этих словах, помимо лежащего на поверхности пессимизма и скепсиса в отношении технического прогресса. Что? Он не смог объяснить. Дух обреченности, витавший как пороховой дым между строк, ел глаза и саднил горло.
Лист беспомощно лежал на столе, ожидая своей участи. Дмитрий, изучая бисер букв, в нерешимости взял перо, но возвратил его на место.
На следующий день перед завтраком он зашел к Милославскому в номер. Тот встретил его дружелюбно:
Здравствуйте, господин Лебедев, милости прошу. Хозяин номера указал гостю на кресло. Я знаю, с какой целью пожаловали. Вы будете говорить о моих записях. Он, сев удобнее, свел пальцы в замок.
Совершенно верно.
Переписали?
Нет.
Очень странно. И Милославский удивленно посмотрел на Дмитрия. А в чем причина?
Прежде я хотел задать вопрос. К сожалению, не решаясь его озвучить, испрашиваю дозволения
К чему высокий слог? Или тема щекотлива? Хорошо. Говорите. Я весь во внимании.
Господин Милославский, верите ли вы в то, о чем написали?
Я вас не понимаю, смутившись, произнес он.
Верите ли вы
Верю ли я? Нет, конечно. Проблема не в вере. Я знаю, что так будет.
Последняя фраза была произнесена непринужденно, и тон ее покоробил Дмитрия. Что-то искусственное послышалось в ней, словно участвуешь в игре, правила которой надуманы.
А я нет. Я верю в победу человеческого разума, и
Забудьте этот заученный урок. Меня, честно вам скажу, настораживает эта эйфория, этот елейный оптимизм. И нотка раздражение взыграла в голосе.
Милославский скривил рот, будто надкусил горький плод.
Но пессимизм идей
Погодите, господин Лебедев. И собеседник поднялся с кресла. Подойдя к столу, он взял трость.
Дело в том, произнес Станислав Михайлович, садясь на место. Вас очень привлекает моя трость.
Не понимаю.
Уже не первый раз, по-моему, второй, вы интересуетесь рукоятью.
Голова черного пуделя?
Именно. И я сейчас озвучу свой вопрос. На слове «свой» он сделал акцент. В зависимости от ответа, будет два исхода: мы пойдем вместе, или шапочное знакомство таковым и останется. Ну, как?
Хорошо. Задавайте вопрос.
Когда смотрите на пуделя, что услужливая память вам преподносит?
Ничего.
А жаль. Я не знаю, верите ли вы в дьявола и бога так, как верю я. Ни как в некие отвлеченные обывательские понятия: будто есть битва добра и зла, а мы в стороне. Но бог и дьявол везде, в любой точке пространства и времени. Даже сейчас, когда мы беседуем. В то время как вы просыпаетесь в своей постели, они рядом, они внутри. Всякий день глаза бога и дыхание дьявола. Слепые ропщут: а где был всевышний, почему он допустил сие? Но люди не знают: эта случилась одна из битв, в которой бог проиграл, но сколько их еще будет
Станислав Михайлович, умолкнув, сел в кресло и подался вперед. Дмитрий ничего не ответил. Он был поражен не тирадой, а голосом собеседника. Вначале речь звучала вяло и бесцветно, но, набирая силу, она закипела рокочущим водопадом. Удивительно, Милославский не повысив тона, сумел придать упругость фразам. Это сродни пружине: чем сильнее сжимаешь, тем сильнее она сопротивляется.
Он, приставив трость к подлокотнику, резко поднялся. Встал у окна и произнес холодно:
Вы свободны, господин Лебедев. Больше мы с вами не увидимся. И забудьте, о чем мы тут болтали.
Я вас не понимаю, к чему эти загадки с тростью? слегка раздражаясь, ответил Дмитрий. Скажите прямо. Однако человек у окна, плотно сжав губы, молчал. Что ж, и к завтраку не выйдите?
Выйду. Мы еще встретимся, но сегодня вы уедете и забудете обо мне.
Дмитрий вернулся в свой номер. Мысли бегали: «Текст? Причем здесь он? Какая связь? И трость? Черный пудель?» Ему не понравился поступок Милославского: предложить переписать текст, проверяя человека на лояльность взглядов, изложенных в пессимистическом послании. Можно было б и не таким вычурным способом узнать мысли человека. Просто спросить, например.
Он вспомнил: Станислав Михайлович не обмолвился о листке, не просил вернуть его. «Все же чужая вещь, решил Дмитрий, надо возвратить». Достав из ящика стола, он спрятал лист во внутренний карман.
11
Перед завтраком Павел Аркадьевич произнес:
Желаю всем приятного аппетита. Господин Милославский не выйдет. Начнем без него.
Он вам сказал, что пропустит трапезу? настороженно спросил Дмитрий.
Что вы, господин Лебедев. Станислав Михайлович привык менять решения по нескольку раз на дню. Не удивляйтесь. Он подоткнул салфетку. И раз он не вышел, значит
А вдруг Дмитрий осекся, прислушиваясь к мыслям, ему показалось, одна из них всплыла в сознании, чтобы подать голос. Она, полная тревоги и дурных предчувствий, сказала: Милославский не случайно проигнорировал завтрак.