Ромито бесшумно распахнул двери, так, как он делал тысячи раз в тысячах фильмов. И тут же отступил в сторону, сделав глубокий вдох. В это мгновение я осознал, что он для своего возраста был в исключительно хорошей форме: с широкими плечами и узкой талией, подтянутый и элегантный. Но почему же я думал о нем, как о черепахе, об ископаемом, о покрытом сединой и изношенном реликте? Да, его, безусловно, окружала атмосфера фатальности, преодоления всего этого дерьма с высоко поднятым подбородком классическая поза всех голливудских приживальщиков. Атрофированная поза дешевого мифа под названием «Шоу должно продолжаться» мифа, который свят для каждого в киноиндустрии, смысл которого в том, чтобы быть занятым в пятидесятиминутном клишированном ситкоме минимального качества и поймать на пленку то, что может вызвать интерес плебеев, утонувших в помойке Великого Американского Среднего Запада, и чтобы эти плебеи могли на часок расслабиться и перевести дух от зловония удобрений и осточертевшего впаривания чего угодно, что безусловно продвигает вперед Западную Цивилизацию. Миф, который проник во все поры современной мысли, превращая нас в «культуру шоу-бизнеса» миф, который породил таких типов, как Эмери Ромито. Как коты в опустевших павильонах студии «Зив», подъедающие остатки киномусора, но не желающие покидать эту кормушку.
(Все как в заезженном анекдоте о работяге в парке аттракционов, чья работа заключалась в том, что он убирал дерьмо за слоном. И который, когда его спросили, почему он не поищет себе работенку почище, ответил: «Что? И оставить шоу-бизнес?») Эмери Ромито был одним из тех, кто цеплялся за нижнюю сторону валуна по имени «шоу-бизнес», который для него высился над всей Америкой как скала Гибралтара.
Он отрекся от своей человеческой сущности, чтобы остаться «с этим». Ромито был мертв и не знал об этом.
Что? И оставить шоу-бизнес? Терраса была вдвое меньше гостиной и вдвое больше, чем фойе китайского ресторана Громана. Ее окружала баллюстрада из серого камня, и на облицовке вечные калифорнийские землетрясения начертали сложные красивые линии. Был яркий день, но это не стирало тени женщин с короткой стрижкой и мужчин с напомаженными прическами. Мы стояли среди них и пялились на океан. Снова наступило время призраков, и тайные связи возникали на террасе между бравыми шейхами (чьи жены вышли за них замуж еще до того, как их мужья стали идолами киноэкрана) и голодными юными звездульками с гладенькими ножками, жаждущими ухватить свою порцию волшебства.
Сядем, сказал Эмери Ромито. Сказал мне, а не призракам.
Он указал рукой на группу дешевых пляжных стульев, выцветших от солнца и соленого морского тумана.
Я сел, и он заискивающе улыбнулся.
Потом сел и он, тщательно расправив стрелки на брюках своего костюма в стиле Палм-Бич. Костюм не был поношенным, но устарел лет на пятнадцать.
Ну так? сказал он.
Я улыбнулся в ответ. Я понятия не имел, преамбулой к чему было это «ну так», и что я на это должен был ответить. Но он явно ждал, что я что-то скажу.
Пока я продолжал улыбаться как идиот, его улыбка слегка приугасла, и он попробовал подойти к разговору с другой стороны.
Какую роль Круз имеет в виду?
«О Господи, подумал я. Он думает, что это кастинговое интервью».
Э кгм мистер Ромито, я хотел бы поговорить с вами не о роли в фильме.
Сложноватый синтаксис для человека, которого может в любой момент хватить удар.
Не о роли, повторил он.
Нет, здесь скорее нечто личное
Значит, речь не о роли. Он прошептал это едва слышно, и слова эти тут же растворились в шуме океанского прибоя.
Речь о Валери Лоун, решился я.
Валери?
Да. Мы заключили с ней контракт на «Западню», так что она снова в Голливуде, и
Западню?
Да, фильм, который продюсирует мистер Круз.
А, понятно.
Ничего ему не было понятно, я был в этом уверен. Но я просто не знал, как я могу сказать этой развалине, что он нам нужен как эскорт, а не как актер. Но он сам избавил меня от мучений.
Он удрал, снова нырнув в прошлое.
Помнится, однажды, в 1936-м Нет, в 1937-м, в том году, когда я снимался в «Милом лжеце»
Я впустил в себя шум прибоя. Убавил Эмери Ромито и прибавил громкости звукам природы. Я знал, что сумею убедить его сделать то, что нам нужно, в конце концов, он был одиноким беспомощным стариком, для которого возвращение в мир гламура было немыслимым шансом. Но для этого нужно было говорить и, что еще хуже, слушать
Мне позвонил Тальберг, он улыбался, что было очень необычно, уж поверьте мне, и он сказал: «Эмери, я договорился с девушкой для твоего следующего фильма», и ясное дело, это была Валери. Правда, тогда ее звали иначе. Он отвез меня в спецкафешку, чтобы с ней познакомиться. И был такой особенный салат, ломтики ветчины, сыр и индейка, слой за слоем, сначала ты съедал ветчину, потом сыр, потом индейку, а, и еще свежайший хрустящий салат, он назывался «салат Уильяма Пауэлла» Нет, не то. «Уильям Пауэлл» был с крабами Думаю, это был «салат Нормы Талмидж» или
И пока я сидел здесь, болтая с Эмери Ромито, то даже не знал, что на другом конце города, в студии, Артур въезжал на паркинг с Валери Лоун на «Бентли» с водителем. Потом, ночью, он рассказал мне все это было кошмарно. Но зато история эта стала идеальным контрапунктом к монологу, которым потчевал меня сейчас этот призрак рождественского прошлого.
Как прелестно, как интересно, как познавательно было сидеть в роскошном уголке Санта-Моники, этой витрины Западного мира, слушая рассказы о сэндвичах с тунцом и салатах с авокадо. Я молил Бога, чтобы он даровал мне глухоту.
Круз заранее позвонил в студию.
Мне нужен красный ковер, ты меня понял?
Глава пиар-отдела сказал, что да, он его понял. Круз подчеркнул свою мысль:
И никаких, твою мать, ляпов, Бэрри. Ни единого, ни малейшего. Чтобы охрана даже не заикнулась насчет пропуска на территорию, чтобы ни одна моська-секретутка не заставила себя ждать. И чтобы каждый плотник и разнорабочий знали, что сегодня мы привозим Валери Лоун! Тотальное почтение, Бэрри! Малейший ляп, и я обрушусь на тебя как тигр на козленка!
Господи, Артур, зачем ты мне угрожаешь?
Я не угрожаю, Бэрри, я уточняю все, чтобы потом ты не стал выкручиваться. Это не какая-то поп-певичка, это Валери Лоун.
Ясно, Артур. Успокойся.
И, когда они подъехали к воротам, охрана сняла фуражки и указала «бентли» дорогу к звуковой студии.
Валери Лоун сидела на заднем сиденьи рядом с Артуром Крузом, и даже под слоем пудры лицо ее было мертвенно-бледным.
Встречающие выстроились у павильона.
6
Глава студии, несколько иностранных журналистов, три продюсера, оказавшихся в павильоне и полдюжины «звезд» популярных телесериалов. Все они суетились вокруг нее, и когда вся эта чехарда закончилась, Валери Лоун была почти уверена, что кому-то и впрямь не все равно, умерла она или нет.
И когда замигал красный фонарь на штативе знак того, что озвучивание эпизода закончено они вошли внутрь. Валери сделала три шага по толстому звукоизоляционному полу и остановилась. Она задирала и задирала голову, глядя вверх на исчезающие в темноте балки, на мостки, на фонари, прикрепленные к распоркам, на кондиционеры, подающие прохладный воздух туда, где работали осветители. Потом она отступила в тень, и рядом с ней появился Круз, и он знал, что она плачет, и он обратился к присутствующим и попросил их выйти и присоединиться к мисс Лоун позднее. Никто ничего не понял, но все дружно вышли из павильона, и двери негромко вздохнули, поворачиваясь на пневматических петлях.
Круз подошел к ней вплотную. Она стояла, прислонившись к стене, в глазах ее были слезы, но ни единая слезинка не сбежала по ее лицу. В этот момент Круз понял, что с ней все будет в порядке; она была актриса, а для актрисы единственной реальностью мог быть придуманный мир звуковой студии. Нет, глаза ее не покраснели. Она оказалась крепче, чем он думал.
Валери повернулась к нему и, когда она произнесла: «Спасибо, Артур», слова эти прозвучали мягко и нежно. Круз обнял ее, а она прижалась к нему; в этих объятиях не было страсти, они были жестом защиты. Не произнеся ни слова, он говорил ей, что никто не причинит ей боль, и она так же безмолвно отвечала: «Моя жизнь в твоих руках».
Через некоторое время они прошли мимо кофейного автомата и мимо Вилли, который сказал: «Здравствуйте, мисс Лоун, мы рады, что вы снова с нами», мимо трибунки помощника режиссера и доски, к которой кнопками был прикреплен порядок съемок, где Брюс де Вайль поклонился ей, а взгляд его выражал восторг и радость, мимо участников массовки, сидевших на стульях с прямыми спинками, читавших Ирвина Уоллеса и занимавшихся вязанием, и все они приветствовали ее, радостно улыбаясь, мимо высокого стула режиссера, сейчас занятого помрежем по сценарию Генри, который пробормотал: «Здравствуйте, мисс Лоун, мы вместе работали над такой-то и такой-то картиной», и она подошла к нему и чмокнула в щеку, и казалось, он тоже вот-вот расплачется. Где-то в глубине павильона зачирикала птичка. Круз пожал плечами и рассмеялся как ребенок.
Кто-то заорал:
Окей, тихо! Тишина!
Галдеж стих разве что на один децибел. Джеймс Кенканнон о чем-то говорил с Митчемом возле одной из стен декорации, расписанной под натурный план. Это был переулок в небольшом городке, а циклорама на заднем фоне была искусно обустроена для того, чтобы изображать ярмарку. Огни играли на холсте, и вся эта картина была для Валери Лоун абсолютной реальностью настоящим парком развлечений, выстроенным для нее одной. Переулок был грязным и выглядел очень реалистично. Оператор настраивал угол съемки, съемочное оборудование на резиновых шинах было готово откатиться, как только рабочие потащат всю конструкцию. Ассистент оператора с зеркальной камерой на плече опустился на одно колено, настраиваясь на съемку снизу.
Де Вайль прошел на площадку, и Кенканнон кивнул ему.
Окей, камера! Кенканнон закончил приготовления к съемке и попросил помощника режиссера еще раз замерить все расстояния, и Митчем прошел на свое место, которое до этой минуты занимал его дублер. Помреж измерил расстояние до камеры рулеткой, выкрикнул цифру и кивнул первому помощнику режиссера, который заорал:
Окей! Камера!
Раздался резкий звонок, и воцарилась полная тишина. Люди застыли в тех позах, в которых их застал сигнал. Никто не кашлянул. Не издал ни единого звука. Тони, звукооператор, сидевший на высокой платформе в наушниках, объявил:
Дубль тридцать два Бэ!
Слова эти эхом прокатились по павильону. Через секунду их поймали микрофоны звукового фургона, стоявшего снаружи. Тони заорал:
Синхрон! и первый помощник появился перед камерой с хлопушкой в руках, на хлопушке были нанесены имя Кенканнона и номер дубля. Первый помреж стукнул перед объективом камеры хлопушкой, оператор снял надпись короткая пауза, когда замерло абсолютно все, и в это тишине Митчем сделал глубокий вдох для предстоящей сцены драки, а Кенканнон как все режиссеры наслаждался мгновением абсолютной власти, когда все до единого замерли в ожидании его команды начинать съемку.
Беспредельный миг.
Рождение мечты.
Тень и реальность.
Камера!
Пятеро мужчин выскочили из темноты и схватили Роберта Митчема, потащив его вдоль стены вглубь переулка.
Камера быстро наехала на лицо Митчема, в то время как один из мужчин схватил его за подбородок.
Куда ты ее дел?.. Скажи нам, куда ты отвел ее! требовал нападающий. Слова эти он произносил с легким мексиканским акцентом. Митчем мотнул головой, пытаясь избавиться от захвата. Оператор зеркалки снимал Митчема снизу, расположившись вне кадра основной камеры.
Митчем пытался заговорить, но рука мексиканца, сжимавшая его челюсть, не позволяла ему этого сделать.
Дай же ему сказать, Санчес, убеждал один из нападавших. Санчес отпустил челюсть Митчема и тот в ту же секунду рванулся вперед, сбив с ног двоих, стоявших перед ним, и главная камера быстро отъехала, снимая всю сцену общим планом. Зеркальщик продолжал снимать Митчема, следуя за ним.
Теперь все пятеро ринулись за Митчемом, готовясь сбить его с ног и вышибить из него душу. В этот момент Кенканнон заорал:
Снято! и противники выпрямились, расслабились, и Митчем быстрым шагом направился к своему вагончику. Съемочная группа начала готовиться к следующему эпизоду.
Массовка двинулась в кадр группа молодых ребят, явно чужаки из колледжа, приехавшие на поиски греховных развлечений.
Они толпились, толкая друг друга, и Артур в очередной раз поразился грандиозности того, что здесь происходило. Сценарист написал: «УСТАНОВОЧНЫЙ КАДР ТОЛПЫ В ПЕРЕУЛКЕ» и, чтобы сделать эту строчку реальностью, нужно было ухлопать порядка пятнадцати тысяч долларов. Он взглянул на Валери, стоявшую рядом она улыбалась едва заметной улыбкой, в которой проявлялись и память, и очарованность сим действом. Этот восторг, это восхищение так и не стерлись за все эти годы. Очарованность тем, как фантазия превращается в реальность.
Ну и как вам все это? негромко спросил он.
Я словно никогда отсюда и не уезжала, ответила она.
К ней подошел Кенканнон. Он держал обе ее руки в своих и смотрел на нее: как мужчина и как камера.
О, вы прекрасно со всем справитесь Прекрасно. Он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.
Я еще не читала роль, сказала она.
Джонни Блэк еще не закончил вносить изменения в сценарий. Ну да мне плевать. Вы справитесь преотлично.
Они смотрели друг на друга с такой степенью близости, которая знакома только мужчине, видящему реальность через образы на целлулоиде и женщине, стоящей рядом с мужчиной, который может сделать ее выглядящей на семнадцать лет или на семьдесят. Доверие, страх, сочувствие и взаимное перемирие между полами. Да ведь оно и всегда было так. Словно немая беседа: что он видит? чего она хочет? на чем мы договоримся? Я тебя люблю.
Вы уже поздоровались с Бобом Митчемом? спросил Кенканнон.
Нет. По-моему, он отдыхает. Она с таким же почтением относилась к звездам, с каким к ней относились актеры меньшего, чем она, калибра. Я могу поговорить с ним и попозже.
Вы хотели бы о чем-нибудь спросить? сказал он, обведя рукой павильон. Вам придется жить здесь ближайшие несколько недель, так что лучше заранее со всем познакомиться.
Да У меня есть несколько вопросов, сказала она. И снова начала входить в роль звезды. Она задавала вопросы. Вопросы, которые устарели на двадцать лет. Нет, не дурацкие вопросы. Просто они были не в фокусе. (Словно хлопушка не была синхронизирована со звукотехническим фургоном, когда слова вылетают из уст актеров на миллисекунду раньше времени.) Не неудобные вопросы, но просто несуразные вопросы; вопросы, ответы на которые заставляли Кенканнона наставлять ее, напоминая ей, что она стала реликтом, что время ее не ждало, как не ждала и она, еще будучи звездой но просто торопливо собирало свои пометки и, тяжело дыша, пролетало мимо нее. Сейчас ей приходилось напрягать ментальные мускулы, которые уже атрофировались, для того, чтобы догнать время, бежать вперед, как амбициозный курьер, стремящийся заработать очки у студийных шишек. Ее вопросы становились все более несуразными.
Она произносила слова с немалым трудом. Круз видел, что она становится как там Хэнди определил это? все более скованной.
Три девушки появились на площадке, выйдя из гримерного вагончика, и остановились в темном углу звуковой сцены. На них были длинные халаты в цветочек. Помреж повел их к окнам небольшого грязного здания, выходившим на переулок. Девицы прошли за стену задника где были некрашеные доски и распорки, и где фломастером было написано «УЛВК 115/144», показывая, для каких сцен предназначалась декорация.