Андрей Петрухин
От Мендельсона до Шопена. Записки лабуха
Певцы поют и лабухи играют
Творить кумиров Боже сохрани!
Певцы, как мы, живут и умирают
Мы только спеть не можем, как они.
Марк Фрейдкин
Он играет на похоронах и танцах,
Вся наша жизнь одно из двух!
Группа «Машина времени»
Интродукция
Как-то всё в жизненном порядке вещей сложилось таким образом, что много, очень много лет назад я начал заниматься музыкой замечательным видом искусства, дарующим усладу слуху, гармонию душе, а нередко ещё и приятную жизненную занятость тому, у кого с упомянутыми явлениями всё в порядке. С тех пор пролетели годы, точнее не годы десятилетия, избранное когда-то занятие по-прежнему со мной, оно со временем становилось всё серьёзнее и серьёзнее, растянувшись в результате на всю жизнь и став основным видом деятельности, тем, что называют словом «профессия». Случайно всё так произошло или нет, теперь трудно сказать. С одной стороны, если присмотреться, то очень многое в этом мире порождено случаем, а с другой стороны, так все случайности, похоже, взаимосвязаны между собой, а порой и вытекают одна из другой, образуя в результате цепь уже как бы и неслучайных жизненных эпизодов.
Поворотным событием, открывшим мне дорогу в музыку, тропинку в мир звуков, организованных высотно, темброво и метро-ритмически, стало поступление в музыкальную школу. А что же ещё?.. Хорошая учёба в школе общеобразовательной не помешала в те едва памятные годы покинуть её по окончании восьмилетки и продолжить обучение в музыкальном училище, а вот с высшим академическим у меня не сложилось. Причиной тому послужили некоторые события, о которых немного позже
А когда же и благодаря каким обстоятельствам музыкальные занятия стали для меня профессией? Когда-то много лет назад я, уже самостоятельный молодой человек, поинтересовался мнением отца о возникшем у меня намерении пойти работать в музыкальный ансамбль одного из наших городских ресторанов. Шло заключительное десятилетие существования советского государства. В мои двадцать с небольшим я, окончив музучилище и отслужив в армии, учился в университете на факультете, никак не связанном с музыкой, и играл в самодеятельном ВИА, подумывая о карьере профессионального музыканта очень уж хотелось, чтобы это дело стало кроме удовольствия приносить ещё и средства к существованию. В плане реализации задумки о работе в «кабаке», которая могла дать реальную возможность заработать на хороший инструмент, меня смущало лишь то, что я не знал, как посмотрят на такой мой шаг близкие люди.
В нашей стране тех лет отношение, как их называли, широких слоёв общественности к проявлениям буржуазного изобилия, чуждого социалистическому образу жизни, было сдержанно негативным. Трудно отрицать наличие скрытого конфликта между теми, кто получал в конце месяца в заводской кассе зарплату и нёс её домой, и другими, кто мог позволить себе оставить в ресторане полторы-две такие зарплаты за вечер. В сложившейся ситуации некий шлейф негатива тянулся и за всем тем, что было с рестораном связано. За музыкальной работой в том числе.
На мой вопрос отец после короткого раздумья ответил спокойно и уверенно:
Сынок, любой способ заработать на жизнь хорош, поэтому иди в свой ресторан да играй там получше! С моей стороны никаких возражений нет, а если чем-то нужно будет помочь, то говори, не стесняйся
Надо сказать, что в те отдалённые времена слово «заработать» всё ещё имело значение вознаграждения за общественно полезный труд, одобряемый окружающими, в отличие от нынешнего дня, когда деятельность киллера и путаны тоже называют работой, а пушки в комментариях к иным телевизионным репортажам «работают» по позициям противоборствующей стороны.
Прямота и уверенность отцовых слов освободили меня от колебаний, а помощь и поддержка близких надолго стали основой для музыкального становления.
Часть первая Как всё начиналось
Первые шаги
А вся моя музыка началась с трофейного аккордеона, привезённого отцом из Германии после окончания войны, откуда он вернулся домой в 50-м году. Аккордеон был красивый: перламутровый бежево-коричневого цвета с перламутровыми же закруглёнными к концам клавишами и двумя регистрами в правой клавиатуре. На деке изящными буквами белого цвета было написано название «La Paloma», по-нашему «голубка» была такая популярная песенка когда-то. Меха с легким шипением пропускали воздух через мелкие трещины, причинённые временем и всяческими передрягами, но когда отец брал инструмент в руки и начинал играть, этот призвук не был слышен. Играл он на нём две-три мелодии, заученные на слух ещё во время нахождения в Потсдаме, одну из них, немудрёный такой вальсок, я и сейчас помню, а понадобится, сыграю.
В детские годы я о музыке не помышлял, а занимался шахматами в кружке городского Дома пионеров, участвовал в детских турнирах, изучал шахматные учебники, даже заработал спортивный разряд, но между этими делами и занятиями в школе время от времени всё же брал отцовский аккордеон и что-то на нём подбирал. А в одиннадцать лет родители отдали меня в музыкальную школу с такими доводами: почему бы не попробовать, ведь есть же инструмент, так что он без дела стоит, а коль не понравится бросим, скоро двенадцать исполнится, потом вообще уже не возьмут
Общеобразовательная школа образца шестидесятых-семидесятых ничего мне не дала в плане музыкального образования, да и не могла дать, от тогдашних уроков пения в младших классах осталось лишь воспоминание о высоком худом и сутулом учителе, ходившем по классу со скрипкой у плеча и смычком в руке. Он выводил на струнах мелодию, а мы всем классом вослед ей пели песню о том, как «в маленьком и тихом городе Симбирске родился великий человек». Ещё у нас в школе какой-то период репетировал оркестр народных инструментов, куда привлекли играть и меня, но, разок выступив на каком-то смотре, он вскоре прекратил своё существование.
Моя музыкальная школа открылась не так давно и находилась на окраине города. Еехать на автобусе до неё было минут тридцать-сорок, зато при поступлении отсутствовал конкурс, что оказалось решающим фактором при выборе учреждения. Была она маленькая, занимала четырёхкомнатную квартиру на первом этаже панельного дома, где класс аккордеона и баяна находился на кухне, хоровой класс в гостиной, а фортепианный в спальне рядом с кабинетом директора. Не всё складывалось у меня гладко в первые месяцы занятий, я в самом деле чуть было не оставил учёбу, заявив родителям, что шахматы лучше, но, видать, судьба тогда уже была написана.
А дома мы со старшим братом, только что пришедшим из армии, играли вдвоём он на семиструнке, я на аккордеоне песню про детство из репертуара Эдиты Пьехи и ещё что-то. Даже записали своё музицирование на только что купленный отцом портативный бобинный магнитофон и очень этим гордились. А потом брат какое-то время барабанил в ансамбле клуба вагонного депо, куда на вечерние репетиции приводил иногда и меня. Там я в первый раз и прикоснулся к клавишам электрооргана, очень похожим на аккордеонную клавиатуру. На этом инструменте в ансамбле играл сам руководитель, но разок и мне позволили посидеть за ним, предложив для исполнения буквенную гармонию песни «Разнесёт весна тополиный пух». Я тогда ещё не знал значений изображённых на бумажке букв и цифр и попросил написать мне вместо них ноты, но руководитель, похоже, как раз в нотах и не был силён. Короче говоря, ничего у меня в тот раз не получилось.
После музыкальной школы я поступил в музучилище, где сразу же был переведён с аккордеона на баян как инструмент более перспективный в плане поступления в музыкальный ВУЗ. Во время обучения в училище кроме специального инструмента осваивал дополнительно фортепиано, балалайку, в народном оркестре играл на балалаечном контрабасе, а позднее уже в разных ансамблях на бас-гитаре, электрооргане, синтезаторе. Как все музыканты, могу взять несколько аккордов на гитаре. А вот на чём я никогда не играл, так это на смычковых и духовых инструментах.
Впрочем, с духовыми была у меня одна история, которая произошла в конце первого курса музучилища.
Во времена существования Советского Союза с его социалистической идеологией все музыканты-духовики нашего большого кавказского города, раскинувшегося у подножья высоких гор на берегу тёплого моря, были востребованы дважды в год: 1 мая и 7 ноября. В эти праздничные дни все городские учреждения принимали участие в традиционных парадах, демонстрировавших всему миру сплочённость народов нашей страны. Праздничные колонны украшались цветами, знамёнами, транспарантами, огромными портретами советских руководителей и классиков марксизма-ленинизма, нанимались духовые оркестры через главную площадь города следовало пройти стройными яркими нарядными рядами и обязательно с музыкальным сопровождением. Музыкальных кадров для этого городу традиционно не хватало, и оркестры зачастую состояли всего из нескольких исполнителей.
Однажды перед Первомаем ко мне подошёл кто-то из училищных духовиков и предложил пойти с ним в оркестр на праздничный парад. Такое предложение показалось мне в тот момент ошеломляюще заманчивым, я сказал, что хотел бы во всём этом поучаствовать, но не умею играть на трубе. Но, как я узнал, это как раз и не беда, играть мне не надо, это сделают другие, а моя задача будет заключаться в том, чтобы рядом со всеми красиво нести инструмент, который мне доверят, при этом убедительно делая соответствующий вид и всё тогда получится так, как надо. Долго не думая, я согласился.
Вот настало праздничное утро, я пробежал полгорода по украшенным улицам и явился в условленное место сбора колонны. Ребята-оркестранты уже были здесь: кто-то разминал губы, «продувая» инструмент, кто-то перекуривал перед работой, кто-то травил анекдоты с диковинным тогда мне, пятнадцатилетнему мальчишке, содержанием всё это выглядело чарующе необычно, ярко и неожиданно по-взрослому Как пришедшему последним, мне дали в руки самый большой и оставшийся вакантным инструмент, баритон, кажется, и сказали:
Держи, на нём будешь лабáть1.
Моему однокурснику Марику, также присутствовавшему здесь и державшему, как и я, впервые в жизни в руках духовой инструмент, достался меньший по размеру тенор, причём оба наших «аппарата» были без мундштуков. На вопрос про мундштук мне ответили:
А зачем он тебе? Ты же сказал, что не умеешь играть
Возразить было нечего, я взял инструмент в руки таким, какой есть, надел через голову и плечо кожаный ремешок с крючком, на котором баритон и повис пятикилограммовой гирей. Попытавшись дунуть в него для пробы, я промахнулся и неловко ткнулся верхней губой в торчавшую перед лицом кривую металлическую трубку.
Клавиши2 не поцарапай, усмехнулись парни, глядя на новичка.
Настало урочное время. Оркестр в составе пяти человек встал в строй праздничной колонны, и музыка началась: Гена, Гриша и Владик шли впереди нас с Мариком и играли бодренький марш, а мы двое шагали позади и дули в трубки без мундштуков, раздувая щёки и беспорядочно нажимая на клапанные вентили своих инструментов.
Вокруг нас колыхалось море кумачовых транспарантов с праздничными лозунгами и призывами к борьбе с мировым империализмом, а также к беззаветному труду во имя светлого будущего. Празднично одетые люди радовались хорошей погоде, улыбались и воодушевлённо переговаривались, шагая в ритм музыке. Солнечные лучи сверкали, отражаясь от меди наших инструментов, музыка лилась потоком, пусть не очень бурным, но лилась система, проверенная годами, работала.
Большую часть пути мы преодолели без каких-либо примечательных происшествий, но тут мне стало скучно, и я, глядя на ребят, попытался подуть в торчавшую передо мной металлическую трубку посильнее, воздух при этом вышел с каким-то призвуком на губах, в результате чего баритон громко и нестройно захрипел поперёк музыки. Люди, шедшие справа и слева, заинтересованно обернулись в мою сторону, я смутился. Ребята же, приостановив музыку, сказали:
Эй ты, Докшицер3, давай-ка кочумáй4, и продолжили играть.
Я сказанное понял без перевода и «кочумал» всё оставшееся время, покуда мы не прошли площадь с гранитной трибуной и стоявшим на ней республиканским руководством. Вот диктор прокричал в микрофон приветствие, адресованное нашей колонне, в ответ прозвучало раскатистое «ура», ненадолго заглушившее музыку, телевизионные камеры выхватили наши радостные лица, выдали их в эфир, и на этом всё закончилось. После площади колонна начала быстро рассасываться и редеть, люди стали складывать знамёна, транспаранты и портреты вождей на сопровождавший колонну грузовик, задрапированный под легендарный броневичок, и расходиться по своим делам. Музыка за дальнейшей ненадобностью прекратилась дело было сделано. Ребята забрали у нас с Мариком наши инструменты, дали ему и мне по пять рублей и похлопали по плечу:
Молодцы, парни!
Духовики
Вот таким образом состоялось моё первое публичное музыкальное выступление, если не считать, конечно, участие в детских концертах времён музыкальной школы. Деньги, полученные мной в тот памятный Первомай, ощутимым довеском дополнили тридцатирублёвую стипендию и стали не только первым музыкальным заработком, но и первым очевидным признаком того, что игра на инструменте может стать настоящей профессией. После событий, происшедших на первомайской демонстрации, я стал много более заинтересованно общаться с училищными духовиками, которых сторонился всё предыдущее время после поступления в училище.
Вообще-то студенты-духовики представляли собой особенное явление. Были они, по большей части, ребятами взрослыми, не прошедшими через музыкальную школу, но зато уже состоявшимися в профессии клубного работника или ресторанного музыканта, куда попадали из клубной же самодеятельности. В музучилище эти парни приходили чисто за дипломом, и вся учебная повседневка с занятиями на инструменте, музыкальной литературой, теорией, гармонией и прочим обществоведением была им не очень-то и нужна. Учились они кое-как, грешили непосещаемостью, неуспеваемостью, отчислялись, восстанавливались, служили в армии, снова восстанавливались и так далее подолгу учились. Один из тогдашних студентов кларнетист Коля однажды зазывал всех на свой юбилей:
Приходите вечером в семнадцатый класс, будем обмывать десятилетие моей учёбы в «избе».
Этот Коля был известной у нас личностью. Возрастной студент, беззлобный и простой по своей натуре человек, но в душе законченный сачок и сибарит, он играл на бас-гитаре в одном из городских ресторанов, не прилагая при этом в учёбе никаких усилий. Кроме того своей простотой и незадачливостью он многим докучал, в том числе и педагогам. Рассказывали, как в одно из своих нечастых появлений на уроке сольфеджио, этот предмет вела тогда у нас молодая и перспективная преподавательница, позднее уехавшая в Израиль, Коля увидел, как педагог зябко поёживается под накинутой на плечи шалью, и дружелюбно-простодушно так обратился к ней: