Я подхватил куртку и отправился в центр городка. Все пункты аренды машин закрылись на праздники, да и машины-то давно уже разобрали, но в отдалении, у спусков, я успел заприметить кое-что другое. Там готовили трассу к чемпионату мира, который должен был проходить под Новый год, кругом стояли таблички, запрещающие проход, вся та часть горы была заставлена строительными вагончиками и экскаваторами, территория со всех сторон обнесена забором, но впотьмах я отыскал угол с большими сугробами, по которым легко смог вскарабкаться и перелезть; я бродил по безлюдному пространству: стенды с названиями компаний-спонсоров, большая трибуна, ратраки, скользившие на своих гусеницах вверх и вниз по отвесному чемпионскому склону, а снег все продолжал сыпаться.
Вдали у зоны финиша под выверенным углом, так чтобы попадать фоном в кадр, когда камера дает увеличенный план лыжника в момент после торможения, пока тот щурясь смотрит на табло с временем и с улыбкой машет зрителям, высилась витрина, а в ней стоял «Рейнджровер» бархатисто-синего цвета.
Я достал телефон и стал звонить.
Два часа спустя, ближе к полуночи, я вырулил сквозь метровый проем распахнутой витрины и поехал по улицам города; снег прекратил идти, звезды светили мне сквозь панорамную крышу, и именно в этот момент, в этом месте до меня вдруг дошло, что правду говорили мужики постарше у нас в бюро за обедом или поздними вечерами на выездных конференциях в отелях, когда на телефон приходили оповещения об ураганах в Мозамбике, наводнениях в США, голоде в Йемене или массовой волне самоубийств в Южной Америке, Северной Африке или Австралии, они говорили, что контрамарки точно будут, и звучало это не гордо и не высокомерно, а просто как сухое изложение фактов, и я понял, что если только потянуть за нужные ниточки, если сделать верную ставку, если только решить раз речь идет обо мне и о безопасности и свободе моей семьи, то нет никаких пределов того, на что я готов, и тогда выход найдется, тогда контрамарки точно отыщутся.
Я припарковал машину перед домом, прокрался внутрь и разбудил Каролу, сказав ей собирать вещи, их и было-то немного, мы ведь собирались провести здесь одни выходные. Я закинул все в бездонный багажник, она вышла, держа на руках нашу дочь, завернутую в одеяльце, и увидела громадный внедорожник, широкие, новенькие колеса с зимней резиной, и вот тогда-то все и случилось, когда, узрев мощь, комфорт, полноприводность автомобиля, который я раздобыл для нас, она не поцеловала меня, не сказала, что любит, даже не посмотрела мне в глаза, а произнесла: «Где детское кресло?»
Поначалу я даже не понял вопроса, пробормотал как в бреду что-то вроде того, что Вилья может сесть на подушки.
«У нее должно быть развернутое против движения детское кресло, ты что, не понимаешь?»
« Меня просто накрыло, сказал я много лет спустя на сеансе психотерапии. Такое разочарование. Я ожидал даже не знаю Чего-то большего.
Чего же, медаль, что ли? Карола выдавливала слова между всхлипываниями, сопли текли вдоль уголков губ, и мне пришлось отвернуться, чтобы не поморщиться от брезгливости.
Чтобы ты решила, что я молодец, ответил я слабым голосом. Чтобы сказала что-нибудь приятное.
Дидрик, вмешался психотерапевт с весьма заинтересованным видом, почему вам необходимо одобрение Каролы?
Не одобрение, промямлил я. А, наверное, чтобы она один хренов раз выразила хоть каплю
Благодарности? Ей даже удалось изобразить сарказм между всхлипами.
Да, вообще-то, холодно улыбнулся ей я. Терапевт пометил что-то у себя в блокноте. Для разнообразия. Капельку долбаной благодарности».
«Сидеть по направлению движения ей можно будет только с четырех лет, думала, ты и сам это знаешь, сказала она, я сунул ключи ей в руку и ответил: Делай, блин, что хочешь, я пошел спать, с Рождеством». Через несколько минут мы, разумеется, уже катили в сторону Даларны, она сидела с Вильей на руках и дремала, остаток ночи мы не сказали друг другу ни слова, как и за все Рождество.
Но даже ссора и молчание не могли разрушить очарование часов, проведенных за рулем, пока я петлял на рассвете по узким даларнским дорогам, а снег лежал пухлым белым покрывалом, как ванильное мороженое, Эстанвик, Суннанхед, занесенная снегом церковь, дым из труб, моя спящая семья на широченном заднем сиденье равно как тревожное состояние, вызванное всем унижением, махинациями, преградами, на которые мне пришлось закрыть глаза, чтобы одолжить на три дня астрономически дорогой спонсорский автомобиль, для чего один из устроителей сочинил историю об особом сервисном обслуживании в Стокгольме, ничто не могло замарать триумф от того, что я справился, отказался быть маленьким человеком, тем, кто сидит и ждет, как голодный птенчик, чтобы Папаша Государство и Мамаша Банковская Система разобрались с его неприятностями, а вместо этого засучил рукава и просто со всем справился.
Такое же смачное чувство, только еще во сто крат ярче, я испытываю, сидя верхом на квадроцикле, направляя его вниз по лесной дороге обратно в Эстбьёрку и останавливаясь у доски объявлений, чтобы забрать икеевский мешок, который так и лежит в прицепе, а потом меня вдруг озаряет, я сдаю назад, начинаю ковыряться, и в результате после нескольких минут потной возни мне удается-таки накрепко прикрутить прицеп к фаркопу, только дым и зной не позволяют мне поддаться желанию запеть во весь голос.
Я убеждаю себя, что на этот раз меня ждет не такой холодный прием, что даже если она не падет тотчас ниц и не выкажет мне благодарность за наше спасение из этого ада, а станет ныть о том, где сядет Бекка, или где я взял такую тачку, или почему я так долго отсутствовал, я не буду злиться, не буду грубить и ругаться, а просто спокойно скажу, что это лучшее из имеющегося, что на этом можно добраться до Реттвика: я решил проблему как мог, а теперь поехали.
Хватит надеяться на признание. Хватит ждать аплодисментов. Будь взрослым.
«Ты просила вытащить нас отсюда, я это и делаю». Что-то в этом духе.
А крохотные ручки Бекки обовьют мою шею.
* * *
Коляска одиноко стоит в канаве на обочине.
Дымовая завеса уже так сгустилась, дорогу, лес и небо так заволокло, что я едва не проезжаю мимо. Коляска вывернута ручкой к дороге, словно кто-то намеревался пойти с ней прямиком в лес, но потом раздумал. Козырек коляски поднят, я узнаю ткань, различаю мелкие детали, коньячного цвета кожаные вставки на ручке, под коляской маленькая белая подушечка на молнии, эту подушечку можно превратить в дождевик, легко и быстро надеть поверх коляски, и предназначен он именно для этой модели.
И все.
Белая табличка компании DalaEnergi, желтая посверкивающая обертка от печенья в синей велосипедной тачке, втиснутая между молочной бутылкой и камнем с надписью «СЕМЬЯ ЯНСОН». Именно здесь я оставил их три четверти часа назад. Ну, от силы час назад.
Я останавливаюсь, глушу мотор, спрыгиваю с квадроцикла. Кричу сначала «КАРОЛА», потом «КАРОЛА, ВИЛЬЯ» и, наконец, просто «АУ», много раз подряд выкрикиваю это АУ.
Ответом мне лишь тихий шелест деревьев, дальний вой сирен, и за всем этим я различаю словно приглушенный непрерывный фон: завывание. Треск. Пожар.
Кричу опять. Ору, воплю. Стоя у коляски, ощупываю оставшуюся внутри люльку из нежного гипоаллергенного материала, одеяльце и пеленка исчезли, но я нахожу маленькую тряпичную куклу желтого цвета, ее купил Зак в том детском магазине, Бекка любит утыкаться в нее носиком, когда засыпает, за что мы прозвали куклу Снуфсиком, я достаю ее из коляски, прижимаю к лицу и вдыхаю запах молочной отрыжки и дремы, прежде чем снова взвыть во весь голос. «АУ».
«Я же сказал тебе ждать».
И все же ни злости, ни разочарования от того, что она они бросили меня одного здесь, только стыд, это ведь я их бросил, сбежал, мне следовало объяснить ей задумку с квадроциклом, но я боялся, что она будет против или станет ссориться и ругаться, и опять начнется вся эта тягомотина, проще было сделать, как я и сделал.
«Они пошли дальше. Мы направлялись в Ованмюру, и они пошли дальше, может, увидели кого-то, может, испугались и просто побежали».
Хлопья сажи, кружась, падают с неба.
Я кладу Снуфсика обратно в коляску, снимаю люльку, складываю шасси и запихиваю все в прицеп, потом забираюсь обратно на квадроцикл и пускаюсь в путь в том направлении, куда они могли уйти.
Через несколько минут передо мной открывается сельский пейзаж: сквозь дымку я вижу дома, церковь, футбольное поле, повсюду гнетущая тишина и запустение, я, наверное, проскочил указатель, это наверняка Ованмюра, и я снова кричу «КАРОЛА», хотя сквозь рев мотора едва слышу собственный голос, «КАРОЛА», а потом «АУ»; рядом с церковью стоит автобус.
Однако
Самый обыкновенный, старый добрый рейсовый автобус на холостом ходу, на табличке надпись «В ДЕПО», а перед ним прыщавый парень лет двадцати в комбинезоне и кепке с логотипом, без респиратора, он стоит и курит сигарету как ни в чем не бывало, бормочет что-то в рацию; когда я притормаживаю рядом с ним, он вскидывает на меня усталый недовольный взгляд и жестом указывает на пылающий на горизонте лес.
Еще кого-нибудь видели? перекрикивает он шум наших двигателей, в ответ я мотаю головой.
Вы не видели женщину? задаю я вопрос. Блондинку? С младенцем?
Но он меня не слышит и возвращается к разговору по рации. В автобусе кучка людей, мне слышен лай собаки, детский плач, я снова ору «КАРОЛА», но тот ребенок старше Бекки, Бекка не умеет разговаривать, а эта девочка раз за разом зовет папу. Мужчина в возрасте, ему, наверное, около шестидесяти, встает в дверном проеме, седые волосы, а лицо черно от сажи, белое кольцо вокруг рта, где была маска, к груди прижат ноутбук, в руке пакет из «Систембулагета»[17], он кричит:
Не видал черного пса? Бернский зенненхунд. Я отрицательно качаю головой, но он снова повторяет: Черного пса? Бернского зенненхунда?
В окне показывается кричащий ребенок, полная рыжеволосая девочка в футболке с радугой и единорогом, лицо розовый комок крика и плача, она вопит мне «папа», а я просто таращусь на нее в ответ.
Женщина, блондинка? повторяю я. С младенцем? И девочкой-подростком?
Парень в кепке пожимает плечами:
Мы не можем за всеми уследить. У нас тут было два автобуса, один уехал полчаса назад.
Но вы же должны знать, кого возите? Я тычу в рацию в руке у парня: С кем вы там разговариваете? Можете спросить, вдруг они знают?
Он делает отрицательное движение головой с важным видом мальчишки, которого назначили богом:
Руководство сейчас занимается эвакуацией в Му́ре. Хотят, чтобы я ехал на север.
Пожилой мужчина так и стоит в дверях, напряженно вслушиваясь в наш разговор.
А в Эстбьёрке искал? услужливо интересуется он.
Мы там были сегодня, шиплю я в ответ. Там ни рожи не осталось.
А собаку видели? нетерпеливо продолжает он. Черную, бернского зенненхунда?
Речь о моей жене, говорю я, испытывая неприязнь к собственному голосу. О моей жене и двух дочерях. Нашего сына забрали другие люди, чтобы подкинуть до Реттвика.
Ну и ладненько, значит, повезло вам, кивает парень в кепке, чуть обрадовавшись. Я через семь минут в Реттвик выдвигаюсь.
У нас грудной младенец, монотонно продолжаю я. Трехмесячная девочка. Она сейчас где-то здесь.
А может, уже и в Реттвике, вздыхает парень в ответ и аккуратно гасит сигарету о гравий. Народ туда как только не добирается. Я сегодня утром видел, как один чувак вез кучу народа на моторке, короче, он своих-то детей в машине вез, а моторная лодка у него на прицепе, и в ней семьи три сидело, полный дурдом, в общем.
У меня телефон разрядился. Вы должны поднять тревогу. Вертолеты. Хоть что-то сделайте.
Мы не можем за всеми уследить, повторяет парень. Начальство сказало везти всех, кто захочет, в Реттвик. Хотите поехали, не хотите дело ваше. Через пять минут.
Он поднимает руку, раздвигая пальцы, а другой выуживает новую сигарету.
* * *
«Я больше не буду смотреть порнуху в интернете».
Я проехал Эстбьёрку, направляюсь обратно, на табличке надпись «ПРОДАЕМ СВЕЖУЮ КАРТОШКУ», я думаю, что буду чаще звонить маме с папой, перестану сердиться на Вилью, буду чаще прислушиваться к болтовне Зака, читать больше книжек-картинок с Беккой, стану хорошим сыном и отцом, всегда буду рядом, по-настоящему рядом. Дорога идет вверх и изгибается вправо, делянка, заброшенная усадьба с конференц-центром, буду три дня в неделю есть веганскую еду.
Она бы так ни за что не поступила. Чтобы они с Вильей оставили коляску и несли Бекку всю дорогу до Ованмюры на руках, влезли в автобус и уехали в Реттвик, не оставив мне даже записки через тех, кто оставался у церкви, просто невообразимо, буду ежемесячно делать отчисления в Фонд защиты природы Эмнести спасем детей.
Она никогда бы меня тут не оставила.
Впервые мы встретились с ней по работе, перекидывались несколько раз мейлами, и я, руководствуясь минутным порывом, спросил, не хочет ли она как-нибудь поехать со мной искупаться, выходные обещали быть жаркими, градусов до тридцати. И вот нескончаемая волшебная суббота, мы лежим на покатых камнях в шхерах и жаримся на солнышке, Карола читает какой-то феминистский журнал, я серию научных обзоров, посвященных метановым газам в Сибири[18], потом мы задремали ненадолго, а когда проснулись, я взял ее за руку с самоуверенностью, которая поразила меня самого, и отвел в лесок, она ни слова не произнесла, но, кажется, была приятно удивлена, а после просто смела нескольких муравьев с ляжек, когда же мы вернулись на камни, она умиротворенно улыбнулась и сказала: «Ну что, пойдем, может, искупнемся».
Вечером мы устроили барбекю у нее в саду перед маленьким домиком она все еще делила его с мужчиной, которого решила бросить, а после еды трахались на кухонном полу; потом я сел в автобус и уехал домой, и ни я, ни она, пожалуй, тогда не планировали новых свиданий.
Но как бы то ни было, тем летом мы вновь и вновь случайно встречались в пабах и в барах, как-то вечером я привел ее в свою тесную однушку; лежа голышом, накрытый ее молодым разгоряченным телом, впервые, будучи не где-нибудь, а в Швеции, ощутил, что с меня ночью течет ручьями, да так, что подо мной буквально образовалась лужа собственного пота; удушливая гнетущая жара, несмотря на то что все окна настежь распахнуты в августовскую ночь, в газетах все еще мелькали тогда заголовки типа «СУПЕР-ЛЕТО ПРОДОЛЖАЕТСЯ!» и «СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ЖАРА ОПЯТЬ ВЕРНУЛАСЬ!», как будто такому пеклу нужно радоваться и ждать его с нетерпением; пляжи и уличные кафе, потные вечера на музыкальных фестивалях, счастливые дети резвятся под струями воды из шланга времена, когда жара на Средиземном море рифмовалась с коктейлями в бокалах с зонтиками и полосами солнечного света.
Но жара это смерть, думаю я, сидя на квадроцикле и глядя на языки пламени, танцующие среди верхушек деревьев. Она убивает, от нее все чахнет, жухнет, тает и обращается в пепел. Жара делает нас медлительными, вялыми, пассивными и безучастными. А потом приходит огонь. И с ним истребление.
Бекка. Маленький беззубый ротик. Громкие гулящие звуки, которым она выучилась и стала все чаще издавать в последние недели. «Если я смогу еще хотя бы раз подержать ее на руках, то урежу себе рабочие часы и мы станем патронатной семьей для детей-беженцев, приехавших в Швецию без сопровождения взрослых».