Нам всем нужны ритуалы, рассеянно отозвался Аберкромби, который в этот момент был занят тем, что доставал карманные часы и проверял, сколько времени.
Хайд знал, что сейчас врач отправится пить чай в обществе начальника тюрьмы будет дожидаться, когда пройдет предписанный законом час после казни, чтобы затем спуститься в кирпичный колодец под белой комнатой и убедиться, что последняя искра жизни угасла в теле приговоренного.
Ритуалы? переспросил Хайд.
Повешение такой же религиозный ритуал, как и любой другой, сказал врач. Это жертвоприношение с благой целью, совершаемое в рамках культа закона и порядка. Оно посвящено богам правосудия. Скромное деяние ради того, чтобы механизмы вселенной работали, как полагается. И давайте будем честны если кто и заслуживает болтаться в петле, так это Хью Моррисон. Бедная девочка Аберкромби замолчал, качнув головой.
История эта была всем известна: Мэри Пейтон, которая все восемь лет своей жизни провела в трущобах, в один злосчастный день играла на улице и пропала. Тело ее нашли месяц спустя в канаве у заброшенной дороги, что огибает Цыганский откос. Кто-то натаскал в канаву веток и сплел их так, что получилось нечто похожее на огромное гнездо или на колыбель, затем уложил туда мертвую девочку и накрыл останки другой охапкой веток и листьев. Когда горожане узнали об этой могиле, Мэри Пейтон тотчас прозвали «дитя с Цыганского откоса» и «дитя из ведьминой колыбели».
Ее труп нашел Хью Моррисон, каменотес из Грантонской[10] морской каменоломни герцога Баклея. Нашел, примчался в каменоломню, рассказал о своем страшном открытии мастеру, и тот еще сходил с ним к канаве удостовериться, что парень не сочиняет, прежде чем известить полицию.
У Хайда сложилось впечатление, что Моррисон не то чтобы дурачок, каким его все считали, а скорее ребенок в обличье взрослого мужчины некто, замкнутый в своей собственной вселенной и неспособный понять механизмы взаимодействия в социуме. С товарищами по работе его разделяли не только своеобычность характера и особенности развития, но и происхождение: в речи Моррисона звучали напевные интонации горцев. Все вокруг, и особенно коллеги-каменотесы, считали его «тронутым», то есть странным. Он часто напевал что-то под нос или разговаривал сам с собой за работой и, казалось, понятия не имел о том, как завязать внятное общение с другими людьми.
Известно было также, что он предпочитает компанию помоложе его видели с детьми.
Наиболее показательным, однако, был тот факт, что Моррисон не сумел объяснить, как он очутился у Цыганского откоса на дороге, заброшенной лет десять назад. Сейчас по ней и вовсе уже невозможно было пройти вся заросла диким кустарником. То есть странного парня странным образом занесло в странное место, где была похоронена убитая девочка.
В итоге подозрения неизбежно пали на него. Доказательств вины при этом не хватало, но еще прежде, чем Хайд получил возможность допросить молодого каменотеса, другие полицейские добились от того признания в преступлении. По правде говоря, состояние тела мертвой девочки привело грантонских полицейских в такое негодование, что они не сдержались, и признание в буквальном смысле было выбито из Моррисона. Позднее же юный горец неистово отказывался от своих слов.
Хайд задавался вопросом, почему предполагаемый убийца добровольно показал место захоронения жертвы, но не мог сказать, откуда он ее похитил, ибо явно не знал, где это произошло. А коллеги Хайда объяснили все нестыковки умственной отсталостью Моррисона и отмели его сомнения. Положение Моррисона усугубилось еще и вздором, который он нес без устали, твердил на английском и на гэльском, что девочку, должно быть, растерзал cù dubh ifrinn «черный пес из преисподней», мифический зверь, персонаж горского фольклора.
Моррисон поклялся мне, что он невиновен, сказал Хайд полицейскому врачу.
Они все так делают, пожал плечами Аберкромби. Я и сам бы от чего угодно открестился, если б мне накинули петлю на шею.
Да, согласился Хайд, да, все отпираются. Но обычно я вижу, лгут они или нет. Не знаю, врожденное ли это свойство или навык, приобретенный за долгие годы, но обычно я распознаю правду за ложью, вернее различаю тень того, что лжецы пытаются скрыть от чужих глаз.
А с Моррисоном ваше чутье не сработало?
Нет. То есть да. Мне показалось, что не было там никаких теней. Так или иначе, я ему поверил и сделал все, чтобы найти доказательства его невиновности, но не преуспел.
У вас репутация сыщика, которому нет равных в поисках истины. Вы всегда докапываетесь до сути. Быть может, в деле Моррисона и искать-то было нечего?
Может быть, кивнул Хайд. Но я не могу отделаться от ощущения, что мы убили невиновного.
Дальше они в молчании зашагали по вымытым карболкой коридорам Колтонской тюрьмы. Маккинли ждал снаружи на облучке полицейской кареты в тени здания с зубчатыми стенами резиденции тюремного начальника. Аберкромби медлил, хотя пора было прощаться.
А что там с другим нашим висельником? наконец спросил он. С тем, которого привязали за ноги над Лейтом? Вы мне таких покойников еще не подбрасывали. Его, я так полагаю, уже передали доктору Беллу на вскрытие?
Да, сегодня утром.
Странное будет дело, Хайд. Воистину странное.
Глава 5
Это было место, предназначенное для зрелищ и увеселений; это пространство создали для того, чтобы оно наполнялось смехом и аплодисментами. Но когда Хайд ступил туда, побывав в блеклой, ахроматической простоте комнаты для экзекуций и проехав в карете под ярким полуденным солнцем, ему показалось, что он попал в багровую преисподнюю.
Возможно, неприятные ассоциации были связаны с тем, что он знал о временно присвоенном этому театру назначении.
Как и в любом зрительном зале, в центре внимания тут находилась сцена, и вся архитектура здания подгонялась под нее, а элементы внутреннего убранства будто бы собрались выжидательно вокруг главной героини. Зал был трехъярусный. Пустые кресла с откидными сиденьями, обтянутые роскошной темно-вишневой тканью, несли позолоту на деревянных частях; они выстроились бок о бок в несколько дугообразных рядов перед сценой. По обеим сторонам находились три яруса по три закрытых балкона в каждом; их пузатые парапеты цвета слоновой кости были украшены декоративными элементами из багряного стекла как будто они забрызганы кровью. Все остальное тоже было в красной гамме: пышный акантовый орнамент цвета кларета вился-струился по обоям; тяжелый театральный занавес был карминным, портьеры и бархатные драпировки в арках авансцены темно-алыми. Потушенные сейчас газовые светильники на стенах прикрывались замысловатыми стеклянными плафонами густо-малиновыми. После уличного света казалось, будто есть что-то анатомическое, органическое в этом багровом полумраке.
Единственным освещенным местом в театре была сама сцена, и на ней присутствовали всего два актера. Оба находились в пятне яркого света. Это были доктор Джозеф Белл с окровавленными руками, уверенно стоявший на ногах, и человек, лежавший на передвижном хирургическом столе под внимательным взглядом патологоанатома. Было совершенно очевидно, что человек на столе уже никогда не сыграет ни в одной драме, по крайней мере не в этом мире.
А, Хайд Доктор Белл поднял голову и широко улыбнулся. Анатом и судмедэксперт был высоким, гладко выбритым мужчиной лет пятидесяти с гривой жестких, рано поседевших волос, зачесанных назад над широким лбом. Рукава рубашки он за работой закатал до локтей, а прорезиненный фартук защищал от загрязнений жилет и брюки. Вот и публика подоспела на мое представление!
Я знал, что вы истый театрал, доктор Белл, однако Хайд с улыбкой обвел рукой зрительный зал.
Мне доводилось делать аутопсию в самых разных местах в армейских палатках, в заброшенных церквях, в пивных и в домах усопших, но, смею вас заверить, патологоанатом окинул взглядом сцену, это нечто грандиозное! Вы же слышали о пожаре в лазарете, я полагаю? Наши смотровые и анатомичка будут недоступны еще как минимум недели три. Увы, на это время нам придется стать бродячими актерами Заляпанная кровью рука с длинными тонкими пальцами повторила недавний жест Хайда. Театр нам отдали всего на неделю, потом мы вынуждены будем уступить эти подмостки Шекспиру. Кажется, здесь дают «Макбета», а значит, крови ожидается куда больше.
Пока что я вижу спектакль одного актера с вами в главной роли, подал голос Хайд.
Что?.. О, нет. Мы работаем вдвоем я отправил ассистента за недостающими инструментами.
Вам, должно быть, ассистирует доктор Конан Дойл?
Нет, не сегодня. К сожалению, молодой Артур нас покинул собирается заняться врачебной практикой на южном побережье Англии. Но сдается мне, он более склонен к писательству, нежели к предписаниям для пациентов. Его прощальным подарком стало обещание сделать меня героем какой-нибудь детективной истории, не больше и не меньше. Так что сегодня мне ассистирует доктор Бёрр. Белл расплылся в улыбке.
Хайд, осведомленный о собственной тяжеловесности во всем, завидовал его изяществу, в котором не было ничего женственного, и легкости в общении.
Вы уже встречались? продолжал доктор Белл. Нет? Это молодой врач редкостных достоинств. Однако сейчас мы в небольшой запарке распроклятый пожар лишил нас привычной среды обитания, где все было под рукой. Патологоанатом замолчал и склонился над телом, лежавшим на хирургическом столе. Полагаю, этот джентльмен один из ваших клиентов?
Хайд тоже взглянул на труп. Ему было известно о художественных способностях смерти она перерисовывает тела, делает кожу где-то бледнее, где-то темнее; кровь, лишившись цели, безвольно стекает туда, куда ее тянет сила тяжести, и в результате покойник кажется старше, чем был, словно вместе с жизнью у него отнимают молодость. Поэтому тогда, стоя на берегу реки в Дине с карманным фонарем в руке, освещавшим перевернутую вниз головой, покачивавшуюся над водой фигуру, Хайд был уверен, что перед ним мужчина средних лет казалось, это тело пострадало от времени. Но сейчас, глядя на жертву, вытянувшуюся на хирургическом столе, он ясно видел, что человек был достаточно молод и обладал крепкой мускулатурой.
Его подвесили за ноги, головой вниз, поэтому лицо было тошнотворно синюшным, сплошь покрытым трупными пятнами. Когда труп сняли, часть крови отлила от лица, но губы и веки остались багровыми и распухшими, а под кожей просвечивали чернильно-синим кружевом капилляры. Темное лицо казалось еще темнее от того, что кожа контрастировала с белокурыми волосами, усами и бакенбардами. Но вопреки темному гриму, нанесенному смертью, Хайд видел, что это лицо молодого человека.
К сожалению, да, один из моих, ответил он доктору Беллу. Его привязали за ноги к ветке дерева так, что голова оказалась под водой. Он
Захлебнулся? Белл прошелся взглядом по покойнику, кусая губы, и покачал головой. Воды в легких нет. И рана в груди тоже не была причиной смерти. У него вырезали сердце и опустили голову в воду уже после того, как он перестал дышать.
От чего же он тогда умер? спросил Хайд.
Джозефу Беллу помешало ответить донесшееся из вестибюля эхо там громко хлопнула входная дверь.
А, должно быть, это мой ассистент, обрадовался он. Как там принято говорить в театрах? «Просьба соблюдать тишину, представление начинается». Доктор Бёрр располагает подробными результатами первоначальной экспертизы тела и сможет ответить на ваши вопросы.
В озерцо света ступила молодая женщина с большим кожаным саквояжем в руках. «Должно быть, медсестра», решил Хайд и взглянул поверх ее плеча в поисках ассистента доктора Белла. Но женщина пришла одна.
Позвольте представить вам доктора Келли Бёрр, широко улыбнулся Белл. Доктор Бёрр, а это капитан Эдвард Хайд, в прошлом офицер Индийской армии[11], ныне суперинтендент сыскного отделения полиции города Эдинбурга. У него много вопросов, а у нас должны быть ответы.
Думаю, капитана Хайда лишил дара речи мой пол, сказала доктор Бёрр, и Хайду почудилось, что он услышал легкий ирландский акцент.
Вовсе нет, возразил он, но тут же поправился: То есть да, если честно. Женщину-врача не так уж часто встретишь, и я невольно поддался стереотипам.
Доктор Бёрр улыбнулась, но не слишком приветливо, и принялась снимать шляпку, пришпиленную к прическе. Ее волосы, собранные в пучок на затылке, были цвета воронова крыла, а медовая кожа на тон темнее, чем допускала современная мода, подумалось Хайду. Келли Бёрр обладала неоспоримой красотой, в которой было что-то смутно экзотическое, и он сразу почувствовал в ней некую беззащитность очень умной женщины, чьи внешность и пол мешают окружающим воспринимать ее интеллект всерьез.
Спасибо за откровенность, капитан Хайд, сказала она. Мой выбор профессии свидетельствует о том, что мне знакома вся гамма чувств, которые люди демонстрируют при встрече со мной от изумления и замешательства до презрения и открытой враждебности. А что бы сказали вы о женщине, решившей стать врачом?
Честно? Никогда об этом не задумывался. Но теперь, когда вы спросили, могу сказать, что не вижу в вашем выборе ничего зазорного. Для меня важно, что доктор Белл вам определенно доверяет, а снискать его доверие изрядное достижение для любого врача, независимо от пола.
Отлично сказано! Белл в очередной раз широко улыбнулся. Позвольте заверить вас, Хайд, что присутствующая здесь доктор Бёрр стоит в ряду самых способных и преданных своему делу представителей нашей профессии среди известных мне. В тот же ряд я ставлю молодого Конана Дойла и Сэмюэла Портеуса, который, если не ошибаюсь, является вашим близким другом. Я ценю тех, кто ценит знания. А доктору Бёрр приходится сражаться отчаяннее, чем кому-либо другому, чтобы их приобрести.
Доктор Бёрр положила на приставной столик свои перчатки, шляпку и пальто. На правой руке у нее Хайд заметил перстень крупный, с изумрудами, сапфирами и странным узором, показавшимся ему знакомым. Она сняла перстень, аккуратно положила его рядом с перчатками и облачилась в защитный белый фартук, который скрыл ее одежду от шеи до пола. Белизна фартука подчеркнула золотистый оттенок ее кожи, и Хайд заподозрил, что среди ее предков есть представители далеких от Ирландии народов.
Женщина-врач тем временем решительно шагнула к хирургическому столу, взялась одной рукой за плечо трупа, подняла его, поддерживая другой рукой снизу под затылок, и наклонила так, чтобы Хайду были видны шея и спина мертвеца. Все это она проделала быстрыми и уверенными движениями. Большая часть спины была багрово-черной от застоявшейся крови, но шея осталась бледной, лишь синеватая полоса шла по ней горизонтально под затылком, в месте соединения с черепом.
Удар по шее? спросил Хайд.
Смертельная травма, капитан, которую вы искали. В результате перелома второго шейного позвонка был непоправимо поврежден спинной мозг, мгновенно последовали паралич всех конечностей и отказ респираторной функции. Остальные увечья, которые вы видите, а именно рассечение грудной клетки и удаление сердца, были произведены post-mortem[12]. Но перелом позвонка произошел не от удара. Знаете, как еще называют этот специфический вид перелома?