Артур, преданный профессии и соблюдавший ее принципы, с годами приобрел привычку говорить и действовать обдуманно и не отходить от правды в заметках даже самого легкомысленного содержания. Отец запомнился сыну щепетильностью в вопросах нравственности, и, хотя Исмаил стремился к тому же, ампутированная рука, это наследие войны, мешала ему. Плечо Исмаила несло в себе изъян; оно было своего рода черной шуткой, двусмысленностью, которую понимал только он. С тех пор Исмаилу многие и многое не нравилось. Он стал таким помимо собственной воли, и тут уж ничего не поделаешь. Он, ветеран, страдал от своего цинизма, цинизма человека, побывавшего на войне. Ему казалось, что именно после войны мир сильно изменился. И невозможно было объяснить, почему вдруг все обернулось сплошной бессмысленностью. Люди виделись ему невероятно глупыми живые оболочки, наполненные студнеобразной массой, кишками и жидкостями. Ему приходилось видеть внутренности вспоротых мертвецов; он знал, к примеру, на что похожи мозги, вытекающие из головы. И в сравнении с этим явления нормальной жизни казались ему до ужаса нелепыми. Исмаил обнаружил, что совсем незнакомые люди раздражают его. Если кто во время урока обращался к нему с вопросом, он отвечал коротко и сухо. В нем никогда не было уверенности, что окружающих не смущает его отсутствующая рука и они действительно говорят то, что думают. Он ощущал их стремление посочувствовать, и это раздражало его еще больше. Отсутствие руки уже само по себе было неприятно, а ему так и вовсе казалось отвратительным. Он мог бы оттолкнуть от себя других, если бы появлялся в классе в рубашке с коротким рукавом, открывавшей обрубок со шрамом. Однако он никогда не делал этого. Он совсем не хотел никого отталкивать. И все же людская суета теперь казалась ему сущей нелепицей, не исключая и собственные потуги, а своим существованием в этом мире он лишь нервировал других. Исмаил, как ни старался, не мог избавиться от такого безрадостного взгляда на жизнь и лишь молча страдал.
Потом уже, когда Исмаил стал старше и вернулся на Сан-Пьедро, его взгляды поумерились. Он искусно маскировал их под личиной сердечности ко всем и каждому. К цинизму воевавшего и получившего ранение прибавился неизбежный цинизм человека повзрослевшего, а с ним и цинизм, свойственный журналисту. Постепенно Исмаил привык видеть себя как однорукого мужчину за тридцать и неженатого. Это было не так уж и плохо, и он уже не раздражался так, как в Сиэтле. И все же оставались эти туристы, думал он, спускаясь по Холмистой улице к докам. Все лето они таращились на его пристегнутый рукав, чего уже давно не делали островитяне. Глядя на молочно-белые, чистые лица приезжих, Исмаил чувствовал, как внутри помимо его воли поднимается желчное раздражение. А ведь ему хотелось любить всех и каждого. Только он не знал, как это сделать.
Матери было пятьдесят шесть; она жила в южной части острова, одна в старом доме, том самом, где прошло детство Исмаила. Когда Исмаил вернулся из Сиэтла, мать сказала ему, что цинизм его, хотя и понятен, совсем ему не к лицу. У отца, сказала она, он тоже был и тоже не шел ему.
Отец всем сердцем любил человечество, но ему мало кто нравился из окружающих, говорила она Исмаилу. И ты такой же весь в отца.
Когда Исмаил подошел к докам, шериф, опершись ногой о сваю, беседовал с рыбаками. Рыбаки собрались перед шхуной Карла Хайнэ, пришвартованной между «Эриком Джей» и «Торденшёльдом» первое судно, с носовой выборкой, принадлежало Марти Юхансону, второе было сейнером с кошельковым неводом, из Анакортеса. Исмаил направился в их сторону; в это время подул южный бриз и заскрипели причальные концы «Передового», «Провидения», «Океанического тумана» и «Торвангера», обычных шхун с жаберными сетями. «Таинственная дева», шхуна для лова палтуса и сайды, в последнее время барахлила, и ее как раз поставили на ремонт. Корпусную сталь по правому борту сняли, двигатель разобрали, рядом лежали коленчатый вал и вкладыши нижней головки шатуна. У носовой части шхуны громоздилась куча трубной арматуры, валялись два ржавых дизельных двигателя, осколки зеркального стекла и корпус электродвигателя, на который были составлены пустые банки из-под краски. Ниже, на воде, как раз на уровне прибитого к докам обрывка дерюги, защищавшего отбойный брус, расплывалось блестящее маслянистое пятно.
Чаек в этот день было полным-полно. Обычно они промышляли около консервного завода, но сейчас сидели на поплавках или буях, точно вылепленные из глины изваяния. Иногда чайки качались на приливной волне, а временами взмывали вверх и вертели головами, ловя ветер. Бывало и так, что птицы садились на оставленные без присмотра суда, выискивая на палубе объедки. Рыбаки иной раз палили по чайкам утиной дробью, но обычно птицы свободно хозяйничали в доках все было заляпано их сероватым пометом.
Бочку с нефтью перевернули уже давно, еще до того, как поставили «Сьюзен Мари»; теперь на ней сидели Дейл Миддлтон и Леонард Джордж в промасленных комбинезонах механиков. Ян Сёренсен облокотился о сбитый из клееной фанеры мусорный контейнер; Марти Юхансон стоял в заправленной футболке, широко расставив ноги и сложив руки на открытой груди. Рядом с шерифом был Уильям Юваг с сигаретой в руке. Помощник шерифа забрался на носовой планшир «Сьюзен Мари»; болтая ногами, он слушал рыбаков.
Рыбаки Сан-Пьедро тогда выходили в море уже в сумерки. Большинство ловили рыбу жаберными сетями: они бороздили пустынные воды и бросали сети там, где косяками шел лосось. Сети зависали в темной воде, и рыба попадалась в них.
Рыбак коротал ночные часы в тишине, покачиваясь на волнах и терпеливо ожидая. Привыкнуть к этому невозможно, надо было родиться таким, иначе надеяться на успех не приходилось.
Иногда лосось шел в таких узких местах, что рыбакам приходилось ловить на виду друг у друга, из-за чего возникали стычки. Один, опередивший другого, бросал сеть выше по течению; тогда обойденный проходил борт о борт с обидчиком, потрясая гафелем и кляня вора на чем свет стоит. Перебранки в море случались, но чаще рыбак целую ночь рыбачил один и ему не с кем было ругаться. Некоторые, попробовав ловить в одиночку, бросали это дело и вливались в команды сейнеров с кошельковыми неводами или переходили на ярусный лов палтуса. Постепенно Анакортес, городок на материке, перетянул к себе большие суда с командами от четырех человек и больше, в то время как Эмити-Харбор приютил суденышки с жаберными сетями, управляемые в одиночку. На Сан-Пьедро этим гордились, ведь мужчины острова отваживались выходить на лов даже в ненастье. И со временем среди островитян укрепилось такое мнение, что лов в одиночку почетнее всего; сыновьям рыбаков снилось, как они выводят свою шхуну в открытое море и в сеть им попадает лосось невероятных размеров.
Так на Сан-Пьедро закрепился образ настоящего мужчины молчаливого трудяги, в одиночку выходящего на лов. Тот же, кто отличался излишней общительностью, слишком много болтал и не прочь был послушать других, посмеяться с ними, тот не обладал необходимыми качествами. Лишь вступивший в схватку с морской стихией в одиночку мог рассчитывать на признание других.
Мужчины на Сан-Пьедро отличались молчаливостью. Правда, иногда, заходя в доки уже на рассвете, они делились друг с другом новостями, и это было для них огромным облегчением. Усталые и все еще занятые, они стояли на палубах и говорили о том, что произошло за ночь и что было понятно им одним. Такой задушевный разговор, обнадеживающие голоса других, относившихся с доверием к их собственным вымыслам, смягчали рыбаков, когда те возвращались домой к женам. Словом, это были одинокие люди, чей характер сложился под влиянием островной географии; временами у них возникало желание поговорить, но осуществить его они не умели.
Приближаясь к группе рыбаков, Исмаил знал, что не вхож в это братство, более того, он зарабатывает на жизнь словами и тем подозрителен им. С другой стороны, у него преимущество калеки и человека, побывавшего на войне, чей опыт всегда остается загадкой для непосвященных. Последнее имело ценность в глазах суровых рыбаков и могло перевесить их недоверие к нему, словесному манипулятору, целый день проводящему за печатной машинкой.
Рыбаки кивнули ему и, чуть подвинувшись, пустили в свой круг.
Слыхал? спросил Исмаила шериф. Небось уже побольше моего знаешь?
Верится с трудом, ответил Исмаил.
Уильям Юваг сунул сигарету в зубы.
Такое случается, буркнул он. С рыбаками такое случается.
Да уж, отозвался Марти Юхансон. Но вот ведь надо ж Он мотнул головой и покачался на каблуках.
Шериф переменил ногу, опиравшуюся о сваю, и положил локоть на колено.
Был уже у его жены? спросил Исмаил.
Был, ответил Арт.
Трое ребят сказал Исмаил. Что она теперь будет делать?
Даже не знаю, ответил шериф.
Что сказала-то?
Да ничего.
Ну а что тут скажешь? Что скажешь-то? вмешался Уильям. Господи!
Исмаил понял, что журналисты у Ювага не в чести. Юваг был загорелым рыбаком с большим пузом и в татуировках; мутный взгляд выдавал в нем любителя джина. Пять лет назад от Ювага ушла жена, и он жил на своей посудине.
Извини, Юваг, сказал Исмаил, ища примирения.
Извини, извини проворчал Юваг. Да иди ты, Чэмберс!
Все засмеялись. Это Юваг не со зла, это он так в шутку, догадался Исмаил.
И что же случилось? поинтересовался Исмаил у шерифа.
Именно это я и пытаюсь выяснить, ответил Арт. Как раз об этом-то мы тут и толкуем.
Арт выясняет, где мы все рыбачили, пояснил Марти. Он
Все мне не нужны, перебил рыбака шериф. Я хочу знать, куда прошлой ночью вышел Карл. Кто видел его или говорил с ним в последний раз. Вот что мне нужно, Марти.
Я видел, подал голос Дейл Миддлтон. Мы вместе выходили из залива.
Так уж и вместе? Скорее, это ты за ним вышел. Ведь как пить дать вышел, а? усмехнулся Марти.
Рыбаки помоложе, вроде Дейла, обычно подолгу сидели в кафе «Сан-Пьедро» или ресторане «Эмити-Харбор», пытаясь выудить ценные сведения. Они все выспрашивали, куда поплывет рыба, как вчера шел лов да где именно. Рыбаки опытные и удачливые вроде Карла Хайнэ не обращали на таких никакого внимания. Вот и получалось, что молодежь пристраивалась к ним в хвост и сопровождала до рыбного места мол, не хочешь говорить, сами выследим. В туманную ночь преследователям Карла Хайнэ приходилось идти совсем близко; чтобы не упустить из виду источник сведений, они включали радиосвязь неудачники настраивались друг на друга в надежде разузнать хоть что-то. Самые уважаемые рыбаки, согласно установившейся на Сан-Пьедро традиции, никого не выслеживали, а радиосвязь не включали. Время от времени к ним приближались, но, узнав, тут же разворачивались, понимая, что у этих разжиться нечем. Кто-то делился сведениями о рыбных косяках, кто-то нет. Карл Хайнэ принадлежал к числу последних.
Ну ладно, что было, то было, признался Дейл. А что вы хотите к парню рыба так и шла!
Когда это было? спросил шериф.
Где-то в половине шестого.
А позже его кто-нибудь видел?
Ага. У Судоходного канала. Народу там было тьма. За кижучем шли.
Прошлой ночью был туман, заметил Исмаил. Наверняка вы шли близко.
Нет, ответил Дейл. Я просто видел, как он выбрасывал сеть. Еще до тумана. Может, в полвосьмого. Или в восемь.
Я тоже его видел, заговорил Леонард Джордж. Он вытравил сеть до упора. И ловил на отмели.
Когда это было? спросил шериф.
Рано, ответил Леонард. В восемь.
А позже его никто не видел? После восьми?
Да меня и самого в десять там уже не было, рассказывал Леонард. Не поймал ни рыбешки. Ну и пошел к мысу Эллиот, совсем тихо пошел. Туман был, приходилось то и дело гудок включать.
Я тоже, подтвердил Дейл. Многие снялись оттуда, не стали долго выжидать. А как ушли наткнулись на косяк Марти. Дейл ухмыльнулся. И подвезло же нам тогда.
Карл тоже пошел к Эллиот-Хед? спросил шериф.
Я не видал, ответил Леонард. Да наверняка и не скажешь. Уж больно густой был туман.
Вряд ли Карл снялся, рассудил Марти. Не в его привычках было бегать. Уж если он где выбрал место, то там и оставался. Может, поживился чем на Судоходном. А впереди я его не видал, нет.
Я тоже, подхватил Дейл.
Но на Судоходном-то вы его видели, напомнил шериф. Кто еще там был?
Кто еще? переспросил Дейл. Да разве ж всех упомнишь. Там десятка два судов было, если не больше.
Густой туман, сказал Леонард. Гуще не бывает. Ни черта не видать.
И все же кто был? повторил вопрос шерифа Арт.
Ладно, сдался Леонард, попробую вспомнить. «Касилоф», «Островитянин», «Магнат», «Затмение» это на Судоходном
«Антарктика», прибавил Дейл, тоже была там.
Да, «Антарктика», подтвердил Леонард.
А как насчет радиосвязи? спросил Арт. Слышали кого? Из тех, кого не называли?
Вансе Шёпе, припомнил Леонард. Знаете? У него «Провидение». Перекинулись с ним парой слов.
Так уж и парой, усмехнулся Марти. Да я вашу трескотню всю дорогу слышал, до самого верхнего течения. Ну ты, Леонард, и
А еще? перебил шериф.
«Вожак стаи», ответил Дейл. Я слышал Джима Ферри и Хардвелла. «Берген» был на Судоходном
Уверен?
Вроде да, ответил Леонард. Ну да, точно.
А «Магнат» чье это судно? спросил Арт.
Моултона, ответил Марти. Прошлой весной купил его у Лейни.
А «Островитянин»? Это кто?
«Островитянин» у Миямото, ответил Дейл. Вроде у него. Ну, у того, что младше.
У старшего, поправил Исмаил. Кабуо старший. Младший это Кэндзи. Тот на консервном работает.
Все они на одно лицо, рассудил Дейл. И не разберешь, кто есть кто.
Ага, японцы эти Юваг швырнул окурок в воду рядом со «Сьюзен Мари».
Значит, так, решил Арт, увидите Хардвелла, Вансе Шёпе, Моултона или кого там еще скажите, чтобы зашли ко мне побеседовать. Я хочу знать, говорил ли кто из них с Карлом прошлой ночью. Понятно? Чтоб явились все до единого.
А шериф прямо землю носом роет, сказал Юваг. Разве это не несчастный случай?
Конечно, ответил Арт. И все-таки, Уильям, человек мертв. Придется писать отчет.
Короший человек был, высказался Ян Сёренсен, говоривший с легким датским акцентом. Короший рыбак. И покачал головой.
Шериф убрал ногу со сваи и тщательно заправил рубашку в брюки.
Абель, бросил он помощнику, подготовь катер и жди меня в участке. Я тут пройдусь с Чэмберсом. Надо обговорить кое-что.
Но только когда они совсем вышли из доков и свернули на Портовую улицу, шериф перестал говорить о пустяках и перешел к делу.
Послушай, Исмаил, сказал он, я знаю, что ты задумал. Ты задумал статью. Шериф Моран подозревает, что дело нечисто, и начал расследование. Так?
Ну, не знаю, ответил Исмаил. Я пока еще ничего не знаю. Надеялся, что ты введешь меня в курс дела.
Конечно, введу, ответил Арт. Только ты сперва обещай мне кое-что. Ты ни словом не обмолвишься о расследовании, идет? Хочешь сослаться на мои слова? Вот, пожалуйста: Карл Хайнэ утонул в результате несчастного случая. Ну или что-то в этом роде, ты уж сам придумай. Но о расследовании молчок. Потому что нет никакого расследования.
Хочешь, чтобы я соврал? спросил шерифа Исмаил. Состряпал фальшивку?
Ладно, только давай без протокола, предупредил шериф. Да, расследование ведется. Всплыли кое-какие странные, совсем незначительные детали, и они могут означать все что угодно такова наша позиция на данный момент. Это может быть убийством, непредумышленным убийством, несчастным случаем чем угодно в буквальном смысле этого слова. Все дело в том, что пока мы ничего не знаем. И если ты раструбишь об этом на первой странице, не узнаем никогда.
А как же те парни, с которыми ты только что говорил? Сам знаешь, Арт, что они сделают. Юваг всем и каждому разболтает о том, как ты вынюхивал убийцу.
Это другое дело, возразил Арт. То ведь слухи, так? А слухи пойдут в любом случае, без всякого расследования. Таким образом мы дадим убийце понять если, конечно, он существует, что все это пустая болтовня. Пусть длинные языки поработают на нас введут его в заблуждение. Да и в любом случае я обязан был задать вопросы. У меня ведь нет выбора. И если кто хочет строить догадки, так ведь то его личное дело, тут уж ничего не поделаешь. Но вот заявлений в газете я не потерплю.