Месяц шел за месяцем. Никаких новых материалов, усугубляющих вину Кампанеллы, найти не удавалось. Уже около двух лет его держали в тюрьме, а он по-прежнему оставался несломленным. В середине 1595 года казуисты из конгрегации Святой службы пришли к решению, которое их устраивало: было постановлено перевести Кампанеллу в один из римских монастырей, а дело его считать незаконченным и следствие продолжать.
Условия, созданные Кампанелле в монастыре св. Сабины, мало чем отличались от тюремных. За ним был установлен постоянный надзор, и всякая попытка побега была исключена. Правда, ему разрешали выходить в монастырский сад, сидеть на солнце, наслаждаться зеленью и ароматом травы. Он мог писать, но каждую строчку придирчиво проверяли строгие цензоры. Не проходило дня, чтобы в его келье тайно не устраивали обыск, когда он был во дворе или на богослужении. Кампанелла понимал, что инквизиция, окружив его соглядатаями и доносчиками, нарочно предоставила ему некоторую свободу, чтобы поймать его на неосторожно сказанном слове или на мысли, сгоряча доверенной бумаге. Теперь, когда сердце его и разум были полны идеями Государства Солнца, он, во что бы то ни стало, хотел снова очутиться на воле и поэтому был очень осторожен, избегал лишних разговоров, старательно соблюдал устав монастыря, не пропускал ни одной мессы.
Он писал, но писал совсем не то, что надеялись найти в его рукописях хитрецы из Святой службы. Из-под его пера не выходило ни одной строчки, которая могла бы уличить его в опасном образе мыслей. Он, напротив, проявлял себя ревностным христианином и воинствующим католиком.
Кампанелла сочинил «Диалог, направленный против лютеран, кальвинистов и прочих еретиков» и вместе с письмом послал его никому иному, как Альберто Трагальоло! Даже занимаясь вопросами стихосложения, физиологией, поэзией, философией или теорией кавалерийского искусства, он не забывал об инквизиции. Трактат «Поэтика» он посвятил кардиналу Сан-Джорджо родственнику папы и одному из руководителей Святой службы.
Несмотря на все старания Кампанеллы, дело его затягивалось до бесконечности. Хотя и не было найдено никаких новых улик, судьи с приговором не торопились. После двухлетнего заключения в тюрьмах Падуи и Рима он провел еще целых полтора года в монастыре св. Сабины. Только в декабре 1596 года трибунал огласил решение: Кампанеллу объявили «сильно заподозренным в ереси» и приговорили к отречению.
Выхода не было. Человек, не соглашающийся отречься от ереси, в которой его подозревали, считался «формальным еретиком», подлежал выдаче светским властям и сожжению заживо. Томмазо не колебался. Пусть он на словах и отречется от любой ереси, от ереси «иудействующих» или какой-либо другой, на деле он ни на йоту не изменит своим убеждениям! Он исполнит гнусный и унизительный обряд только ради того, чтобы, получив свободу, продолжать борьбу. Он верил, что дождется того дня, когда восставший народ сторицею воздаст инквизиторам и палачам за все их злодеяния.
В пасмурное и холодное декабрьское утро Кампанеллу привели в церковь св. Марии-над-Минервой. Он был одет в санбенито позорное рубище еретика с намалеванной на нем половиной андреевского креста. На шее висел кусок дроковой веревки, голова была увенчана дурацким картонным колпачком, а в руках он держал свечу из зеленого воска.
Его заставили стать на колени, произнести обычную формулу отречения от ереси и скрепить ее своей подписью. Вслед за этим в соответствии с заведенной процедурой от него потребовали изъявить согласие быть подвергнутым самому суровому обращению в случае, если он вновь будет привлечен к суду инквизиции.
Кампанеллу освободили с обязательством никуда не уезжать из Рима. Слежка за ним не прекращалась. Он был очень осторожен и не давал никакого повода для доносов. Тем не менее, на воле ему суждено было оставаться недолго. Через два месяца после освобождения его снова арестовали.
Неужели нашлись свидетели, подтвердившие прежние обвинения? Или, не выдержав пыток, признался веронец Антонио?
Долгие месяцы ему ничего не удавалось узнать. Допросы почему-то касались главным образом далекого прошлого, жизни в Калабрии, его знакомых, друзей, земляков. Кто из них арестован? Возможно, какой-нибудь близкий друг изнывает где-то рядом, в этой же башне, отделенный несколькими камерами?
Вся весна и лето прошли в мучительных допросах. От него требовали признаний в том, что десять лет тому назад, еще в Калабрии, он проповедовал ересь и общался с фуорушити. Кампанелла все отрицал. Мало ли чего не болтали злые языки после его бегства из монастыря! Только осенью, когда ему предъявили показания Шипионе Престиначе, он понял, что произошло. Он был освобожден, а инквизиция продолжала повсюду собирать о нем сведения. Как раз в эту пору испанским властям посчастливилось, наконец, поймать Престиначе. Во время пыток он назвал нескольких сообщников и вспомнил о давнишних разговорах с Кампанеллой. Его показаниями занялась инквизиция. Епископ Сквиллаче допросил целый ряд лиц, но никто не подтвердил, что слышал из уст Кампанеллы ересь. Престиначе оставался тоже единственным свидетелем.
Инквизиторы, возобновляя следствие, рассчитывали, что смогут ловко сыграть на имени Престиначе и: заставят самого Кампанеллу признаться. Это была единственная возможность использовать историю с плененным фуорушити. Тем более, что он, как только пришел в себя, сразу же отрекся от показаний, сделанных в минуту слабости, и 17 февраля еще до нового ареста Кампанеллы был обезглавлен в Неаполе.
Томмазо не дал себя запутать. Очередная затея инквизиторов благодаря его выдержке провалилась. Никакими существенными подробностями пополнить дело Кампанеллы так и не удалось.
В декабре 1597 года, продержав Кампанеллу в тюрьме еще десять месяцев, его освободили с предписанием вернуться в Калабрию. Кампанелла покинул Рим без всякого сожаления. Вид Замка св. Ангела будил в нем слишком тяжелые воспоминания.
Глава шестая
Заговор
По дороге в Калабрию Кампанелла почти четыре месяца провел в Неаполе. Ему казалось, что недовольство испанцами достигло предела. Достаточно одной искры, и взрыв народного гнева потрясет до основания все Неаполитанское королевство.
Чего же он медлит? Известия, приходившие из Калабрии, еще больше разжигали его нетерпение. В конце июля он не выдержал, неожиданно объявил, что уезжает, и побежал в порт узнать о ближайшем корабле, плывущем на юг.
Кампанелла возвращался на родину с горячим желанием бороться. Хватит вынашивать идеи и составлять дерзкие проекты. Если он не осуществит своих замыслов теперь, то не сделает этого никогда. Неужели, если еще раз инквизиция приберет его к рукам, чтобы отправить на костер, ему поставят в вину лишь недозволенные мысли и смелые планы?
Родные берега заставили его сердце биться сильнее. Почти десять лет он не был в этих краях. Такой ли он найдет Калабрию, как мечтает? И как его, «сильно заподозренного в ереси», встретят старые друзья? Его неприятно поразило, что на пристани толклись испанские солдаты.
Знакомые места совсем не изменились: та же страшная бедность, крестьяне, надрывающиеся на полях, жалкие лачуги, худая скотина, запущенные виноградники. Приближаясь к Никастро, он уже издали заметил колокольню монастыря, с которым было столько связано.
На главной площади, неподалеку от ратуши, торчала виселица. Рядом с облепленным мухами телом стоял стражник. С каких это пор здесь так развелось воровство, что власти вынуждены опасаться злодеев, похищающих трупы?
В монастыре Благовещенья Кампанелла встретил сразу нескольких друзей. Пиццони никак не мог побороть волнения, а Пьетро Понцио долго не хотел выпускать его из своих объятий. Послушник побежал за настоятелем. У Кампанеллы невольно вырвался крик удивления: Дионисий!
Как все они выросли и возмужали! Расспросам не было конца. Томмазо неохотно говорил о пережитом, зато внимательно слушал рассказы о положений в Калабрии. Пьетро Понцио и Пиццони перебивали друг друга.
Жизнь была тяжелой и беспокойной. Народ задыхался от нищеты и налогов. Испанцы поддерживали свое господство жесточайшим террором; Они не могли обеспечить в стране порядка. Редкий день проходил без убийств, казней, облав. Повсюду шла борьба за власть. Каждый крупный землевладелец мнил себя всесильным владыкой. В городах бесконечно враждовали различные партии, даже между церковью и испанскими чиновниками не прекращались раздоры. Епископы всеми средствами старались расширить свое могущество и увеличить доходы. Их безмерные притязания наталкивались на сопротивление вице-короля. Тогда они пускали в ход отлучение от церкви. Страшась небесных кар, одни чиновники не осмеливались выполнять приказов правительства, если они хоть в какой-то степени ущемляли церковные интересы, а другие, напротив, открыто применяли силу.
К чему только не приводил страх перед отлучением и боязнь нарушить неприкосновенность духовных лиц! Хитрые попы знали, как играть на суевериях. В Никастро монахи повздорили со слугою испанца-капитана. Слугу посадили, но монахам показалось этого мало. Они ворвались в тюрьму, схватили своего недруга и, затащив в церковь, зверски избили палками. А в это время капитан стоял у дверей и не осмеливался войти.
Другой раз, в Роджиано, солдаты, преследуя разбойников, окружили их в каком-то доме. Монахи, родственники попавших в беду бандитов, со святыми дарами и рясами вошли в дом, набросили им на плечи священнические одежды и на глазах у оторопевших солдат увели в церковь.
Во время раздоров между светскими и духовными властями много говорилось о престиже церкви и о ее неотъемлемых правах судить клириков, а на самом деле в основе конфликта лежала ненасытная жадность попов к земле, недвижимости, деньгам. Светский суд не имел права разбирать дела духовных лиц. Пользуясь этим, епископы готовы были за приличное вознаграждение объявить любого негодяя клириком и спасти его от тюрьмы или казни. Каких только это не вызывало злоупотреблений! Епископ Сквиллаче взял под свою защиту знаменитого своими преступлениями Колелла Буа, объявив его бродячим монахом.
Епископ Джераче, угрожая судьям немедленным отлучением, потребовал выдачи конокрада под предлогом, что обвиняемый двенадцать лет назад носил тонзуру. А епископ Катанцаро за хорошую мзду спрятал в монастыре женщину, убившую жену своего любовника, и вскоре позволил ей безнаказанно скрыться. Церковные власти шли на любые ухищрения, чтобы помочь тем, кто не жалел для них денег. Они не дали наказать человека, похищавшего девушек, ссылаясь на то, что его арест в нарушение обычая произошел сразу же после пасхи. Таковы были пастыри, которые пеклись единственно о том, чтобы поосновательней стричь свою паству. Они спорили с испанцами за каждый грош, но, ненавидя их, действовали с ними заодно.
Дионисий подробно рассказывал о своей жизни. Радостного было мало. Жестокая борьба за прибыльные церковные должности не оставила и его в стороне. Служители церкви мало чем отличаются от разбойников, когда, околотивши партии, рвутся к доходным должностям.
Так и прошли все эти годы: в бессмысленных распрях, в долгих тяжбах, в препирательствах с начальством. Чем он мог похвалиться? Способности к наукам, которые он проявлял, будучи студентом, казалось, заглохли. У него не было времени для серьезных занятий. Зато он отличался редким красноречием. Когда он с амвона произносил свои проповеди, церковь всегда была полна народу. Он делал с аудиторией что хотел и, как хороший актер, мог в нужный момент разрыдаться. Однажды, выступая с проповедью в женском монастыре, он привел монахинь в исступление, а потом еще притворно упал в обморок. Ему нечего повторять Кампанелле, что он всегда тяготился сутаной и не по собственной воле выбрал профессию. Да, его буйный характер доставляет ему много неприятностей. У него слишком часто чешутся руки, когда он видит ненавистные рожи ленивых, тучных монахов! Единственно, что радует его, так это любовь, с которой относятся к нему простые люди. Это, разумеется, происходит не только потому, что он не дерет с них три шкуры за справляемые требы. Он знает их нужды и, когда они обращаются к нему за помощью, никогда не отделывается утешениями. Он старается помочь беднякам, дает деньги, семена, одалживает волов.
И это все? Разве люди не могут ждать от Дионисия Понцио большего? Кампанелла не спускал с друга испытующего взгляда. Неужели Дионисий так и растратит свою бьющую через край энергию на драки с монахами-тунеядцами и на эффектные проповеди, заставляющие женщин впадать в истерику? Неужели он забыл о возвышенных мечтах юности? Правда, с тех пор пролетело целых двенадцать лет.
Дионисий помрачнел. В келье стало совсем тихо. Смеркалось. Томмазо пылко схватил его за руку: кому еще думать о родной Италии, как не ее сыновьям?!
Томмазо разбудил необычный шум: крики, выстрелы, стук лошадиных копыт. Потом все смолкло. Через некоторое время он услышал в коридоре Дионисия, говорившего вполголоса. Открыли соседнюю дверь. Он не успел еще заснуть, когда в ворота монастыря кто-то настойчиво забарабанил. Стук продолжался долго. Наконец на дворе появился Дионисий, поправлявший войлочный плащ, одетый прямо на белье. Кампанелла видел из окна, как, стоя в воротах, он разговаривал с испанцем офицером. Тот чего-то упорно требовал, Дионисий недоуменно разводил руками.
Утром, спускаясь завтракать, Кампанелла заметил в соседней келье, которая накануне была пуста, двух незнакомых людей. На столе лежали отстегнутые шпаги, у стены стояла пара аркебузов.
В трапезной только и говорили о ночном происшествии. Какие-то смельчаки, несмотря на охрану, украли с главной площади тела казненных фуорушити. Солдаты бросились за ними в погоню. Тогда от группы отделились два храбреца, чтобы задержать преследователей. Завязалась перестрелка. Пока испанцы дожидались подкреплений, удалось скрыться и этим двоим. Облава ничего не дала. Они словно в воду канули.
Дионисий, сидя на своем месте, как ни в чем не бывало продолжал есть.
На следующую ночь он спустился в конюшню, сам оседлал лошадей. Незнакомцы исчезли так же незаметно, как и появились.
Радостное волнение охватило Кампанеллу. Оказывается, приор монастыря Благовещенья интересовался не только жирными каплунами и красивыми прихожанками!
Они объяснились начистоту. Голос Дионисия дрожал от гнева. Положение в Калабрии с каждым годом становилось все напряженнее. Народ ненавидел иноземных поработителей. Испанцы искали поддержки среди крупных землевладельцев. Они смотрели сквозь пальцы на чинимые ими злоупотребления. Те сгоняли крестьян с земли, захватывали общинные выгоны. Крестьяне уходили в горы, объединялись в отряды, мстили помещикам, жгли усадьбы, нападали на гарнизоны. Вице-королю приходилось каждый год увеличивать численность расквартированных в Калабрии войск и снаряжать все новые и новые карательные экспедиции против партизан. Они стоили огромных средств. Новых налогов не хватало, чтобы задушить сопротивление народа. Изо дня в день росло число скрывающихся от властей. Многие из них тоже присоединялись к партизанам. В стране ни на минуту не прекращалась борьба с угнетателями. Некоторые из фуорушити прятались в монастырях. Случалось, что даже епископы, враждуя с испанцами из-за доходов, старались заручиться поддержкой партизан.