Но в тот день зеваки и господин Рупрехт Зильберрад не получили желаемого. Эльза умерла за мгновение до того, как первые искры коснулись белоснежной рубахи. Так распорядился высокий человек, что подошел к заплечных дел мастеру прямо у ратуши, пока женщине выносили окончательный приговор. Мейстер Ганс никак не ждал, что перед ним словно из-под земли вырастет некто с восковой кожей и очень крупными острыми зубами. Незнакомец представился Ауэрханом, вручил палачу плотно набитый мешочек и велел все-таки задушить ведьму перед сожжением.
Признаться, эта просьба пришлась мейстеру по душе ему не хотелось, чтобы Эльза мучилась. А потому, затягивая шнурок на тонкой шее, он испытал глубокую и искреннюю радость от хорошо проделанной работы.
Глава 2
Сожжение Эльзы Гвиннер стало приятным преддверием Рождества, наступившего спустя четыре дня. Казнь придала празднику своего рода завершенность. Ратушу украсили венками, а на городской площади вместо костра теперь шло представление: актеры изображали изгнание Адама и Евы из рая. Праотец и праматерь были слегка под хмельком, но так было даже интереснее. Благодарные зрители гоготали и требовали, чтобы Ева разоблачилась, как того требует Эдемский сад. Хорошенькая фройляйн, разрумянившаяся на морозе, прижимала к себе тряпичную змею-искусителя с глазками-пуговками и скромно протягивала «Адаму» сморщенное яблоко.
Кристоф Вагнер велел Ауэрхану отсыпать актерам серебра. Несмотря на недавнее разочарование, он был полон радостного нетерпения. Вагнер никогда не ждал чудес, но доверял своему чутью. А потому, получив в последнее воскресенье адвента приглашение от одного из членов совета, герра Фалька, отметить Рождество в кругу его семьи, он велел Ауэрхану немедля ответить согласием. Обычно Кристоф Вагнер проводил праздничную ночь в окружении привлекательных шлюх и томных юношей, готовых разделить с ним страсть к вину и дебошам. Но если старого демона и удивила нынешняя прихоть господина, то виду он не подал.
В гости к Фальку Кристоф собирался с особым тщанием. Он знал, что хорош собой, пусть в нем и не было той мужественной привлекательности, которой кичатся богатые юнцы, не обделенные вниманием женщин. Во внешности Кристофа сквозило скорее что-то манерное и развязное. В его повадках было больше женского, чем мужского, но самого Кристофа это ничуть не смущало. Более того, стоило ему заметить, что кому-то не по душе его ужимки, как он принимался ёрничать и кривляться еще сильнее, доводя собеседника до бешенства. Несмотря на это, многие стремились назвать себя его приятелями, еще ничего о нем не зная. Он же охотно величал друзьями всех подряд, отчего сразу становилось ясно, что настоящих друзей у него нет.
Никто, кроме Ауэрхана, не знал, сколько лет Кристофу Вагнеру, но по виду ему можно было дать не более тридцати. В его темных волосах еще не появилась седина, а в осанке усталость, свойственная почтенным бюргерам. Скулы его были остры и выразительны, а брови черны и надменны. Никто не поверил бы, что Вагнер помнит Реформацию, которая разгорелась на германских землях почти шестьдесят лет назад. Скажи он это, ему ответили бы с лукавым смешком: «О, мой дорогой друг, тогда вы должны быть совсем дряхлым стариком, если, конечно, не продали душу дьяволу за вечную молодость!»
Разумеется, Кристоф Вагнер продал душу дьяволу но не за одну только кожу без единой морщинки или отсутствие старческой поволоки на глазах. Большинству и того было бы довольно: за вечную молодость люди готовы нафаршировать головы собственных детей лесными ягодами и подать их Сатане на обеденный стол. Однако Кристофу за меньшую цену удалось получить гораздо больше. За долгие годы и власть, и богатство потеряли для него вкус, сделались не ценнее покрытой патиной монеты, но он относился к этому философски: гораздо лучше, рассуждал он, обладать богатством, властью и красотой и оставаться к ним равнодушным, нежели не обладать ими вовсе.
В этот сочельник приподнятое настроение Кристофа вместо обычной апатии так обрадовало Ауэрхана, что демон расстарался на славу. Бархатный камзол глубокого винного цвета, сшитый по последней моде, лоснился, точно лошадиная шкура. Манжеты и ворот украшало голландское кружево. Ботфорты на высоком каблуке плотно облегали ноги. Кристоф оценил наряд.
Дом герра Фалька находился недалеко от знаменитого трактира «Солнце». Бо́льшую часть просторной гостиной занимала разлапистая пихта, привезенная несколько дней назад из Шварцвальда и не успевшая еще высохнуть и осыпаться. Обычные горожане не устанавливали в домах срубленные деревья обходились тем, что стоит в ратуше. Невероятный запах жареного мяса и лесной свежести кружил гостям головы. Приветливая фрау Фальк встречала пришедших у порога и угощала их горячим глювайном с зубчиками гвоздики и звездочками аниса.
В доме Фальков было так натоплено, что лица присутствующих раскраснелись, а на висках выступили капельки пота. Кристофу это понравилось: он обожал жару, которая для иных казалась мучительной. Понравилась ему и пихта, от пола до потолка украшенная финиками и крендельками, орехами и бумажными цветами. Вино его развеселило, и он сделался разговорчивым и обаятельным.
По случаю завершения поста на стол выставили все самое лучшее: колбасы, вино, ягненка, запеченного с кориандром, квашеную капусту, соленую сельдь и ветчину, копченную на пихтовых опилках Славное выходило разговение. Кристоф достал из чехла на талии серебряную ложку, попробовал подливку и рассыпался в комплиментах хозяйке.
Зильберрад тоже явился в компании очаровательной жены Эммы, которая была значительно моложе мужа, а из-за небольшого роста и располагающего круглого лица и подавно походила на ребенка. Эмма, уже заметно в тягости, много улыбалась, поддерживая жизнерадостную болтовню с хозяйкой дома. Рупрехт же сиял, как бок натертой до блеска супницы. Ему уже сообщили, что с его соперником Лауббахом после казни дочери случился удар и теперь он даже с кровати встать не может. Кристоф слушал без любопытства. Дрязги членов местного совета не представляли для него интереса.
В остальном он был доволен. Ужин портила лишь орава детей, игравших в салки вокруг стола. Нянька безуспешно пыталась поймать озорников, но в ответ на грозные взгляды госпожи Фальк только разводила руками. Пригрозила было им Крампусом с его громадным мешком, но тут уже господин Фальк так рявкнул на бедную женщину, что та споткнулась. Кристоф мягко засмеялся, встал, отодвинув стул, и подошел к детям.
Полно вам, мурлыкнул он, улыбнувшись и присев перед младшими Фальками: двумя девочками и мальчиком. Даже малые дети знают, что Крампуса не встретишь после Дня святого Николая.
Он переводил взгляд с одного ребенка на другого, решая, какой из них ему менее противен. Смущенная госпожа Фальк рассыпалась в извинениях и хотела было отвести детей наверх, но Кристоф остановил ее решительным жестом.
Я знаю, чем вас занять. Небось ждете подарков?
Маленькие алчные глазки загорелись. Разумеется, родители уже наградили их всякой чепухой вроде засахаренного печенья и яблок, но взгляд Кристофа обещал нечто большее. Кивком он подозвал Ауэрхана, который словно из воздуха извлек три деревянные коробки, обвязанные лентами. Жадные ручонки нетерпеливо сорвали ленты, нырнули внутрь и извлекли на свет небывалой красоты игрушки. У мальчика в руках оказались разукрашенный рыцарь на лошади, английские собачки и всякое оружие. Девочкам достались куклы в атласных платьях с модными гофрированными воротниками.
Где же вы взяли такую красоту? выдохнула фрау Фальк, всплеснув руками.
Один из моих добрых друзей держит кукольную мастерскую в Нюрнберге.
Как и ожидал Кристоф, дети, получив игрушки, согласились немедленно оставить взрослых в покое. Стоило стихнуть их воплям, как разговор за столом перешел на серьезные темы. Обсудили недавнюю казнь и судьбу двух сестер Эльзы, которые остались на свободе. Кристоф отметил, что, едва зашел разговор о ведьмах, Эмма Зильберрад вмиг утратила свою живость, присмирела и сделала вид, что интересуется только десертом.
Как же меня пугают все эти разговоры, наконец призналась она. Кто бы мог подумать, что ведьм так много в тихих местечках, подобных нашему!
Полагаю, дьяволу все равно, куда отправлять своих слуг, заметил Рупрехт Зильберрад и сжал ее маленькую ручку. Такое проявление нежности удивило Кристофа.
Незаметно для самой себя фрау Фальк, которую перестали терзать дети, опьянела, и язык у нее развязался. Она принялась загибать пальцы:
В ноябре обезглавили эту бедняжку Марию, прими Господь ее душу, а год назад была история с женой трактирщика Как, бишь, ее звали
Рокенбах. Кристина Рокенбах, подсказал Зильберрад.
О да, точно! невесть чему обрадовалась захмелевшая фрау Фальк.
Эта радость была так неуместна, что ее муж неловко откашлялся, а Эмма возразила:
Кристина созналась в своих злодеяниях и была отпущена на свободу, ибо правдой прогнала демона из своего разума.
Почему-то эти слова окончательно привели фрау Фальк в возбуждение, вместо того чтобы успокоить. Глядя на нее, Кристоф был готов решить, что кто-то из мелких чертенят развлекается, вытаскивая из нее все новые и новые подробности, смущавшие гостей.
Это и есть самое удивительное! воскликнула она и повернулась к мужу: Ты ведь говорил, что эта ведьма даже назвала своего демона по имени Штумм-пфэффлин, или как его там.
За столом внезапно воцарилось молчание. Герр Фальк метнул испуганный взгляд на Зильберрада, лицо которого оставалось совершенно непроницаемым.
Дорогая, пробормотал он, пожалуйста, не нужно упоминать такие вещи за столом.
А она точно говорила о демоне, а не подавилась случайно? не удержался Кристоф. Это был вопрос, который искренне волновал его, хотя ответ был очевиден: если кто-то называет имя во время пыток, неудивительно, что звучит оно несколько неразборчиво. Но его слова разрядили обстановку: гости неуверенно засмеялись, и усмехнулся даже судья, который во время этого неуклюжего разговора совершенно не знал, как реагировать.
Не улыбался только Зильберрад.
Вам это кажется смешным, герр Вагнер? прохладно уточнил он, отправляя себе в рот маленький кусочек мяса. Потешаетесь над слугами дьявола?
Смех гостей резко оборвался. Никому не хотелось перебегать дорогу главному охотнику на ведьм в Ортенау. Кристоф беззаботно откинулся на стуле, сложив руки перед собой и склонив голову набок. Он чувствовал страх присутствующих так же, как ощущал его Рупрехт.
Ну разумеется, друг мой. Ничто не может смутить князя тьмы больше, чем смех. Больше всего на свете он не любит, когда над ним потешаются. Расскажу вам одну историю, которую поведал мой хороший приятель, ныне покойный. Сразу скажу, она может быть несколько солона для дамской компании.
Фрау Фальк кокетливо улыбнулась и хихикнула, прикрыв рот рукой. Зильберрад заинтересованно поднял густые черные брови и вместо вина налил себе воды.
Как-то раз в Магдебурге у одного человека умер ребенок. После его смерти под крышей несчастного родителя то и дело раздавался детский плач, столь отчаянный и горький, что у всех живущих в доме сердце уходило в пятки
Очень кстати за окном завыла и закрутилась белоснежными вихрями метель. Гости вздрогнули и поежились от удовольствия: мало что может украсить рождественскую ночь так, как страшная история.
Тогда этот человек решил, что несчастная душа не может попасть в рай, пребывая в чистилище, и необходимо денно и нощно молиться, дабы она разрешилась от греха. А своим плачем ребенок давал родным понять, что он страдает.
Разумно, отметил судья, поглядывая на Зильберрада.
Но мой товарищ, проповедник, заверил отца, что все это чушь собачья, ровным голосом продолжил Кристоф. Сказал, что это не их ребенок посылает весточку с того света, а сам враг рода человеческого насмехается над чужим горем. Он велел им, услышав плач, всячески высмеивать дьявола в ответ, и чем язвительнее будут их шутки, тем лучше. Когда Сатана понял, что его раскусили, то стал придумывать иные способы изводить домочадцев. Явился к одному из гостей дома и всю ночь стягивал с него одеяло. А как-то раз возник у хозяйки на кровати под видом полчища мерзких крыс. Сколько бы она их ни стряхивала, крысы не уходили. Тогда эта находчивая фрау высунула свой culus и испустила ветры, крикнув при этом: «Смотри, дьявол, вот и посох для тебя. Возьми же его и отправляйся в паломничество к своему идолу!» Таким образом Сатана был посрамлен и оставил сей дом, quia est superbus spiritus et non potest ferre contemptum sui![1]
Когда Кристоф закончил свою историю, за столом хохотали все, кроме Эммы. Громче всех фрау Фальк, успевшая за время рассказа пригубить еще вина. Даже Зильберрад посмеялся благодушно, но фальшиво. Кристоф считал, что мужчины с такими кислыми лицами ни на что не годны в постели, но решил поделиться своими взглядами с Рупрехтом позже. Как представится случай.
Этот ваш друг был католиком? уточнил он.
Лютеранином. Но весьма порядочным, надо сказать.
«Интересно, подумал Кристоф, как бы они оценили шутку, если бы знали продолжение фразы, которую произнесла та храбрая женщина, обращаясь к дьяволу». «Смотри, на самом деле сказала она, вот и посох для тебя. Возьми же его и отправляйся в паломничество к своему идолу, папе римскому. Отпусти-ка у него грехи!» Историю эту он услышал от доктора Лютера, мастера по части всяческих юморесок. Не чета унылым папистам Конечно, наивно с его стороны было думать, будто Сатана отступит перед голым задом. Но он оценил бы шутку!
Ночь плавно перетекала в то время, когда одни гости слишком опьянели, другие впали в сонную апатию, а третьи в нездоровое оживление. Не зная, к какой из компаний примкнуть, Кристоф решил, что будет с него на сегодня постных физиономий. Он незаметно подал Ауэрхану знак, чтобы тот принес его плащ, и краем глаза отметил, что Зильберрад тоже послал слугу за верхним платьем. Холодные глаза Рупрехта были совершенно трезвы и стеклянны, а взгляд неподвижен, как у хищника. А ведь ночка могла бы выдаться не такой уж скучной
Внезапно раздался грохот, и с лестницы кубарем слетели трое маленьких ублюдков, коих он совсем недавно одарил игрушками, достойными детей герцогини Саксонской. Лица у всех троих были зареванными и пунцовыми, рты уродливо раззявлены. Перебивая друг друга, они втолковывали что-то своей матушке, растерянной и хмурой после выпитого.
Не тараторьте! прикрикнула она. Я ничего не могу разобрать! Марта, что стряслось?
Задыхаясь от слез, одна из девчонок выдавила из себя:
Она бросила наших кукол в огонь прямо в печь! Сказала, что мы тоже будем гореть, как ее матушка! Я своими ушами слышала! Все сожгла: и куколок, и собачек, и платьица
Кристоф замер, не застегнув плащ. Зильберрад тоже.
Вот я задам этой твари! Мало ей было! рыкнул хозяин дома, но, поднявшись, едва не рухнул прямо на столешницу. Покачнулся и не сразу обрел шаткое равновесие.
Позвольте, о ком идет речь? полюбопытствовал Кристоф у фрау Фальк.
Она покусала губы. Взгляд забегал по комнате. Видно было, что ей не хочется говорить. По задержавшимся гостям сразу можно было прочесть, кто в курсе происходящего, а кто нет. Судья сухо откашлялся и наморщил лоб: