Что ему надо? Этому старому чёрту.
Если бы он был один! За ним стояли ещё двое, сорокалетние женщина, похожая на булочку, и изящный, как щёголь, мужчина. Они будто специально так по-идиотски встали, плотиной, чтобы людям не было прохода. Мужчина был похож на итальянца или испанца. Женщина немного упитанная; её рыжие волосы собраны вверх, в «бабетту». Она была очень похожа на француженку. Эта дама фыркнула ноздрями, желая поскорее присесть. Люди протискивались через них к эконом-классу. Старик всё стоял и смотрел на Джека с ещё большим презрением. Из-за конфеты во рту он по-верблюжьи двигал губами, словно вот-вот плюнет Джеку в лицо. Мужчина, похожий на итальянца, демонстрировал страстность дерзкими поворотами головы в бриолине, оставляя в воздухе шлейфы чёрной причёски с отблеском оперения ворона. Он делал вид, что не замечает внимания зашедших пассажиров и сел напротив Джека, с краю, приняв вид усталого путника. В этом бизнес-классе два кресла были расположены напротив другой пары так, чтобы четверо сидели в одной компании. Между ними встроен пластиковый овальный столик, с виду деревянный. Дерево не золото, но и его подделывают. Весьма необычный бизнес-класс.
Белая приталенная рубашка «итальянца» расстёгнута так, чтобы на его груди как бы нечаянно торчали кудри и блестел качественный серебряный крестик с распятием. Этот крест и прокурорский взгляд старика обжигали Джека морозом. Какого дьявола им надо от меня? Никому не нравится, когда нервируют его совесть. Совесть и без того измученный зверь.
Всё ещё заходили белые люди, те, что с чёрными чехлами. За бортом чуть ли не африканская жара. От яркости солнца ослепительно светились белопёрые самолёты.
Женщина из компании старика и «итальянца» заняла своё место. Было видно, как она пытается скрыть наслаждение от его ошалелого взгляда. Не то чтобы взгляд его был именно таким, но она так вообразила. Вероятно, она и мужчина, похожий на итальянца пара. Пусть даже всё в их внешности отличается. Лишь глаза этого мужчины, цвета сигары, сочетались с осенней желтизной её радужек.
Старик ещё раз, контрольно, сверкнул чёрным взором на Джека. Потом разгрыз остаток леденца и, о чудо, заговорил:
Молодой человек.
Джек сухо сглотнул и ничего не сказал. Что тут скажешь? Ни возразить, ни согласиться. Кислорода в изобилии, но от волнения дышалось с трудом. Старик медленно, властно и давяще сказал Джеку:
Вы не ошиблись?
Джек растерялся. Напор холодный и неуклонный. Будто этот старик следователь и сейчас примется убеждать его в совершении преступления века, в которое парень сам поверит. Что я такого натворил? Джек готов был признаться в самых тяжких грехах настолько этот старик был убедителен и проницателен.
Тот терпеливо повторил:
Вы ошиблись?
Самое время ошибаться, Джек сам не понял, что сказал.
Старик неискренно и недобро улыбнулся. Его серебряный зуб сверкнул в стиле поэзии двадцатого века. Затем он сказал с фальшивой вежливостью:
Вы заняли чужое место.
Джек заёрзал. Он вынул из кармана джинсов помятый билет. Стюардесса ещё при входе, мило улыбаясь, указала ему именно сюда. И на билете обозначено это же место. Старик не сомневался в своей правоте. Он состроил такую мину, будто проглотил горькую пилюлю. Джек ещё раз проверил место на билете и, скрывая беспокойство, сказал:
Вот, посмотрите, Джек протянул руку с посадочным талоном. Мой билет не врёт.
Не врёт, повторил за Джеком старик. Разве он лотерейный, чтобы врать?
Пожилой мужчина сжато улыбнулся лучиками из морщинок в уголках глаз и вежливо вырвал билет из руки Джека. Пробежался по нему глазами.
И правда. Билеты одинаковые. Что за ерунда?
Старик положил оба талона на стол и как-то нехотя придвинул их к Джеку по столу в манере крупье. Джек тоже сравнил их. В билете старика было его имя: Иосиф.
За его спиной в направлении хвоста мелькали пассажиры. Иосиф сел с краю, рядом с Джеком, и наблюдал, что чувствует парень в связи с таким впечатляющим совпадением. На глянцевом покрытии столешницы цвета тростникового сахара отражались перевёрнутые лица мужчины и женщины тех, что напротив, как зеркальные портреты валета и дамы. Для них старик со своим отражением король, а Джек скорее, Джокер. Так в бизнес-классе создалась отдельная компания из четырёх козырей.
Вошли чёрные и красный. Вошли синие, жёлтые. Пассажиры эконом-класса почти все уже собрались. Поток людей в сонной артерии самолёта становился более вялотекущим. Но из-за этого они чаще замечали интересную компанию из четырёх человек. В бизнес-классе больше никого не было.
Старик Иосиф что-то скрывал. Он положил правый локоть на стол и ёрзал пальцами от носа ко лбу. Его поведение изменилось, будто он узнал, что разговаривает с сыном своего начальника, и по незнанию принял его поначалу за оборванца.
Он сказал Джеку с какой-то неловкостью:
Рад знакомству.
Правда? сказал Джек.
Как сказать. Не то чтобы совсем правда. Но и не сказать, что неправда совсем.
Всё живое вокруг беззвучно ахнуло. Так он здорово выразился.
Джек иронично изобразил великосветскую вежливость:
Абсолютно взаимно.
Иосиф выпрямился и присмотрелся к Джеку. Он зауважал парня сильнее, чем минуту назад.
В брюхе самолёта, в эконом-классе, не было ни одного свободного места. Все уселись. До вылета оставались считанные минуты. Ручная кладь у всех либо под ногами, либо в руках, либо в ящиках над головами.
Старик думал, о чём сказать. Он явно что-то скрывал. Внешне он не ёрзал. Но внутреннее колебание ощущалось. Он обходил основную мысль и начал сбоку:
Понимаешь?
Да отстанет он или нет?
Что именно? Джек не хотел потерять своё крутое место.
Мы купили четыре билета.
Вот дела. Парень не мог это отрицать. Да хоть сто.
Но вас же всего трое.
Хм, ухмыльнулся Иосиф, всего трое. Так и есть, да, нас трое. И мы планировали хороший настрой. Нам же не к лицу расстройство, правда?
Иосиф тщетно ждал реакцию на своё остроумие со стороны коллег.
Неплохо звучит, да? по-прежнему тишина.
Эти простые смертные никогда не понимали его юмора и через раз хихикали из лести. Но не в этот раз.
Четыре билета. На троих. Понимаешь? снова сказал он Джеку.
Ага. Четыре?
Да. На троих. Четыре билета. Ой. А, да. На троих. Я уже запутался. В общем, нас трое, а билета четыре. Вот. Чтобы рядом никого не было. Понимаешь ты или нет?
Четыре, внушительно подтвердил Джек.
Наконец-то понял, старик вздохнул с облегчением.
Да, сказал Джек, было непросто, но я понял.
Иосиф слегка сжался.
Мужчина, похожий на итальянца, решил вмешаться в разговор. Без его «иностранной» помощи эти двое не разберутся. Бандитским тоном он пальнул:
Парень. Ты не понимаешь, он локтями опёрся на стол и придвинул лицо, четыре на троих. Понял?
Изо рта у него шёл неприятный запах. Джек очень озадачился: ситуация едва ли разрешима.
«Итальянец» щёлкнул пальцами по обеим сторонам перед лицом Джека, указывая на его невменяемость. Джек посмотрел на эти щелчки. К горлу поршнем поднималось негодование. Иосиф почувствовал левым плечом тепло это прилив крови к лицу Джека и по-отцовски заступился за него:
Не приставай к парню.
Он попечительно, с сочувствием, спросил Джека:
Ты же понял?
Эта обходительность старика бесила Джека только сильнее. Красное лицо выжимало пот. Вдох-выдох. Он снизил градус внутреннего гнева и сказал:
Ага. Четыре на троих. Не три на четверых, а четыре. Это лучше.
«Итальянец» удовлетворился ответом и откинулся на спинку. Он высказался тембром мафиози:
Он наконец понял.
Их взгляды с Джеком сцепились. «Итальянец» сдался и почти сразу торопливо отвёл взгляд.
Женщина посмотрела на Джека как на милую дочь. От такого взгляда на его спине будто вырастали драконьи шипы. Но она умилялась ещё сильнее. И здесь хоть плачь, хоть смейся.
В общем, был найден компромисс.
3
Стюардессы и стюард выступили с известным пантомимическим номером уроком безопасности. Все смотрели. Защёлкали ремни. Самолёт медленно поехал в сторону взлётной полосы.
Временное молчание.
Четыре соседских глаза напротив Джека мужчина и женщина любовались им каждый по-своему. Было ощущение, что этот мужчина в бриолине «итальянец» специально плохо смыл подводку с глаз после спектакля, чтобы люди думали, будто это его естественный взгляд. Он сделал хорошо отрепетированное движение: слегка оголил белые зубы, чтобы показаться Джеку вежливым. Точнее, чтобы Джек показался себе невежливым в сравнении с ним. Эта белоснежность улыбки и слишком аккуратная эспаньолка выводили из себя и вызывали недоверие. Весьма серьёзное испытание видеть такого типа: его выщипанные брови добряка и ужасную улыбку с неживой искренностью. Трудно стерпеть и не врезать ему просто так. За то, что он есть. Хорошо, что он у другого края, а не возле иллюминатора. Пусть разница небольшая, но она есть. Самолёт подплывал к взлётной полосе.
Иосиф разбавил молчание:
Что ж, знакомься. Ты, наверное, узнал их. Это Мария, а это Дмитрий.
Джек закивал головой, показывая видом, что услышал старика. Старик Иосиф не понял, почему парень кивает так равнодушно.
Узнал? спросил Иосиф по-отцовски.
Кажется, нет, ответил Джек.
Иосиф внутренне ликовал: такой ответ осадил этих двух. Он наслаждался их досадой и еле сдерживал ликующую улыбку, маскируя своё чувство обходительностью.
Это знаменитые артисты, Иосиф оглядел актёров.
Дмитрий слегка подбросил выщипанную бровь.
«Итальянец» был оскорблён дерзостью Джека: можно ничего не знать о пирамидах и Олимпии и спокойно жить; но не знать Дмитрия это признак тотального бескультурья. Каким надо быть идиотом, чтобы не знать меня! Но приходилось мириться не скажешь ведь какого чёрта ты меня не знаешь, тупица.
Иосиф наградил Джека любезной улыбкой и дружелюбно спросил:
А почему тебя зовут Джек? Ты же не похож на иностранца.
Джек смутился. Ему было неловко от этого вопроса, хоть тут нечего было стесняться.
Я не знаю. Не помню, когда мне дали имя.
Никто не помнит, сказал Иосиф.
Облака на потолке мира сходились и расходились, точно инфузории под микроскопом. Если в небе больше облаков значит, на земле осталось меньше воды, подумалось Джеку. Самолёт остановился и приготовился разгоняться по взлётной полосе. Громче зашумел двигатель. Махина двинулась и набрала скорость света. Шасси оторвались от земли и скрылись в её брюхе.
Обычно аплодисменты звучат только во время приземления; но сейчас, при взлёте, кто-то из пассажиров зааплодировал и остальные присоединились к нему. Здания внизу уменьшились, но всё ещё были отчётливо видны. Вскоре самолёт достигнет седины облаков.
Старик Иосиф призадумался. Джек почуял исходящий от этого старика аромат такой же, как в погребе дяди, с которым он прожил всю жизнь. По причине его смерти Джек и отправился, наконец, за визой. Ехать раньше, оставив его одного, этого он себе не мог позволить.
От Иосифа тянуло свежим морозным волшебством и сладостью душком магазина специй. Сверкающая лысина напоминала румяную верхушку круглого рыбного пирога: воткнуть бы в него ножик, выпустить горячий пар и обжечь им нос, а потом отрезать ломтик. Эта картина вернула Джеку чувство полноты жизни и уюта; вспомнились не только свежие пироги из детства, но и лысина дяди. Он его похоронил на днях. Именно поэтому Джеку захотелось обнять этого старика, прижаться к нему по-собачьи и уснуть. Мягкое кресло впитало Джека. Он сильно устал, но преодолевал сонливость, чтобы насладиться первым в жизни полётом и не пропустить ничего интересного. Уютное сидение победило Джека и стало ему колыбелью. Он уже начинал погружаться в глубокий сон, где видел своего дядю живым тот рыбачил с лодки.
4
Пилот что-то невнятное сказал в микрофон, и Джек проснулся. Он навсегда оторвался от восточного края мира, где прожил четверть века, и провожал с высоты эти земли; он никогда больше сюда не вернётся, и этот осколок земли теперь как-то будет жить без него. Джек оглядел соседей по бизнес-классу. Мария, с мотком медных проводов на голове, и ухоженный Дмитрий, завсегдатай салонов красоты, восхищались собою, глядясь во всё, что способно отражать. Старик Иосиф находился справа, и в тихом звучании двигателя был слышен шелест шестерёнок его бурного мышления: что-то он скрывал. На столе между ними истекала в поту холодная бутыль с бело-рисовой мутью и японскими иероглифами на чёрной этикетке. Иосиф взял в руки этот японский снаряд и под углом в сорок пять градусов изящно проворачивал бутылку, удерживая другой рукой пробку. Элегантно, без хлопка, он выпустил пшик. Душок порохового дыма рассеялся из стеклянного жерла. Пробковую гильзу Иосиф положил в карман пиджака возможно, на память. Он полюбовался цветом напитка несколько секунд и разлил его по наклону стеночек трёх бокалов. На запотевшей бутылке остался призрачный сухой след от его руки. Он вытер ладонь об ладонь и сказал Марии и Дмитрию:
За взлёт. Пусть гравитация не помешает вдохновению.
Все выпили, кроме Иосифа. Он только смочил губы. Старик неодобрительно смотрел на эти вытянутые фужеры. Невозможно пить в них упирался нос. Других не было. Мария жадно смотрела на бутылку там оставалась половина. Она облизала губы, поглядела на Иосифа и налила себе ещё, не спрашивая согласия на это. Причмокивая, залпом выпила бокал. На её зубах отпечатались красные следы помады. Она хотела выпить сразу же ещё, но было как-то неловко. Глаза её расслабились, и она подобрела. Теперь её медная «бабетта» была к лицу, и она уже чуть больше походила на француженку. От её недельной причёски шёл запах цитрусового лака для волос там скопилась уже пара баллончиков. Чуть задень монолит её «бабетты», и эта половинка круассана на голове осыплется в рыжий песок. Мария неприлично облизала каплю шампанского на пальцах и подтёрла салфеткой чёрные расклёшенные брюки на упитанном бедре с внутренней стороны. Она глубоко вздохнула пышной грудью ей было тесно в мире обтягивающего декольте и приняла облик одухотворённого и вдумчивого человека. Но кофточка в области живота уже еле держалась, чтобы не разойтись по швам.
Иосиф, порхая длинными белыми ресницами, сказал:
Какой необычайный рейс. Какой необычный бизнес-класс. Как необыкновенно во время взлёта звучали громкие аплодисменты. Примите эти овации. Они дар свыше. Это благодарность зрителя перед открытием занавеса. Мы можем не услышать их во время поклона.
Какой тост. От него прямо мурашки, сказала Мария слегка эротично.
Она с той же жадностью поглядывала на обмелевшую бутылку с алкоголем.
Это не мурашки, ответил Дмитрий, это совесть.
Самолёт плыл в пустоте сквозь туман, отделявший высоту мира от низменных глубин.
Дмитрий самодовольно полуулыбнулся. Казалось, он хворал звёздной болезнью, чего не скажешь о Марии она уже переболела ею. Мария хихикнула, но опомнилась; к ней вернулся светлый взгляд многострадальной души целого женского народа. Как она ни притворялась, её усталая тревога в глазах была более правдива, чем поддельная одухотворённость. Её плачущая душа заморозила слёзы в холоде страданий. Искусственность такого поведения легко разоблачить, если просто наблюдать очевидное. Мужественными пальцами с запущенным маникюром Мария держала бокал, философски всматриваясь в напиток, чтобы было чем заняться и скрыть неловкость от наступившего общего молчания.