«Прости меня.
Скучаю.
Люблю».
Потом я стала отключать в телефоне звук.
Однажды утром в нем оказалось шесть сообщений и два пропущенных вызова от Адама. Когда я кое-как спускалась вниз, одуревшая от недосыпа, экран настойчиво замигал. Вместо того чтобы включить звонок, я сбросила вызов слабое проявление презрения, о котором точно пожалею. Внизу мне потребовалась пара секунд, чтобы учуять странный запах, распространившийся по первому этажу. Я заглянула в кухню, гадая, не оставила ли что-нибудь в духовке, но резкий химический запах больше всего ощущался в прихожей и в коридоре.
Коврик у двери был облит бензином.
В полусонном состоянии я принялась соображать, не разлила ли я что-нибудь сама перед тем, как лечь спать, или же притащила что-то с улицы. Открыла дверь, чтобы избавиться от вони, и растерянно захлопала глазами, увидев, как Адам выходит из машины и идет по дорожке к дому.
Я пытался тебе дозвониться. Все нормально?
Вид у него был безумный, словно он спал меньше моего. Глаза нервно и тревожно бегали по сторонам, будто он что-то украл, хотя я знала, что Адам никогда этого не сделает.
Зачем ты пытался дозвониться? Я проснулась от свежего утреннего воздуха, отдельные фрагменты складывались в картину, которую мне хотелось видеть. И вообще, что ты здесь делаешь?
Мне нужно забрать кое-что из одежды.
В семь часов утра? Я не стала дожидаться объяснений. Я уже в полицию звонить собиралась. Кто-то налил под дверь бензин.
Я удивилась своему спокойствию, учитывая данные обстоятельства. После того как я выгнала Адама из дома, у меня стало больше сил и уверенности, а недосып добавил отстраненности от происходящего, и я смотрела на себя будто откуда-то сверху.
Что? Адам диковато оглянулся по сторонам, словно злоумышленники находились где-то поблизости. Когда? У тебя все хорошо? С Софией все нормально?
Было в нем нечто наигранное, словно он от меня что-то скрывал. Будто, внезапно поняла я, Адам вовсе не шокирован.
Нормально. Прошлую ночь София спала со мной. Я позвоню в полицию и оставлю заявление.
Лучше я это сделаю, все равно еду на работу. Тогда меньше шансов, что заявление отправится в корзину.
Позднее, когда София была в детском саду, я поменяла лампочку в светильнике над крыльцом и спросила тетю Мо, не видела ли та что-нибудь.
Извините, дорогая, ответила она. Врач дал мне что-то, чтобы помочь заснуть, и теперь я сразу отключаюсь. Хотя Пару недель назад по парку слонялась стайка подростков, они пытались поджечь мусорные баки. Может, это были они.
Я позвонила в полицию, чтобы передать им дополнительную информацию.
У нас нет данных о хулиганстве по этому адресу.
Мой муж заявил о нем сегодня утром. Сержант сыскной полиции Холбрук. Он из отдела уголовного розыска.
Похоже, он пока этим не занимался. Вас держать в курсе?
Сразу после этого разговора я написала Адаму:
«Ты оставил заявление?»
«Да, все по форме. Не уверен, что они смогут что-нибудь сделать, но проверят известных им склонных к поджогу».
Я пристально глядела на телефон. Почему он не заявил? И почему соврал? Пришло еще одно сообщение:
«Мне было бы спокойнее, если бы я пожил дома с вами. Всего несколько дней, спать буду в гостевой комнате».
В потаенных уголках моего сознания начала зарождаться мысль. А может, это Адам налил под дверь бензин, сделав жалкую попытку заставить меня принять его обратно? Вообразил себя этаким рыцарем в сверкающих доспехах?
«У нас все нормально», ответила я. Я не испугалась. Адам, может, и идиот, но не психопат.
Вам всем нужно было немного поспать, говорит Эрик, когда мы выходим из отсека для отдыха и спускаемся в салон по крутой винтовой лесенке. До следующей пересменки еще очень долго.
Спасибо, папа, бормочет кто-то наверху. Слышится сдержанное хихиканье.
Эрик прав, надо было поспать, но болтовня девчонок отвлекала меня от навязчивого вопроса, как шприц-тюбик оказался на борту самолета. А вдруг за этим стоит Адам? Пытается заставить меня чувствовать себя виноватой в том, что я оставила Софию? Или надеется, что я так забеспокоюсь, что мне понадобится его поддержка? Может, это, как бензин, какой-то извращенный способ выставить себя моим рыцарем в сверкающих доспехах?
Те, с кем я работаю, ни при чем, это я точно знаю. Тут все иначе, чем у Адама с напарниками они сотрудничают много лет и знают, что можно, а что нельзя. Я же каждую смену работаю с новыми людьми. Кто разыгрывает незнакомых людей?
В салоне мой взгляд падает на мужчину в кресле 3F. У Джейсона Поука свежее лицо и ямочки на щеках, от которых девочки-подростки тают, а их мамаши испуганно произносят: «Вот этого остерегайся». Надо было жить в пустыне, чтобы не посмотреть «Шутки Поука», культовый ютуб-канал. Он быстро сделался обыденным, когда переехал на четвертый телеканал. Вспоминается один эпизод, который мы смотрели с Адамом задолго до того, как у нас все разладилось. Поук одет священником накладной нос, седой парик и перевирает брачные обеты перед ничего не подозревающей парой. «Любить и ругать, в смысле, оберегать». Сдержанный смех гостей. Поук икает, выдает следующую строчку. Камера наезжает на пожилую даму, надувшую губы, когда Поук поворачивается спиной к счастливой чете и отхлебывает из вытащенной из-под сутаны фляжки с вином для причастия. У невесты отвисает челюсть. За ее спиной шафер покатывается со смеху, когда Поук снимает свой камуфляж, а из ризницы выходит оператор с камерой. «Очередная шутка Поука!» звучит голос за кадром.
Классика жанра! воскликнул Адам, заливаясь смехом.
Я бы лопнула от злости.
Только сначала. Потом увидела бы смешное.
Вот бедняжка. На экране нам повторяли те же крупные планы, которые мы видели несколько секунд назад. Невеста в ужасе, ее мать в слезах. Столько времени готовились, а затем появляется этот придурок и все портит.
Это все шафер подстроил. Поук не учинил скандал на свадьбе.
Пусть и так.
Я прохожу мимо кресла Поука, покосившись на экран, чтобы увидеть, что́ он смотрит. С удивлением вижу, что там показывают документальный фильм об Освенциме, и краснею, когда Поук поднимает голову и перехватывает мой взгляд.
Отрезвляет, произносит он слишком громко из-за надетых наушников.
Наверное, я сама принесла шприц-тюбик на борт. Помню, как перекладывала журнал из повседневной сумки в рабочую, может, шприц застрял между страниц. Или София случайно положила его в коробочку вместе с бисквитным пирогом? Вероятно, так и было.
Я не обращаю внимания на внутренний голос, шепчущий мне, что шприц лежал в школьной сумке Софии, а не в моей. Это не совпадение, что он упал из сумки в сумку не один раз, а дважды. Я обнаружила шприц до того, как открыла коробочку с пирогом. Не обращаю внимания на голос, напоминающий мне о бензине, налитом под дверь; о сброшенных звонках, которые я недавно стала получать; о странном поведении Адама в последние несколько месяцев. Не обращаю внимания ни на что. Это просто шприц-тюбик. Кому какая выгода от появления его в самолете?
Жаль, я не могу написать Бекке и убедиться, что все нормально, станция управления полетами сообщает, что там пока не могут заново запустить Вай-фай. Диндар сделал все возможное для обеспечения рейса: более широкие кресла в экономклассе, самые лучшие фильмы, очистка выхлопа двигателей и бесплатный Вай-фай для всех, независимо от класса. В толстом рекламном проспекте целая страница призывает пассажиров вживую комментировать полет в «Твиттере», используя хештег ЛондонСидней. Он будет просто в ярости.
Я оглядываю салон, пытаясь вычислить журналистов. Первой замечаю женщину с остро очерченным лицом, пишущую колонки в «Мэйл». В жизни она так похожа на свое фото под публикациями, что мне едва ли нужно сверяться со списком пассажиров, хотя я это и проделываю, желая убедиться окончательно. Пишет она под именем Элис Даванти, по летным документам она Элис Смит. Может, Даванти она по мужу или это просто гламурный псевдоним.
На вычисление второго журналиста уходит больше времени. Я никого не узнаю ни в лицо, ни по имени, и без «Гугла» теряюсь. Медленно шагаю туда-сюда по проходам, заглядывая на экраны лэптопов и в раскрытые книги. Замечаю, что мужчина в круглых очках переснял карту вин в свой ноутбук, а когда иду мимо него во второй раз, он использует обычную камеру, а не телефон, чтобы сделать банальное селфи: «Задрал ноги, смотрю кино». Видно старую школу. Сверяюсь со списком пассажиров: Дерек Треспасс. Несмотря на все его стенания по поводу Вай-фая, он выглядит вполне довольным жизнью.
Я снова прикасаюсь к шприцу, чувствуя себя рядом с Софией и одновременно за тысячи километров от нее. Вспоминаю послание, оставленное ей на подушке, и гадаю, нашла она его или нет. Жаль, что нельзя ей написать. В кабине пилотов есть спутниковый телефон и УКВ-передатчик, при помощи которого летчики каждые полчаса связываются с авиадиспетчерами для проверки или же при входе и выходе из воздушного пространства какой-либо страны. Нередко по этим каналам передаются личные сообщения (мне доводилось летать на рейсах, когда сообщалось о рождении ребенка, а если на чемпионате мира по футболу играет сборная Англии, то отмечается каждый забитый ею гол), но у меня ничего экстренного нет.
Хочу покрасить стены серым, а главную стену поклеить розово-золотистыми обоями. Кармела рассказывает мне о купленной ими с бойфрендом квартире.
По-моему, неплохо.
Нужен мягкий диван с розовой бархатной обивкой, но вот интересно, а не слишком ли много одного цвета с розово-золотистыми обоями? Что скажешь?
Наверное.
Я снова гляжу на часы. Время замедлилось, и я жду конца смены, чтобы улечься на койке и задернуть штору. Надеюсь, к тому времени появится Вай-фай, и я смогу написать домой.
В кухню вползает маленькая фигурка. Это Финли, который, наверное, стесняется нажать кнопку вызова.
Привет, дорогой, произношу я. Хочешь что-нибудь перекусить?
Он протягивает мне наушники:
Не могли бы вы
Опять? Господи, что же ты с ними такое делаешь?
На помощь приходит Кармела, развязывая узелки покрытыми белым лаком ногтями.
Мои постоянно закручиваются. Я аккуратно их сворачиваю, а когда хочу что-то послушать, они как спагетти.
Из салона доносится крик, шум с обеих сторон нарастает. Слышно, как кто-то орет: «На помощь!» У меня душа уходит в пятки. Это наверняка женщина из экономкласса снова закатывает скандал у барной стойки.
Но едва я собираюсь идти разбираться, как в кухню влетает Эрик. Его обычно бесстрастное лицо пылает.
Что случилось?
Не ответив, он тянется к микрофону громкой связи и говорит спокойным командным тоном, выдающим его волнение:
Если на борту есть врач, его просят пройти в носовую часть лайнера.
Кто-то из пассажиров заболел? спрашивает Кармела.
Я жду, пока Эрик не рявкнет на нее что-то вроде «неужели не ясно?!» Однако он пристально смотрит ей в лицо, и я вижу, что его трясет.
Не заболел, отвечает он, а умер.
Глава десятая
Пассажир 6J
Меня зовут Али Фазиль, и я жалею, что вообще полетел этим рейсом.
По проходам носятся бортпроводники. Повсюду паника люди кричат, зовут на помощь, встают на сиденья кресел, чтобы посмотреть, что случилось.
Если честно, мне от этого становится легче, поскольку я знаю, что паникую не один я.
Весь полет мне приходилось сидеть вот тут с колотящимся сердцем и взмокшими ладонями, глядя, как все вокруг меня не обращают внимания на опасность, в которой мы оказались. Среди пассажиров наверняка есть неглупые люди, те, кто читает прессу, знает факты. Почему им не так страшно, как мне?
Я знаю, что вы думаете: вам любопытно, почему я полетел рейсом продолжительностью двадцать часов, если я не выношу перелетов? Но порой работа требует, чтобы вы летали, и иного выбора не остается.
Представляю, как бы я написал начальству электронное письмо со словами: «Вообще-то я очень нервничаю, когда летаю, и мысль, что все это время нужно находиться в воздухе, лишает меня сна»
Какое там летать меня бы просто уволили.
Сестра твердила мне, что надо увольняться, нельзя быть у кого-то на побегушках, но она знает недостаточно, чтобы все это понять. Есть, конечно, иерархия, как и в любой организации, но мы тянем одну лямку. Мы вроде как семья.
Я пытался избавиться от этой фобии. Прошел курсы гипнотерапии, рефлексотерапии и когнитивно-поведенческой терапии. Смешно, когда ты сам психолог, верно? Неважно, что я делаю: факты всегда одерживают верх.
Вы знаете, сколько людей погибло в авиакатастрофах с 1970 года? 83 772 человека. Разве от этого не запаникуешь? Не подумаешь сто раз, прежде чем подняться на борт самолета?
Причин много. Порой все просто заканчивается топливо. С водителями автомашин это случается сплошь и рядом, верно? Никто намеренно не остается без бензина, но что-то происходит приходится ехать кружным путем или застреваешь в пробке, и вот ты внезапно ползешь и останавливаешься с мигающим красным индикатором топлива. Это очень неприятно: можно часами стоять на обочине или шагать несколько километров, чтобы наполнить канистру, после чего добраться до заправки. Но ты не погибнешь от пустого бензобака.
Если только не летишь самолетом.
В самолетах, знаете ли, топливо тоже кончается, и частенько. Они сбиваются с курса, плохая погода мешает им сесть, или кто-то ошибается в расчетах. Вам известно, что именно пилоты решают, сколько топлива им нужно, а не какая-то машина? А теперь вспомните, сколько раз вы ошибались в расчетах, потому что устали или поскандалили в семье миллион причин найдется. Всего-то и нужно, что ошибиться, и
Самолет не может остановиться на обочине. Там нет предупреждающего сигнала, и лайнер не в состоянии медленно затормозить и остановиться. От него не двинешься на заправку. Просто с неба рухнут вниз триста тонн металла.
Вместе с нами. Планктоном, несущимся навстречу смерти.
Иногда разбивается лобовое стекло, и пилота буквально высасывает прямо из кресла. Может случиться пожар: какой-нибудь идиот курит в туалете, а потом гасит окурок бумажным полотенцем для рук. Нас медленно окутывает дымом, пока мы не знаем, то ли задохнемся, то ли сгорим.
А порой, конечно же, это совершается специально.
Пассажиры просто сидят, едят, пьют и делают вид, будто абсолютно нормально висеть в воздухе, и нет ни малейшего шанса рухнуть с неба вниз. Никто не читает памятку по безопасности, не смотрит видео с инструктажем.
Разумеется, я все прочитал и посмотрел. Убедился, что знаю, где находятся выходы. Как только я оказался в салоне, то посчитал ряды кресел, и если погаснет свет, я смогу на ощупь пробраться к двери. Проверил, что спасательный жилет лежит у меня под сиденьем. Если бы было возможно, то вытащил бы кислородную маску и убедился бы, что она исправна.
Я хочу быть готовым ко всему.
В авиакатастрофах выживает более девяноста пяти процентов людей, находящихся на борту, хотя эти проценты включают аварии на взлетно-посадочных полосах, так что данной статистике верить нельзя. Сомневаюсь, что смогут выжить девяносто пять процентов, находящихся в «Боинге-777», который падает в море или врезается в гору. Вряд ли девяносто пять процентов выживут при пожаре, когда они замурованы внутри самолета.
Сейчас все стоят, так что я тоже поднимаюсь, и у меня перехватывает горло. На полу лежит мужчина. Позвали врача, она наклонилась над ним, но он не шевелится, а его лицо
Я отворачиваюсь. Снова считаю ряды кресел до выхода, проверяю спасательный жилет, достаю памятку по безопасности и перечитываю ее. Жаль, что я не послушался сестру.
Я думал, мы погибнем одновременно: один жуткий, но, слава богу, мгновенный взрыв, который разметает осколки самолета и куски тел на тысячи метров. Но я, наверное, ошибался. Может, мы станем погибать поодиночке.