Боевики дремали, но бдели, приглядывая за пленниками Да чего уж там нас взяли в заложники. «В нагрузку» с Машеровым.
«Эх, Петр Миронович, Петр Миронович»
В моей прошлой жизни тыща девятьсот восьмидесятый стал последним для персека осенью он погиб в автокатастрофе. А всё из-за легкомыслия! Старый партизан стеснялся выезжать «при полном параде». Без замыкающего авто, без лидирующего Вот, если бы впереди мчался «ЗиЛ-117», то удар «газона», везшего картошку, принял бы он, а не «Чайка».
Ныне Машеров вознесся в Генеральные секретари, а привычки остались прежними. Генсеку полагались четыре лимузина в кортеже и десять охранников! Одолели бы их пшеки? Да ни в жисть!
Тут я ощутил мучительное чувство падения, как во сне «Ми-8» шел на посадку. Замерев в воздухе, «вертушка» коснулась земли, и грузно осела.
Выходим!
Боевики пинками подняли «больших ученых» и выгнали наружу. Пригибаясь под разлетом лопастей, я отбежал грузной трусцой, и завертел головой, осматриваясь.
Нас высадили на холмистом островке, заросшем вереском. Кое-где траву прорывали серые ноздреватые глыбы не то скалы, не то валуны. Ближе к берегу озера дыбились руины тевтонского замка из красного кирпича. Остатки крепостной стены возвышались в полтора человеческих роста, а единственная башня с верхом, изгрызенным временем, достигала метров пяти.
Перехватив смятенный взгляд Киврина, я подмигнул. Володя неуверенно шевельнул губами, словно опасаясь улыбки. А Витька свои губы сжал, чтобы не тряслись.
«Всё будет хорошо, подумал я с вызовом, и даже лучше!»
«Ми-8» зарокотал, плавно ввинчиваясь в небо, и улетел, некультурно развернувшись хвостовой балкой.
Шибче! буркнул давно небритый, губастый Збигнев, направляя нас к развалинам громадного донжона. С покатого склона холма я высмотрел большое озеро, плескавшееся вокруг и тонкий перешеек-загогулину, песчаную косу с растрепанными соснами в рядок. Коса «швартовала» остров у лесистого «причала» берег тянулся, да выгибался метрах в ста за озерной гладью.
М-да Вроде, и есть, куда бежать, но весь перешеек в секторе обстрела. Снять беглецов нечего делать
Ходчь! пихнул в спину Збышек.
Я прибавил шагу, косясь на яркие палатки, выставленные в низине. А боевики не сильно-то и шифруются. Никаких тебе схронов туристы стали лагерем, и культурно отдыхают
Откуда-то из подземелья вынырнули еще четверо «отдыхающих» в одинаковых комбезах, но в разных головных уборах. Один щеголял в старенькой конфедератке, лысый череп другого покрывала обычная шляпа с обвисшими полями. Третий носил фуражку без кокарды, а четвертый и вовсе нахлобучил кепку-шестиклинку, да еще и роскошный чуб выпустил, походя на удалого тракториста.
Поляка в фуражке я узнал сразу Томаш Платек собственной персоной, но виду не подал. Когда-то Томек гонялся за мной во славу «Опус Деи», а позже присягнул в верности, но чьих он теперь?
Четверка деловито и сноровисто обыскала похищенных, скидывая в картонный ящик всё подряд пачки сигарет и спичечные коробки, документы, мелочь Туда же полетел и «Стечкин» в кобуре.
Томусь! крикнул старшак, закидывая автомат за спину.
Из того, что он добавил на польском, я не понял ни слова, а Платек бросил к фуражке два пальца, и махнул рукой в приказном жесте: шагом марш, без разговоров.
По выщербленным каменным ступеням мы спустились в подвал, окунаясь в холод и сырость. Желтый свет фонарика заскакал по сводам коридора, мазнул по толстым прутьям, зарешетившим камеры настоящие узилища, каменные мешки с кольцами, вделанными в кладку, да с проржавевшими цепями.
Вряд ли сей обезьянник сохранился со времен великого магистра Зигфрида фон Фейхтвангена, но свирепым романтизмом повеяло так и мерещатся прикованные скелеты
Ты и ты! гулко велел Томаш, загоняя в темницу Машерова с Чесноковым.
Лязгнула, скрежетнула с завизгом низенькая дверца, сваренная из арматуры. Запиралась она на засов, да только изнутри открыть проблема. Разве что орангутан дотянется, у него лапы длинные.
Ты, ты и ты! зиндан по соседству заняли Вайткус, Киврин и Корнеев.
А меня поместили в «одиночку».
Ты! рокотнул Платек, сжимая мое плечо, и быстро прошептал: Загляну позже!
Я молча, сгибаясь в три погибели, пролез в мрачный застенок. Сколоченный из досок топчан вот и вся меблировка. Вонючая дыра в каменном полу вот и все удобства.
Окружающую тьму слегка разбавляли отсветы фонарей, а тишину слабые эхо невнятных голосов.
«А вот тебе и ретрит, вяло подумалось мне, сиди и медитируй вволю»
Примостившись на ложе, я выдохнул, унимая взвинченность. Раздерганные, заполошные мысли потекли спокойней.
Я ни на кого не надеялся, ни на Платека, ни на друзей. Понятно, что нас будут искать, но сидеть и ждать подмоги дело гиблое. Не ясно даже, кому мы занадобились. Польская оппозиция тот еще гадюшник. Сборная из церковного отребья, продажных профсоюзных бонз, неопилсудчиков И все лезут наверх, по головам, поближе к кормушке, чтобы всеми конечностями хапать слетающие доллары и фунты.
Мои губы перетянуло кривой усмешкой. Володька с Витьком до сих пор в шоке, а вот меня давно уж отпустило. Опыт был.
Покидало меня изрядно, и сам убивал, и меня убивали Но промахивались пока.
Я согнал напряг, усаживаясь в «позу кучера». Не след измучивать себя лишними переживаниями. Уж коли влип, то будь настороже и в полной боевой.
Больше часа по коридору шатался Збигнев, нацепивший кобуру с трофейным «Стечкиным». Он без перерыва смолил дешевое курево, и в моменты затяжек калившийся кончик сигареты подсвечивал круглое, плоское лицо.
Мои глаза привыкли к темноте, и улавливали малейшие отблески уходившего дня. Похоже, что коридор продолжался дальше, загибаясь буквой «Г» оттуда тянуло сквозняком, а в воздухе реяли закатные краски. Запасный выход?
Бубнившие голоса доносились оттуда же. Порой наплывали запахи съестного, слегка возбуждая желудочно-кишечный тракт, но шлейф горелого и кислого перебивал всякий аппетит.
Я замер. Глухая скороговорка и окурок ударился о каменные плиты, роняя оранжевые искры. Мимо камер засновала иная тень.
Шаркнул ботинок. Сдержанное дыхание послышалось совсем рядом, даже мурашки пошли по спине.
Миха опал шепот.
Упруго встав, я шагнул к решетке.
Привет, Томаш.
Привет. Я тут В общем, я не с группой Малютки Гжеся. У меня свое задание. Гжегож ждет важного гада и я тоже
Понимаю, мой кивок был невидим. Гжегож Здоровый такой, толстый?
Он. Я, когда в Польшу вернулся Тут только с виду всё спокойно. «Зомовцы» разогнали «Свободные профсоюзы Побережья», похватали многих из «Комитета социальной обороны», так уцелевшие спелись! Кто в подполье сейчас, а кто в боевых мобильных группах. Нападают на ваших, а сами стреляют в своих, чтоб визжать потом о «зверствах советских оккупантов»!
А кого ждут?
Яна Рулевского, он сейчас заместо Леха Валенсы Тс-с! Платек затих, вслушиваясь, и быстро договорил: Всё, надо идти. Да, забыл сказать второй прут с краю вынимается
Оттолкнувшись от решетки, Томаш будто растворился в черноте. Гортанный окрик Сердитый говор
И по коридору затопал Яцек. Пакостливо ухмыляясь, он светил в глаза «зэкам».
Слышь, ты? гулко разнесся голос Вайткуса. Ты еттот фонарь в дупу себе засунь!
Дрыщ явственно хихикнул. Свет погас, зато ствол «калаша» прошелся по решетке, выбивая дребезжащий звон.
Не шпи, швыни!
Желтый луч фонарика тускло мигнул, мотнувшись по ступеням, и Яцек поднялся наверх. Я выждал минут пять.
Спасибо дрыщу, хоть осветил темницу. В углу валялась куча тряпья и дырявое одеяло с разводами плесени. Соорудить инсталляцию «Спящий узник» было минутным делом.
Повертев, пошатав второй с краю холодный стержень, сыпанувший чешуйками ржавчины, я вытянул его из скважины, пробуренной в полу, и протиснулся по ту сторону решетки.
Звякнул, неслышно отпустив матерок, и бережно вернул на место увесистый штырь.
«Типа, свободен»
Я понимал, что действую наобум, но смирно сидеть, когда есть возможность хотя бы мнимой воли Не утерпел.
Крадучись, свернул за угол. Коридор расширялся, выходя к тупичку через широкий пролом в стене слышалось журчание воды. Видел я смутно закуток освещался огнем крошечного очага, обложенного битым средневековым кирпичом. Хворост догорал, и ладони сами потянулись к слабому теплу.
Это ты, Стась? буркнул Збышек, шаркнув за моей спиной.
Мгновенный испуг сработал как взрыватель. Развернувшись, я ударил боевика в горло, сложив пальцы в «они кен» и пораженно вздрогнул. Неужто вернулось утраченное?
Костяшки вошли в мускулистую шею, как в густой холодец. Трахея лопнула, словно смятый бумажный стаканчик, позвонки хрустнули ломкими сухариками.
Закидывая подрубленную голову, боевик беззвучно повалился на пол, а я, задыхаясь от прилившего адреналина, обшарил мертвое тело. Сдернул ремень с кобурой, суетливо нацепил на себя.
Унимая дыхание и торопливый перестук сердца, я прислушался. Сквозь щель в своде, куда завивался дымок очага, слышались отдаленные голоса мобгруппа изображала посиделки туристов.
Вдо-ох Вы-ыдо-ох
Подхватив труп, я доволок его до щербатого проёма в стене, и перевалил в бурливую протоку. Збышек канул, уносимый течением.
Отпыхиваясь, я счастливо улыбнулся. Не-ет, товарищи, упорные занятия каратэ тут ни при чем! Да я пшеку чуть башку не снес! Это сверхскорость, как раньше Очень даже вовремя
Вооружен и очень опасен! прошептал я, нервно хихикнув.
Плана по-прежнему не было. Бежать «на рывок»? Пробиваться с боем? Ага, с пистолетом наперевес против взвода автоматчиков!
Вопрос: уцелеет тогда хоть кто-нибудь, кроме тебя?
Ответ отрицательный
Выдохнув, я вернулся к камерам.
Петр Миронович! уплыл тихий зов.
Миша?!
Я, я Тут, среди чужих один свой есть, коротко изложив сидельцам последние известия, я сунул сквозь прутья кобуру с пистолетом. Держите. Пригодится в хозяйстве
Расслышать легкие шаги Яцека мне не удалось, зато дуло автомата, упертое под лопатку, ощутил четко.
Рэце до гори!
Тот же день, раньше
Москва, площадь Дзержинского
Иванов нервно перелистал пухлое досье. Фотографии, черно-белые и цветные, выпадали сами, словно дразня.
«До чего же похожа» затрудненно вздохнул генлейт.
Проклятая проблема выбора снова накрывала его своей леденящей тенью, а увильнуть никак
Толстая дверь заглушала шаги, но вот она скрипнула, отворяясь, и Елена фон Ливен перешагнула, даже так перепорхнула порог.
Приве-ет! запела девушка в цвету, порываясь чмокнуть «Борюсика». Тот уворачивался, но довольно вяло, так что от прицельного поцелуя не ушел. Твой водитель всё торопил меня, торопил Я уже невесть что подумала! она сощурилась. Ты чего такой скучный?
Машерова похитили, разлепил губы Борис Семенович.
Елена мигом построжела, а зоркие глаза глянули внимательно и цепко.
Кто?
Поляки, буркнул Иванов. Высадились с вертолета под видом пограничников, и похватали. И генсека, и его телохрана, и четверых ученых. Мишу Гарина, в том числе.
Я согласна! выпалила Фон Ливен.
Да подожди ты! рассердился хозяин кабинета.
А чего ждать? Рассказывай, давай!
Да что там рассказывать начал генерал-лейтенант брюзгливо, но Елена оборвала его нетерпеливым жестом.
Подробности потом! Зачем тебе я?
Борис Семенович тяжело поднялся, засопел и сел обратно. Сцепил пальцы, и уронил руки на столешницу.
Там всякие недобитки, что убереглись от ЗОМО и Службы Безопасности, сколотили новое движение. «Свобода и Солидарность» называется
Сокращенно «СС», недобро усмехнулась Елена.
Что? выплыл Иванов из тяжких дум. А, ну да У этих э-э «эсэсовцев» десятка два мобильных боевых групп. Вот одна такая и взяла наших в заложники Первым дозвонился раненый водитель Машерова. Доложил Мобгруппа напала на «Вискули». Двое убитых повар и егерь. Дочка егеря в реанимации. Ну, пожгли, как водится, нагадили Андропов позвонил Приказал найти наших. Я как будто против! Всех оперов ввел в курс дела. Ребята молодцы, сразу всё прочухали, и тут им крупно повезло. Устроили облаву в Августове, и попалась одна дамочка «Эсэсовка». Ирена Зарембская, он нахохлился, глядя исподлобья. Смотрела «Ставку больше, чем жизнь»? Там наши поймали немецкого офицера, Ганса Клосса, что ли, а он копия нашего разведчика
Короче, Склифосовский, мягко улыбнулась Елена. Я похожа на Ирену?
Борис Семенович придвинул фотки. С них томно улыбалась или надменно щурилась красивая молодая женщина.
Ага вытолкнула Фон Ливен, перебирая снимки. Оттенок волос темнее моих, надо покрасить Угу И прическа другая А где сама Ирена?
Здесь, вздохнул генлейт, чувствуя себя неловко, да и просто погано. Во «внутрянке».
Мне нужно незаметно понаблюдать за нею на допросе, деловито сказала Елена, откладывая фото. Какие у нее манеры, жесты Какой голос, говорит как
Для того ты и здесь, вздохнул Иванов, понурясь.
Девушка вскочила, и притиснула его.
Спасибо! заворковала она. Спасибо тебе!
Дура печально вздохнул мужчина. Там же убить могут.
Боречка, ласково засюсюкала Фон Ливен, я, конечно, не бессмертна, но сжить меня со свету очень даже не просто. Сама кого хочешь сживу! Всё, хватит болтать попусту. Пошли, послушаем, как эта С-с-ирена поет!
Вечер того же дня
Польша, Августовская пуща
Расслышать легкие шаги Яцека мне не удалось, зато дуло автомата, упертое под лопатку, ощутил четко.
Рэце до гори!
Вбитый тренировками рефлекс сработал тут же.
Молниеносно разворачиваюсь ствол скользит по спине. Если у дрыща хорошая реакция и он выстрелит, пуля попортит куртку
Бью без замаха, локтем в шею
Поправка я не учел малый рост Яцека Удар пришелся в ухо череп вмялся с противным мокрым хрустом
В темноте я сумел поймать АКМ, и отшагнуть мертвяк выстелился на каменных плитах.
Ромуальдыч!
Етта Ты?!
Держи! автомат грюкнул, задевая решетку. И спрячь пока.
Твердые пальцы Вайткуса на мгновение сжали мою руку, благодаря. А я, облизывая сухие губы, поволок Яцека к знакомому пролому, благо «груз 200» легкий.
«Темно шарахались мысли. Ночь скоро Заметят пропажу бойцов? Будут искать? Мало ли Может, те храпят в палатках»
Покойник нырнул в воду без всплеска и брызг. Подвсплыл, отсвечивая пузырем «камка», и пропал.
«Всё, хватит приключений на нижние девяносто»
Я шустро отворил «черный ход», проникая в свою предварилку, и вставил прут на место. Напряг слух, выхватывая из вечернего затишья тихий одинокий голос, прерывистый писк рации и даже перебор гитарных струн.
«Утро вечера мудренее?..»
Мне снилась Марина.
Суббота, 19 апреля. Утро
Первомайск, улица Киевская
Малолетний Искандер мальчиком рос ласковым и понятливым. Не капризничал, не ныл, не падал в магазине на пол, визжа и топая ногами: «Купи! Купи! Купи!»
Паки херувим.
Правда, порой на Сашу находило, и тогда в упорстве и настойчивости он мог превзойти и папу, и даже маму. Вот, как вчера.
В знойном Багдаде Искандер ибн Джирджир ни в чем не знал отказа, но такого яства, как баранки, у арабов не водилось. Стоило же Марине прикупить «бубликов», как Ершов-младший тут же уяснил, в чем смысл жизни. За вечер он сгрыз все баранки, и сидел скучный, в сотый раз затягивая:
Да-ай бубу!
А Марина в сотый раз отвечала, что нету, кончились, ты всё съел, мелкий жрун, но утром мама купит целую связку «бубликов»
Искандер горестно кивал, понурясь. Вздыхал, и твердил, как пароль:
Понимаю, понимаю Да-ай бубу!
Так, под душераздирающие вздохи, и заснул. С мечтой о баранке.
В субботу садик не работал, а единственная бабушка Долорес, прописанная в Ленинграде, никак не могла оторваться от переводов Федерико Гарсиа Лорки, чтобы заняться, наконец, истинным призванием всех советских бабушек тетешкать любимых внучат.