Перевернувшись обратно на живот, Нед обнаружил, что берег уже довольно далеко. Гребя к земле, он чувствовал, как сильное течение пытается увлечь его к Массачусетскому заливу. Уилл стоял по пояс в воде и, уперев руки в бока, наблюдал за ним. Нед приподнялся на миг и помахал ему, но тут же заметил в тени деревьев за спиной зятя фигуру человека. Разглядеть незнакомца было трудно. Он был одет в черное, с темными волосами и темной бородкой и стоял совершенно неподвижно. Не успел Нед толком его рассмотреть, как понял, что его снова сносит. Течение было таким сильным, что могло утащить его обратно в Англию, только позволь. Пришлось ему опустить голову и поплыть поплыть напряженно, на грани паники, загребая руками и молотя ногами, чтобы не утонуть. Когда ступни его наконец коснулись илистого дна и он смог встать, тот человек исчез.
Нед выбрался из реки и упал на траву. Дыхание сбилось, сердце стучало. Уилл прошлепал по воде и со смехом склонился над ним.
Слово даю, никогда в жизни мне не доводилось видеть столь стремительного пловца! Вид у тебя был такой, словно за тобой Левиафан гнался!
Это был звук, которого Нед давно уже не слышал, смех Уилла. Он приподнялся на локтях, закашлялся и изрыгнул добрый глоток речной воды. Посмотрел на деревья, листва которых шуршала на легком ветру. Возможно, та фигура существовала лишь в его воображении. Он решил ничего не говорить, чтобы не портить зятю хорошее настроение.
Эта река прямо как тот человек, в честь которого ее назвали[2]. С виду вполне себе дружелюбная, но исподтишка готова тебя убить.
Уилл снова расхохотался, протянул ему руку и помог встать. Они обсушились на солнышке, надели чистые рубахи и зашагали по пустынной дороге по направлению к дому двое английских цареубийц, рука об руку.
Миссис Гукин, облачившись в передник, хлопотала на кухне, готовя ужин, когда Нед просунул под притолоку голову и спросил, не найдутся ли у нее в хозяйстве ножницы и метла. И если да, то нельзя ли их позаимствовать?
Разумеется, ножницы у нее имелись, с лезвиями острыми, как перочинный нож, ну и метла, конечно, тоже. Она принесла их из чулана.
А нет ли, случайно, зеркальца?
Она дала и его и стала смотреть, как полковник взбирается по лестнице. На пороге, где он только что стоял, осталось мокрое пятно.
Сколько они у нас пробудут, мама? спросила Элизабет, накрывая на стол.
Сколько им захочется. Твой отец совершенно непоколебим в этом отношении.
Но зачем они приехали из Англии в Массачусетс? По государственному делу?
Довольно вопросов. Принеси-ка воды.
На чердаке Нед придвинул стул к окну, предложил Уиллу сесть и принялся подстригать ему волосы. Они были в бегах с апреля. Полтора месяца в Англии, ночуя в чужих домах, в амбарах и под живыми изгородями. Парламент объявил их в розыск за попытку поднять армию против сделки о возвращении изгнанного Карла II. Потом десять недель проболтались на вонючем корабле. Темные локоны сыпались с Уилла горстями.
Может, достаточно, Нед? запротестовал он спустя какое-то время. А то буду лысый, как яйцо.
Пока недостаточно, чтобы выглядеть респектабельно, а именно такой вид мы должны приобрести. Если будем выглядеть как беглецы, то и обращаться с нами будут соответствующим образом. Переходим к лицу, солдат. Пришло время расстаться с бородой.
Присев перед Уиллом на корточки, он занялся спутанной массой волос, доходившей зятю почти до груди. Ножницами полковник работал ловко. Давным-давно, в двадцатые годы, еще до войны, он был учеником в торгово-портняжной компании, постигая все тонкости работы с тканями, и пальцы до сих пор помнили навыки обращения с инструментом.
Лицо, проступившее, когда бо́льшая часть бороды исчезла, было мужественным и умным, исполненным духовной силы такому лицу место на страницах «Книги мучеников» Фокса[3], подумал Нед. И его молодой спутник как раз бы в нее попал, не убеди он его бежать.
Вот сейчас хватит. Нед показал зятю результат своих трудов в зеркале, вручил ему ножницы и занял место на стуле. Теперь приведи в порядок меня.
Уилл замялся. Его тесть всегда отличался изысканным вкусом, начиная от расшитых жилетов и дорогих туфель и заканчивая роскошным домом на Кинг-стрит близ дворца Уайтхолл. Не одни левеллеры упрекали полковника в тщеславии. Старик наверняка тоскует, лишившись всего, но не произнес до сих пор ни единой жалобы. Под тяжестью событий минувшего года волосы его стали почти совсем седыми.
Он осторожно щелкнул ножницами.
Смелей, Уилл, весело скомандовал Нед. Но когда обрезки посыпались на пол, он заметил, что они цвета гусиных перьев, а посмотревшись в зеркало, с ужасом осознал, что стал седым, как те старые солдаты-роялисты, что просят милостыню в Лондонском Сити. И отложил зеркало.
Спустившись через полчаса в кухню на ужин, они предстали перед хозяевами в совершенно преображенном облике. Гости избавились от вонючих армейских курток из кожи. От вымытых в реке тел веяло чистотой. Сидящие за столом среди семейства Гукинов двое мужчин в рубашках ничем не отличались от прочих английских обитателей Массачусетса. И слава богу, подумалось Мэри Гукин. Быть может, им удастся-таки не привлечь к себе внимания.
Дэниел склонил голову:
Благословенно имя Твое, о Господь, за щедрые дары, которыми питаешь Ты нас в час сей. Прости нам грехи наши и слабости, обереги и сохрани Церковь Твою в эти времена испытаний и пошли нам здоровье, мир и истину, ради Христа, единственного нашего Спасителя. Аминь.
Аминь.
Дэниел поднял глаза, улыбнулся и простер руки.
Ешьте.
Ужин был довольно скромным: свежеиспеченный хлеб, сыр, маринованный язык. Гости поглощали еду, как люди, умирающие с голоду. Тем не менее они старались не забывать о хороших манерах, отламывая хлеб по кусочку и прожевывая каждый, прежде чем отправить в рот следующий. Дэниел поставил на стол кувшин с пивом. Нед согласился, а Уилл отказался.
Отец Уилла был проповедником, который придерживался строгих пуританских правил, пояснил Дэниел причину такого воздержания жене.
Это так, полковник Гофф? вежливо осведомилась она.
Уилл проглотил кусочек хлеба, прежде чем ответить.
Весьма строгих. Он отказывался совершать крестное знамение во время крещения, не дозволял обмена кольцами во время бракосочетания и не облачался в стихарь. Он подписал петицию к королю с осуждением подобных практик, за что потерял место в Сассексе. Ему пришлось перебраться в Уэльс.
А это для любого человека страшное наказание, вставил Нед.
Уилл усмехнулся и покачал головой.
Вы уж простите его, миссис Гукин. Я за годы натерпелся от его шуток. Дело в том, что я родом из Уэльса это, наверное, заметно по моему говору.
Мэри улыбнулась:
В таком случае вы-то, полковник Уолли, не из валлийцев?
Нет, слава богу. Я ноттингемширец. Нед отхлебнул глоток пива. Но валлийцы прекрасные проповедники, стоит отдать им должное. Присутствующий здесь Уилл одарен настоящим талантом. Оливер считал его лучшим оратором во всей армии.
Оливер. То, с какой фамильярностью было обронено это имя, заставило всех за столом приумолкнуть, и Гукин не сдержался.
Нед приходился лорду-протектору двоюродным братом, пояснил он детям.
И сразу пожалел об этом. Мэри обожгла его взглядом, тогда как отпрыски оживились.
Какой он был?
Вы часто с ним виделись?
Расскажите нам о прозекторе, Нед
Нед рассмеялся, вскинув руки:
Слишком много вопросов сразу.
Но вы хорошо знали его светлость?
О да, да, весьма неплохо.
Он мог бы добавить, что они родились с разницей в один год, с детства дружили, вместе учились в университете, вместе катались верхом, охотились и играли в карты дело было до обращения Оливера. Что они жили в одном доме в Лондоне, пока не создали свои семьи, что Оливер убедил его стать солдатом и в итоге продвинул до должности генерального комиссара всей английской кавалерии. Что они вместе сражались под Марстон-Муром и Нейзби, а также в дюжине других битв, что во время правления Кромвеля он возглавлял военную охрану протектора, что находился рядом с ним в последние минуты его жизни. И что, если бы не Оливер, он вел бы скучное существование торговца сукном и незадачливого земледельца, не подписал бы смертный приговор королю, а значит, не оказался бы на склоне лет здесь, на другой стороне мира, вынужденный спать на чердаке.
Но вместо всего этого он сказал:
Мы поговорим о нем как-нибудь в другой раз.
Быть может, вы почтите нас лекцией в нашем доме собраний, Уилл? вставил Гукин, чтобы переменить тему. Мы будем рады услышать ваши наставления.
Разумно ли это? спросила Мэри. Стоит ли им показываться так свободно на людях?
Верное замечание, согласился Уилл и вопросительно посмотрел на Неда. Да и я давно уже утратил навык говорить публично.
Мы приехали в Кембридж, чтобы жить среди мужчин и женщин одного с нами образа мыслей, сказал Нед. Если они приглашают нас изучать Священное Писание вместе с ними, то так мы и поступим, иначе зачем мы здесь? Помимо прочего, миссис Гукин, хоть ваш чердак и превосходное место, мы не можем провести остаток жизни подобно пленникам, заточенным в одной комнате.
Мэри открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.
Когда с трапезой было покончено, офицеры пожелали хозяевам доброй ночи и удалились на чердак.
Нед стоял, покуривая трубку, и смотрел на реку, свинцово-серую в гаснущем свете. Черные сваи неоконченного моста торчали из воды, словно шпангоуты потерпевшего крушение судна во время отлива. Он распахнул окно. Легкое дуновение ветра рассеяло облачка дыма. В былые времена в этот час вечера он зачастую выходил из дома, стоявшего по соседству с дворцом Уайтхолл, чтобы выкурить по трубочке вместе с протектором. Табак тот любил почти так же сильно, как музыку, бывали случаи, что, услышав чью-то игру или пение, Кромвель покидал свою резиденцию, ходил по улицам, а найдя источник звука, останавливался и слушал со слезами на глазах.
«Если хотите знать, каким он был, то как вам такое нечто, чего вы вряд ли могли ожидать».
Уилл сидел поблизости за столом, склонившись над карманным блокнотом, в котором вел свой дневник. Писал он с сокращениями, из соображений как секретности, так и экономии бумаги. Ему удалось захватить с собой всего несколько блокнотов, и он понятия не имел, сумеет ли раздобыть еще.
27 июля 1660 г. Мы встали на якорь между Бостоном и Чарльзтауном, между 8 и 9 утра. Все в добром здравии благодаря простертой над нами деснице Бога. Ах! Эти люди должны возблагодарить Господа за милость Его, как в псалме 107: 21 и т. д.
Уилл слишком устал, чтобы писать больше. Он подул, чтобы чернила высохли, потом опустился перед кроватью на колени, помолиться о Фрэнсис и их пятерых детях. Старшему было всего шесть, младшая родилась, когда он был уже в бегах, и ему не довелось даже увидеть ее. «Дик, Бетти, Фрэнки, Нэн и Джудит обереги их, Господи, и сохрани от всякого зла, и даруй им божественную Твою милость». Нед прав: безумие думать о них слишком часто. Нужно верить, что они снова встретятся. Их разлука не что иное, как Божий замысел. Но вид детей Гукинов неизбежно навел его на мысль о собственных чадах. Однако он обнаружил, что с каждым днем образы их становятся все более расплывчатыми. Малыши, должно быть, уже научились ходить и разговаривать. Они наверняка совсем не такие, какими он их запомнил. Уилл видел их словно сквозь туман.
Частый стук вернул его к реальности. Это Нед выбивал трубку о подоконник. Усталость туманила Уиллу голову. Все, что он мог, это повалиться в кровать. Странное было чувство лежать на матрасе, а не в гамаке: нет качки, не слышно топота и криков с палубы. Тишина. Он только краем сознания уловил, как скрипнул матрас, когда Нед растянулся рядом, и почти в ту же секунду провалился в глубокий сон.
Глава 4
Ричард Нэйлер вышел из Статерн-холла рано утром в субботу, с первыми лучами рассвета. Предосторожности ради он сунул за пояс пистолет. Вполне вероятно, что во владении полковника Хэкера осталось оружие. Кто знает, на что способна его жена в приступе отчаяния? Он тихонько притворил за собой дверь.
Нэйлер отвязал лошадь и принес ей ведро воды. Пока она щипала траву в саду, он завернул смертный приговор в кусок ткани, бережно уложил в одну из седельных сумок и крепко затянул завязку. Перед тем как сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом. Окна его были темными и пустыми, безжизненными, как в мавзолее. К пяти он был уже в дороге.
Летним утром он мчался галопом, наклонившись вперед в седле, локти прижаты к коленям, глаза устремлены вдаль по извилистым пустым улочкам, через только начинающие пробуждаться деревни и не сбавлял хода, пока не оставил Статерн-холл милях в двух позади. К девяти он был у развалин древнего римского форта, отмечающего перекресток Фосс-Уэй и Уотлинг-стрит. Старинная дорога шла прямо на юг.
В течение дня он дважды менял усталых коней сначала в Бербедже, затем в Таустере и придержал лошадь только после полудня, когда понял по мильным столбам, что проезжает мимо поля боя под Нейзби. С милю или две ехал он неспешной рысью по плоской нортгемптонширской равнине, пытаясь узнать место, памятное по тому кошмарному июньскому утру пятнадцать лет назад. Где-то тут кавалерия принца Руперта шла вверх по склону в атаку на врага, продираясь сквозь заросли дрока и кроличьи садки, но напоролась на тысячу железнобоких, которые с кличем «Господь наша сила!» вынырнули из утреннего тумана и ударили ей во фланг. Командовал ими, как позже он узнал, полковник Эдвард Уолли. Нэйлер успел сделать выстрел, а затем конница круглоголовых врезалась в их передовую линию, и скакун под ним рухнул.
Весь день пролежал он среди мертвецов, придавленный убитой лошадью, истекающий кровью, с разбитыми ребрами и сломанным бедром, не в силах пошевелиться, и слушал, как стонут и умирают его раненые товарищи. К приходу темноты он впал в беспамятство. Следующее, что он помнил, это грохот выстрелов и боль от чего-то острого, упершегося в грудь. Когда он открыл глаза, над ним стояли два мушкетера, круглоголовые, с заряженными ружьями, и обсуждали, стоит его прикончить или нет.
Погоди-ка, произнес один. Он на нас смотрит.
Они погрузили его в телегу, и он выжил, хотя в течение последующих месяцев часто сожалел об этом. Но как бы то ни было, вот он теперь, живой и на победившей стороне, и уж он-то не совершит ошибки, поддавшись милосердию.
Нэйлер пришпорил коня и возобновил скачку на юг шлейф пыли, ярость возмездия.
Ночь он провел в Сент-Олбансе, в двадцати милях к северу от Лондона, разделив кровать в гостинице «Белый олень» с двумя другими путниками: торговцем зерном из Линкольна и пехотным капитаном, возвращающимся в свой полк в Йоркшире, и уехал в воскресенье, пока оба еще храпели. К середине утра, когда он ехал по Ладгейт-Хилл через Лондонский Сити, колокола собора Святого Павла звенели у него в ушах, как бы приветствуя его возвращение домой с триумфом. Он направился прямиком в Вустер-хаус на Стрэнде, но не успел проделать и десяти шагов от входа, как был остановлен одним из стражников лорд-канцлера.
Ричард Нэйлер, отрапортовал он. К сэру Эдварду Хайду.
Он был грязный, небритый, держал в руке пыльную седельную суму, обильно потел из-за боли в старых ранах и одышки. Нэйлер попытался пройти мимо стражника, но тот тут же заступил ему дорогу.
Сэр Эдвард на богослужении вместе с семьей.
Ну, значит, пусть примет меня, как только освободится.
Стражник смерил его взглядом:
Тебе известно, что сегодня день отдохновения?
Мне известно, что ты болван. Передай ему, что приговор у меня, слово в слово, уяснил? Он поймет, о чем речь.
Дохромав по коридору до приемной, он опустился в кресло. Грубость стражника его не задела. Он привык к тому, что его не узнают. И ему это даже понравилось. Без официальной личины действовать удобнее. Люди говорят свободно и выдают себя. До назначения на теперешнюю должность Нэйлер состоял доверенным секретарем при маркизе Хартфорде. Когда король вернулся на трон, именно маркиз выхлопотал ему место в новом правительстве в награду за долгие годы верной службы.