Сейчас объясню. Да, иногда такое бывает, что отношения завершаются. И это не плохо, не хорошо это просто факт, и все тут.
С кем-то наш совместный путь длится день, с кем-то год, 10 или все 80 лет. И такое бывает. Но это одинаково справедливо и для отношений, которые, к примеру, длятся полтора часа, пока ты летишь в самолете из Санкт-Петербурга в Москву. Либо 23 часа, пока ты едешь в поезде, либо 8 дней, пока ты обучаешься новому ремеслу, 5 лет института, 10 лет службы Ну вы поняли. Дело не в сроках. Дело в том, что времени всегда хватает, чтобы в отношениях произошло главное. То, ради чего они и были посланы в твою жизнь
чтобы ты изменился!
Разумеется, навсегда. Едва ли мы лечим, пломбируем или удаляем зуб, чтобы он снова вырос и болел. Нет, мы делаем это раз и навсегда. Именно так и происходят переломные моменты в нашей жизни. Это сейчас прозвучит совершенно не романтично, но некоторые события, люди происходят в нашей жизни, чтобы переломить нас. Особенно когда мы идем в неверном направлении.
Сломить нас, чтобы мы остановились и задумались о том, кто мы есть и куда держим путь. Зачем мы его туда держим и что он вообще нам даст. Ведь все нам что-то дает, иначе бы этого просто не было. Ничто не создано просто так все выполняет свою цель и миссию. Каждое растение лечит каждый созданный другим растением яд. Природа всегда уравнивает шансы. И если появится злодей, появится и герой, который его уничтожит. И чаще всего это один и тот же человек. Все есть яд, и все есть лекарство.
А с кем-то наши дороги и вовсе никогда не пересекаются. Вы когда-нибудь думали об этом? Ведь вокруг так много людей, только вот ТЕМИ, кто меняет нас, оказываются единицы. И, разумеется, это всегда те, кто подходит к нашему сердцу ближе всего. Ведь именно в этом их цель, в этом ваша общая цель. Когда происходит контакт, меняются оба элемента.
Чья-то цель в нашей жизни заключается в том, чтобы научить нас любить, чья-то приблизить нас к идеалу, чья-то помочь достичь огромных вершин. Кто-то приходит, чтобы научить нас бояться и не доверять, опасаться, рассчитывать только на себя, быть избирательнее, когда речь идет о собственной душе и близости. Но важны и те и другие. Ведь без первых мы никогда не познаем вторых. А без вторых никогда не оценим первых.
И что самое важное, без тех и других мы никогда не станем собой. Теми НАМИ, которыми созданы быть. Ведь вспомните, все, что вы имеете, это результат какой-то боли и разрушенных мечтаний. В моей жизни почему-то всегда было именно так. Все всегда начиналось с моего разбитого сердца. Но оно никогда не разбивалось окончательно. У Пришвина есть такой замечательный оборот речи «неоскорбляемая часть души». «Неоскорбляемая, то есть не поддающаяся действию извне, свято хранимая тобой и тебя хранящая».
И каждый раз, когда мое сердце разбивалось, какая-то незримая, свято хранимая часть восстанавливала его по частям, как восстанавливалась печень Прометея, прикованного к одной из скал Кавказа (хм, может, поэтому меня туда так тянет; может, поэтому это родина моего отца и место, где находится наше «семейное гнездо»?) и приговоренного к тому, чтобы могучий орел выклевывал его печень, которая каждую ночь восстанавливалась, чтобы на следующий день повторялось все то же самое.
Только вот есть важное «но», ради которого я пишу все это: восстанавливается не старое в этом просто не было бы смысла. Ведь оно уже однажды было разрушено, потому что способно к этому. И, как бы грустно ни прозвучало, ненадежно. Как стул, который однажды уже треснул под тобой. Присаживаться на него ты захочешь едва ли, если в здравом уме и не желаешь увечий.
Вырастает новое в этом смысл эволюции, научения. Однажды ошибившись, мы меняемся. Однажды обжегшись, мы внимательнее обращаемся с огнем. Разбитое сердце срастается по-новому, сильнее, чтобы его уже не могли ранить. Со временем шрамы зарастают цветами, и ты снова становишься способен любить, но уже иначе, по-новому, по-другому.
Все, что разбивается, разбивается не для того, чтобы быть склеенным в точности. Помните про склеенную чашку, из которой уже нельзя пить? Но это не значит, что из осколков нельзя склеить что-то новое, изящное и совершенное, как витражное стекло, венчающее дверь.
Так бывает, что старые отношения завершаются. И причиняют этим боль. Либо же причиняют боль и длятся, пока ты все-таки не прервешь их, оказавшись без сил сражаться за то старое и теплое, на чем они некогда держались.
Они завершаются и своим завершением меняют обоих участников, чтобы они стали теми, кем должны быть. А затем, если их пути вновь пересекаются, они создают уже совсем иные, более мудрые отношения, закаленные и искренние.
Поэтому не стоит удерживать с болью тот опыт, те отношения, которые были вам когда-то дороги, даже если вы вложили в них много времени и сил. Отпустите это важно СЕБЯ! Дайте себе возможность отойти и восполнить свои силы, восстановить свое сердце. Ведь, если отношения завершились, значит, они выполнили свою функцию они изменили вас. Да и что греха таить, они завершились (либо же еще завершаются), потому что терпеть подобное больше не было никаких сил. Так и не ждите того, что они восстановятся и станут «как раньше», займитесь собой, восстановлением своих сил и своего сердца, а эти отношения, если так должно быть, создадутся новыми, улучшенными и очищенными от старых ошибок.
Раз уж упал, никогда не поднимайся с пустыми руками. Найди что-то, что тебя обогатит. Каждая ситуация подразумевает выбор.
Либо стать раненым, либо стать мудрее!
Забавно, что потребовалось совершить восхождение на гору Синай
Чтобы познать смысл жизни.
Я, кстати, была убеждена, что его знаю. Как и то, что значит «наслаждаться моментом».
Ничто из этого не было мне известно.
Все это было не более чем красивые и пространные высказывания, вроде того, что ты «в моменте», «здесь и сейчас», только вот с одним важным и существенным «но».
Когда тебе больно и тяжело, ты вообще не в моменте. Ты где угодно, но только не в настоящем. Подобно тому, как тело отключается и человек оказывается в коме, чтобы переждать шок, который может его убить. Тело умное. Оно умнее нас. И оно всячески старается уберечь нас от нас самих.
Когда тебе больно, ты улетаешь в мысли, чтобы ввести ими долю анестезии. Ты думаешь о том, что хочешь скорее оказаться дома, где тепло и пахнет пирогом с яблоками и корицей. Потом думаешь, что давно не звонил маме, что надо оплатить счета, доделать дела. Что угодно, чтобы не быть «здесь». Ожидая, пока это «здесь» закончится.
А оно предательски не заканчивается. И ты всегда в этом бесконечном «здесь». Куда бы ни сбежал. И однажды совершенно случайно ловишь себя на мысли, что тебя уже давно нигде не было по-настоящему. Ты перешел в авиарежим, автоуправления телом. До момента, когда ты уже обретешь все, о чем когда-то мечтал.
Удивительно, но цель никогда не оказывается дороже самого пути. Я бы никогда не поверила в это, если бы не совершила это ночное восхождение. Было настолько холодно, настолько Просто почувствуйте: ночь, тебя забрали с 19:30 и повезли к горе, ты не спишь, надел все самое теплое, что у тебя есть (то, в чем я прилетела туда из России 26 декабря). К первой ночи тебя привезли к подножию горы. Ты выходишь из машины и начинаешь трястись от холода. Зубы стучат, ты не можешь внятно говорить, потому что невыносимо холодно. А ты только приехал, даже еще не начал путь. А идти в гору в одну сторону три часа. Ночью. Без сна. До этого ты спал сутки назад.
Знаете, это самое духовно (дух должен был на это решиться) тяжелое, что со мной было. Совсем забыла добавить: утром этого дня, после поездки на верблюдах, я ходила с трудом видимо, потянула мышцы, и левое бедро просто гудело. Так, что я еле ходила по отелю. И вот тебя привезли к подножию. Ты дрожишь от холода. Увидев бедуина, я сразу же купила у него пончо, чтобы хоть как-то согреться, надев его.
Нашу группу собрали, мы стоим на точке сбора, кругом кромешная темнота. Кромешная. Только звезды и больше ни-чего. Тьма. И холод. Муж смотрит на меня и говорит: «Может, ты останешься в машине, если тебе уже сейчас холодно? Ведь чем выше мы будем подниматься, тем холоднее будет. А идти только наверх три часа. К тому же у тебя болит нога, а нас ждет подъем, а затем 750 крутых каменных ступенек на самую вершину. Может, останешься?»
Соблазн остаться был велик дрожащее тело, больная нога, ночь. Зная, что будет больно, холодно и тяжело, я, не думая ни минуты, сказала: «Я иду». Даже если это будет последним, что я сделаю. Что-то бо`льшее внутри меня знало, что я дойду, если решусь.
Мы начали путь. Нашим проводником был бедуин, который проживал в тех местах. И он не дал нам фонарики. Хотя в этом восхождении подразумевалось, что нам их выдадут, поэтому никто из нас их не принес. Дальше было три часа темноты и холода. Потом ты становился мокрым, когда останавливался перевести дыхание. Сердце колотилось как сумасшедшее. Перемены давления. Останавливаешься и замерзаешь еще сильнее, потому что весь мокрый изнутри. Я не помню, чтобы мое сердце вообще когда-либо билось так сильно. Иногда мне казалось, что оно либо выпрыгнет, либо остановится. От боли в ноге прекрасно отвлекал холод. Иногда кружилась голова и начинало шатать в стороны, потому что организм вообще не понимал, почему ты не то чтобы не спишь ночью, ведь было уже три-четыре часа ночи, почему ты подвержен такой невероятной нагрузке (7 км в гору), да еще и на холоде, когда ты, вообще-то, прилетел из зимы в тепло. Я шла и договаривалась со своим телом: «Родное, я для тебя все сделаю, только давай дойдем, не подведи!»
Спустя три часа мы оказались на вершине 750 ступенек были испытанием еще большим. Темнота, холод, усталость, страх, что ты сорвешься, соскользнешь, споткнешься или потеряешь равновесие. Все это напоминало какой-то очень странный и страшный сон. Дойдя до вершины, зайдя в палатку бедуинов, где можно было взять плед напрокат и купить горячий чай (никогда не пила вкуснее, желаннее), мы поняли, что до рассвета ждать еще час. Укутавшись, мы понимали, что ни чай, ни пледы не согревают, потому что ты весь мокрый изнутри. Прошел час, мы пошли на точку сбора, где планировалось встречать рассвет. Время уже 6:00, ты не хочешь ни рассвет, ни есть, ни Ты просто стоишь, укутавшись в плед с ног до головы, и думаешь: «Господи, зачем я вообще здесь?!» И молишь его, чувствуя, что твои ноги словно стоят голыми на льду, чтобы не простудить почки и не умереть.
Ты стоишь, становится светлее, но солнца все нет и нет.
Ты думаешь: «Зачем я сюда полез? Зачем мне этот рассвет? Почему я не сплю в своем шикарном отеле? Зачем мне это? Я больше никогда в жизни сюда не полезу!» И в какой-то момент ловишь себя на мысли, что все это испытание вовсе не стоило того, чтобы его проходить. Да, очень красиво вокруг, ты уже видишь, как высоко находишься, весь этот прекрасный пейзаж. Ты понимаешь, что именно это место, где ты сейчас стоишь, то, где Моисей получил от Всевышнего заповеди. А ты стоишь и думаешь вот бы после этого не умереть. И понимаешь, что после рассвета, чтобы оказаться в тепле, твоему уставшему, замерзшему и изможденному телу придется пройти еще три часа, только уже вниз. Я однажды застужала почки от меньшего холода, чем испытывала тогда, и от этого чуть не умерла. В прямом смысле слова. Причем дважды.
И вот ты стоишь и понимаешь, что тебя не спасти. Что то, что происходит с твоим телом сейчас, смертельно для него. И это сейчас не фигура речи, а действительность, с которой тебе нужно что-то сделать. А ты еще и в другой стране.
Смотришь вдаль, осознаешь фатальность ситуации и понимаешь, что у тебя нет никакого спасения, кроме Бога. В тот момент я впервые прочувствовала, что означает слово «безмолвие». Когда вокруг тебя люди, которые тоже преодолели это испытание, укутанные в пледы, и всем так холодно, что нет сил даже говорить. Честно говоря, доставать из-под пледа телефон, чтобы сделать хотя бы один кадр, тоже не было ни сил, ни желания, ни смысла. Особенно когда ты осознаешь, что будущего, где ты просматриваешь эти фото, может и не быть.
Где-то в эти же секунды промелькнула мысль о том, что можно вызвать вертолет, чтобы он снял меня оттуда. Только вот у нас не было ни связи, ни, собственно, никакого номера вертолета на быстром наборе.
А дальше самое тяжелое. Когда ты поворачиваешься на любимого человека и понимаешь, что ты не можешь ему об этом сказать, ведь сделать в этой ситуации ничего нельзя, и это причинит ему непоправимый вред и боль. Это ужасное чувство, когда ты НЕ МОЖЕШЬ помочь любимому, как бы сильно ни хотел этого. Вертолета и связи у него тоже нет. Что-то внутри меня повернулось на него, улыбнулось и не произнесло ни слова, чтобы не отравлять для него этот миг. Который мог стать для меня последним.
В моей жизни была подобная ситуация, когда ты лежишь, стираешь слезы с лица, дышишь ртом и стараешься не выдать звонящим тебе весь ужас своего состояния, потому что не хочешь, чтобы именно таким оказался их последний звонок тебе. Это было в мой день рождения, в первую волну ковида. Никто не знал, что я болею. Было слишком много паники и ужаса, и я понимала, что такое известие до смерти испугает родных и близких, которые находятся далеко и все равно ничем не могут мне помочь. Скрывая свою болезнь, лежа без сил, собираясь с духом, натягивая на себя что-то, издали напоминающее радостную улыбку, я брала трубки и принимала поздравления. Скрывать слезы было сложно. Особенно в те моменты, когда поздравляющие тебя говорили, что пришлют сейчас тебе деньги, чтобы ты купил себе от их имени подарок. А ты, осознающий, что завтра для тебя может не быть, потому что болезнь еще не изучена, лекарства еще не существует, произносишь каждому из них, скрывая ужас, что очень хочешь, чтобы они не оправляли их мне, а вместо этого купили себе от меня что-то памятное.
После каждого такого звонка я лежала и плакала.
Я всегда думаю о том, что будет с теми, кто останется. О том, как люди будут жить с моими словами, поступками. И с самого раннего возраста следую правилу: уходя откуда-то, всегда расставаться на позитиве, даже если между нами какая-то ссора, потому что никто не знает, будет ли куда вернуться. И будут ли там те, от кого ты уходил. И любой разговор может стать последним. Уходить нужно всегда с миром, независимо от того, выходишь ты за хлебом, или уезжаешь на год, или расстаешься навсегда. И уходить, и приходить нужно с миром. С миром в душе.
Когда меня спрашивают, как я тогда выздоровела, я всегда говорю, что мне помог Бог. Впрочем, как и в те два раза, когда я лежала с температурой 41 градус, застудив почки.
Я верующий человек, но мои молитвы еще никогда не были такими безвыходными, как на этой горе Синай: «Если не Он, то никто и ничто». Как и, по сути, всегда.
Но на этот раз все было как-то иначе. Не было варианта, чтобы Он меня не услышал. Я просила, чтобы Он ТОЧНО услышал.
«Просите зная, что вы услышаны!»
Укутанная пледом, погруженная в молчание и абсолютное смирение, я обратилась к Богу. Мир словно вмиг онемел. Не было ни ветра, ни шума. Только я и тишина. Все эти люди, окружающие меня в ожидании рассвета, словно растворились, чтобы не нарушать безмолвие моей молитвы. Честно говоря, в каком-то смысле я тогда действительно умерла. И обрелась словно уже с совершенно другой точки. Где-то после жизни. Где есть только смирение и тишина.
Даже моя просьба была смиренной и покорной. Готовая принять любой исход, но сообщая о желаемом: «Если мой путь еще не завершен и я должна быть здесь, на этой земле, помоги мне в том, чтобы я живой, здоровой и счастливой спустилась с этой горы и чувствовала себя прекрасно и сейчас, и потом. Наилучшим и наивысшим образом. Без угрозы для жизни и вреда для здоровья».