Со мной теперь обращались как с преуспевающим писателем. Приглашения в комиссии и секции Союза писателей. Приглашения выступить перед коллективами таких-то геологических институтов и таких-то производственных предприятий. Приглашения в частные дома к знакомым и незнакомым людям с гарантированным угощением и соблазнительными дамами. Просьбы журналистов об интервью по любым поводам, как имеющим отношение к моим прошлым и нынешним занятиям, так и не имеющим ровно никакого к ним отношения. В этой суете можно было свободно растратить не одну жизнь, и без всякой пользы для моей любимой, проклятой литературной работы, без мечтаний об экспедициях и путешествиях короче, без всего того, что мне было действительно необходимо. Я люблю женщин и не против знакомств с интересными людьми, которых можно встретить почти в любой компании, но платить за это несоразмерную цену желания у меня нет. Не интересно мне все это в первую очередь не интересно, а уж потом противно, несообразно, неподходяще. Достаточно семи лет жизни с Викой, которые обернулась постоянной борьбой за право оставаться самим собой, хотя она со всей возможной для нее искренностью и страстью отдавала себя мне, но только не реальному, а ею придуманному. Теперь можно было легко налететь и не на такую
Отмотаться от покушений такого рода на меня, на мою личную свободу и свободу выбора занятий можно было только одним способом исчезнуть из поля зрения доброхотов и паразитов, скопившихся в безумном числе в нашей столице. Основное их занятие беспрерывно требовать чего-нибудь нового от человека, способного творить, а с полученным обойтись, как с водой, поднятой из колодца, пригубят из ведра, обожгутся пронзающим холодом, а остальное просто выльют на землю. Как я понял, исчезновение из этого мира, губительного для любого, кто в какой-то степени заслуживает звания творца, может быть только двух родов: временное, этак на годик-два, максимум на три, когда о тебе уж точно почти все начисто забудут, кроме нескольких самых преданных почитателей; и постоянное навсегда, разве что с несколькими недолгими появлениями. Для исчезновения навсегда годилась только эмиграция, внешняя либо внутренняя.
С внешней все было ясно. Притворяться евреем для выезда в Израиль, или становиться диссидентом, чтобы тебя выслали на Запад, скорее всего после отсидки, в обмен на какого-нибудь шпиона, или притвориться сугубо лояльным писателем, чтобы выехать в составе писательской делегации за рубеж, а там сделать финт ушами и попросить политического убежища, заработав право на жизнь в свободной среде, все это для мне не подходило ни с технической стороны, ни по существу.
Значит, речь могла идти только о другой эмиграции внутренней. А что это такое? Это выезд в такие края в собственной стране, которые, во-первых, нравятся тебе, как никакие другие; и, во-вторых, где твое общение с людьми может быть сведено к минимуму или даже к нулю.
Такие места, благодаря экспедиционной работе и встречам с понимающими людьми, мне были известны. Но одно дело знать, что в таких местах маловероятно столкновение с нежелательными лицами, и совсем другое рассчитать, как сам ты в таких местах сможешь устойчиво, долго и в целом безбедно существовать. Никогда не мешает помнить те редкие свободные от вранья или насилия над здравым смыслом слова из вдалбливаемого нам со школьной скамьи учения Маркса-Энгельса-Ленина: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». А ведь задача как раз и заключается в том, чтобы найти опровержение этой истины. В нашем случае «общество» это государство, которое первейшей обязанностью считает монопольную власть на всей огромной территории и контроль над тем, чтобы все живущие на ней люди были подданными, то есть обязанными власти не только податями, но самим животом. Мне же требовалось прямо противоположное полная независимость.
В организованном властями режиме тотального контроля были, разумеется, незначительные прорехи. Прорехи объяснялись масштабом страны. Как бы ни была крепка и надежна сеть, разделяющая территорию СССР на разрешенные и запрещенные для посещения места, в ней время от времени что-то бывало не в порядке: то требовался ремонт, на который в данный момент не оказывалось средств, то отсутствовал штатный страж из госбезопасности, а у гражданского лица, которому страж перепоручал свои охранные функции, могли найтись собственные и потому более важные дела. Надо признать, комитет госбезопасности перестарался закрыл собственным гражданам почти треть территории страны, объявив их пограничными зонами. Сюда попадали земли, отстоящие на сотни и иногда даже на тысячи километров от государственных границ. Все основные территории золотодобычи, алмазодобычи, весь Север (чем дальше к востоку, тем более широкой полосой), весь Дальний Восток, почти вся южная граница. Только на западе полоса пограничной зоны была более или менее узкой, в пределах нескольких десятков километров.
Но даже имея конкретные представления о наличии прорех, успешно решить задачу исчезновения в закрытую зону (поскольку меня интересовал только Северо-Восток) было достаточно сложно, и вся операция требовала ювелирный проработки. Власти контролировали все сколько-нибудь доступные рядовым гражданам пути коммуникаций. Все железнодорожные станции (правда, там, куда я хотел бы попасть, до сих пор нет ни одной), все населенные пункты на автотрассах, все воздушные, морские и речные порты снабжены достаточным числом контрольных постов и сторонних осведомителей, чтобы ни один чужак (просто новый человек) не смог бы ни появиться там незаметно для властей, ни, тем более, в неизвестном направлении оттуда исчезнуть в какое-то «белое пятно». Кроме того, разные районы требовали разных способов проникновения в вожделенные дали. Поэтому по логике вещей надо было начинать с выбора местности.
Основной критерий за сотни километров, желательно в труднопреодолимой местности, где нет ни постоянных, ни временных населенных пунктов. Следующий критерий место должно быть пригодным для долговременного обитания, что, в свою очередь, должно означать его соответствие еще нескольким критериям: условия жизни не экстремальные, среда обитания привычная и симпатичная и способна обеспечить хотя бы частичное восполнение таких ресурсов, как материалы и топливо, и почти полное в том, что касается пропитания. Следующий по значимости критерий какого рода публику, несмотря на крайне малую вероятность ее появления, можно ждать в выбираемом месте: местных ли охотников и рыбаков, разного рода устроителей и инспекторов от государства (из лоцмейстерской, метеорологической, лесной, рыбоохранной, пожарной служб, поисковиков и съемщиков от геологии, геодезии, лесоразработки, гидрологии, наконец военных), шальных туристов.
Я взял карту. К сожалению, некоторые привлекательные места отпадали почти сразу. Тундровые пространства Чукотки, Корякского нагорья и севера Камчатки нечего было и рассматривать. Я отлично представлял, как хорошо сегодня в разных направлениях пересекается Чукотка, как сокращаются там расстояния между населенными пунктами в связи с появлением все новых и новых, постоянных и временных или сезонных поселений.
Пастухи, геологи, охотники, рыбозаготовители, а также летчики со своими самолетами и вертолетами могли там встретиться где угодно, а представители служб, обеспечивающих безопасность северного морского пути и воздушного пространства главным образом вдоль полярного побережья тем более. То же самое можно было сказать и насчет большей части Камчатки. Там полно населенных пунктов, полуостров довольно узок и потому относительно доступен для проникновения и с охотского, и с тихоокеанского берегов. Потенциально подходили: северные, но не прибрежные районы Якутии с таежным покрытием и в стороне от главных рек, глубинные северные районы собственно Магаданской области в отдалении от автотрасс, восточные районы Якутии, ориентированные на охотское побережье, и примерно там же самые северные районы Хабаровского края. Кроме них можно было без особых надежд включить плато Путорана, район стыка Западных и Восточных Саян хребет Крыжина, пик Грандиозный, то есть междуречье Казыра и Кизира. Также с натяжкой можно было допустить к конкурсу северный склон Станового хребта, то есть Якутию в отдалении от трассы БАМа, и междуречье Нижней Тунгуски и притока Вилюя Чоны, на границе между Эвенкией и Якутией. Вот, собственно, и всë, что отвечало двум первым критериям. Больше для меня не годилось ничего, разве что еще пространство тайги между Ангарой в районе Усть-Илимской ГЭС и Подкаменной Тунгуской.
Решив ограничиться этим кругом районов-претендентов, я начал подбирать и рассматривать карты, какие только сумел раздобыть за годы экспедиционных работ и выпросить у приятелей, в миллионном и более крупном масштабе. Идиотам из ЦК и КГБ взбрело в голову с какого-то года засекретить даже «миллионки». Слава Богу, у меня были старые издания, еще без грифов и инвентарных номеров. Конечно, со времени их выпуска кое-что на местности могло измениться, но не рельеф и не русла рек или другие крупные ландшафтные особенности. А о новых поселках я частично знал сам, частично мог навести справки. Так что имеющийся у меня картографический материал вполне годился для выбора места, по крайней мере предварительного. Но в любом случае следовало произвести рекогносцировку на местности, прежде чем окончательно решить, где броситься в омут. В омут это в совершенно обособленную жизнь, насколько это только может получиться в современных условиях, когда отшельников не найдешь даже среди монахов.
Ну да ладно, об этом придется подумать особо. А пока о месте. За исключением Магаданской области и отчасти востока Якутии я нигде больше не был. Это обстоятельство, конечно, затрудняло объективное сопоставление выбранных мест. Но, в конце концов, кроме карт у меня было много других важных свидетельств: рассказы коллег и вполне дельная литература разных серьезных путешествующих людей, которые не склонны что-то придумывать, а пишут все как есть.
Итак, что мне известно.
Южный берег Северного Ледовитого океана. Собственно, я уже решил, что он не подходит из-за отсутствия леса (хотя плавника там во многих местах хватает) и постоянного контроля со стороны властей, из-за интенсивных полетов полярной авиации во время навигационного сезона и их вполне возможного огорчительного для меня последствия в один далеко не прекрасный день к писателю-схимнику вполне может явиться обвешанный фотоаппаратами корреспондент центральной газеты или журнала с уверением, что их читатель ждет не дождется известий о любимом авторе, вдруг совершенно исчезнувшем из поля зрения. Я уже встречал таких корреспондентов на Беринговом побережье Чукотки и даже на острове Врангеля.
Чукотка к западу от верховьев Чауна. Это субконтинентальный водораздел. Чаун напрямую несет свои воды к северу, в Ледовитый океан, в Чукотское море. Анадырь течет на восток в Берингово море, в Тихий океан. Большой Анюй течет на запад и впадает в Колыму, а та в Ледовитый океан, в Восточно-Сибирское море. В принципе там можно найти укромные места об этом я знал по собственному опыту. Но хотя там, в бассейне Большого Анюя, уже встречалась тайга, этот район весь пересекался маршрутами чукотских и ламутских пастухов. Кроме того, здесь постоянно рыскали геологи, среди которых когда-то можно было видеть и меня. Так что и эта местность не подходила, хотя в тридцатые годы именно там скрывались от раскулачивания оленьи короли Чукотки и отчасти Колымы.
Север собственно Магаданской (без Чукотки) области к востоку от реки Колымы. Здесь в основном речь могла идти только о бассейне реки Омолон, мною любимой и уже не раз посещенной. Сам Омолон, правда, не очень подходил для уединения. На нем стоял довольно крупный по северным представлениям поселок со своей взлетно-посадочной полосой, принимающей самолеты среднего калибра. А еще две очень уединенные метеостанции одна южнее, выше по течению Омолона, и вторая ниже, там, где реку пересекает Полярный круг. Метеорологи самой своей вахтовой работой жестко привязаны к месту и далеко по собственной прихоти от станций не отходят. Поэтому быть от них в сорока-пятидесяти километрах совсем не опасно. Другое дело жители основного поселка. Они снуют на своих моторках вверх и вниз по Омолону, кто за чем. Тут тебе и рыбацкие интересы, и охотничьи, и просто хождение в гости к пастухам оленьих стад и из стад к жителям поселка. По рассказам бывалых людей, самые глухие места были к западу и востоку от Омолона Кедонский и Олойский хребты и прилегающие к их подножьям окрестности. О Кедоне я читал в книге известного в Магаданском управлении геолога Евгения Константиновича Устиева «По ту сторону ночи». А еще слышал из уст своего уже московского друга и первопроходца тех мест Виктора Николаевича Болдырева. Там он в свое время нахлебался лиха при столкновении практически с той же категорией людей, в которую собирался войти и я, с укрывающимися от советской власти и раскулачивания лучшими оленьими специалистами всего северо-востока страны с ламутами, юкагирами и их близкими родичами из совсем малых народов палеоазиатского происхождения. Виктор тогда очень сильно рисковал, проявляя служебную настойчивость (а был он послан туда руководством Дальстроя одной из самых масштабных структурных составляющих НКВД), когда старался внушить вольным людям, что их самостоятельности хочешь не хочешь настанет конец. Вскоре их действительно оттеснили в несусветную глушь, а потом приписали к местным советам, колхозам или совхозам. Однако не всех. Кое-кто, бросив часть принадлежащих им стад на попечение штатным пастухам, распропагандированным агитаторами вроде Виктора Болдырева, ушел с лучшими оленями в еще большую глушь, в сторону Хабаровского края, где покуда не было поставлено ни одного поселка, а рельеф местности не допускал устройства даже небольшой взлетно-посадочной полосы. Так что до появления вертолетов в гражданской авиации они оставались недосягаемыми, а ко времени появления таковых, даже раньше, слава Богу, кончился всесильный Дальстрой. Органы внутренних дел и госбезопасности перестали отвечать за хозяйственно-экономическое освоение (читай ограбление) всего Северо-Востока от Таймыра до Магадана, от бассейнов Хатанш и Индигирки до Охотского побережья, хотя и продолжали осуществлять контроль над населением края: над входом и выходом в него и из него. Это и спасло последних могикан из местных аборигенов от обобществления их собственности и насильственной оседлости. Поэтому если и существовал риск встретить кого-то в этих местах, то, скорее всего, именно их братьев по вольному духу. Правда, пусть и в меньшей степени, имелся риск встретить геологов из экспедиций Москвы, Ленинграда, Минска и Бог знает откуда еще.