Каюта для индийского попугая
Всю ночь судно бросало с волны на волну. За иллюминаторами грохотало, и по стёклам били брызги.
Держись крепче! кричал Перчиков и хотел привязать Солнышкина к койке.
Солнышкин упирался то ногами, то головой в переборку, и ему казалось, что внутри у него взад и вперёд перекатываются гружёные вагонетки.
Но к утру шторм успокоился. И Солнышкин враскачку вышел на палубу. Море было зелёным и так пахло арбузами и свежими огурцами, что из него можно было делать салат. Волны были белыми, лохматыми и прыгали у борта, как пудели в цирке. Солнышкину хотелось по-свойски потрепать их по загривку. Он перегнулся через борт, но тут за спиной раздался голос Перчикова:
Любуешься природой? А наверху баталия!
Солнышкин побежал за Перчиковым. В коридоре стоял гам. Полкоманды толпилось около каюты уборщицы Таи. Каюта находилась возле капитанской. Тая стояла с чемоданчиком и узелком и утирала глаза. В дверях топтался капитан с клеткой в руках. Перчиков возмущённо взмахнул руками:
Из-за какого-то попугая переселять человека!
Не из-за какого-то, а из-за ценного. Он куплен у факира в Индии! с усмешкой возразил Плавали-Знаем.
Не имеете права!
Послушайте, Огурчиков, Плавали-Знаем многозначительно поднял палец, вы мне надоели
Во-первых, не Огурчиков, а Перчиков! оскорбился Перчиков. А во-вторых, мы будем жаловаться начальству!
Начальство вас готово выслушать, сказал Плавали-Знаем.
Он повесил клетку на вешалку, запер каюту и опустил ключ в карман.
И попугай опять показался Солнышкину очень знакомым.
Тая взяла чемоданчик и, всхлипывая, пошла к молоденькой буфетчице Марине, которая поддерживала её под руку. Толпа зашумела. Все были возмущены. И только артельщик сверкнул зубами:
Будь я капитаном, я бы отхватил себе не одну каюту, а все четыре! И кривыми ногами он начал выписывать твист.
Прекрати! крикнул Перчиков.
А-а, Огурчиков, вам не нравится? засмеялся артельщик.
Вертится, как камбала на крючке! обозлился Перчиков и сплюнул.
Боцман только посмотрел под ноги, но промолчал.
А может, попугай и вправду особо ценный? сказал он, вздохнув.
Будь он трижды индийский начал Перчиков.
Но тут из-за двери на чисто русском языке раздался крик: «Загоню дурака! Доведёт до милиции! Загоню дурака, доведёт до милиции!»
Все переглянулись, раскрыв от удивления рты. А Солнышкин вдруг щёлкнул себя по лбу:
Вот оно что!
Он сразу же вспомнил шумную барахолку на сопке, старую спекулянтку и конечно же знаменитого попугая из Индии.
Ну всё! сказал он и сжал кулаки.
Что всё? озадаченно спросил Перчиков.
Всё! твёрдо ответил Солнышкин.
Что «всё», он ещё не решил и сам, но кулаки его были готовы к бою.
Партизанские действия на палубе парохода «Даёшь!»
Солнышкин сидел на палубе и суричил царапины. Он опускал кисть в большую банку с красным суриком и мазал палубу. Палуба становилась красной, как пожар. Руки и щёки у него тоже были красными. Ветер раздувал его чубчик и приклеивал волосы к щекам. Солнышкин отдирал их и ещё больше размазывал краску. Он всё не мог успокоиться: выжить человека из-за какого-то попугая
Сперва он решил обляпать Плавали-Знаем с ног до головы суриком. Потом этот способ показался Солнышкину неподходящим. Он размашисто поставил кистью на палубе крест. Потом ещё один, а за ним и третий, так как забраковал ещё два придуманных способа.
О чём ты задумался? забеспокоился подошедший Перчиков. У тебя вся палуба в крестах!
Задумаешься!
А в чём дело?
Дело в том, что я кое-что знаю. Помнишь, я рассказывал тебе про барахолку, про свои приключения?
А как же! с достоинством ответил Перчиков. Память ему никогда не изменяла
Так вот. Этого капитанского попугая я уже видел.
Где?
На барахолке! И Солнышкин рассказал ему про встречу со знаменитым попугаем.
Эй, братцы, о чём вы там шепчетесь? раздался вдруг рядом бас. Это огромный машинист Мишкин только что кончил смазывать лебёдку и, присев рядом с Солнышкиным, поставил сбоку банку с жёлтым, как вазелин, солидолом.
Солнышкин ещё раз пересказал историю с капитанским попугаем.
Ну, ты сам не очень-то воюй! сказал Перчиков. Мы его на общем собрании
На собрании! хохотнул Мишкин. Насолидолить бы ему и артельщику пятки, чтобы катились по шарику до самого полюса, вот и всё собрание!
Как ты сказал? переспросил Солнышкин и насторожился.
Насолидолить бы, говорю, пятки, повторил Мишкин и пошёл искать папиросу, потому что никак не мог отвыкнуть от дурной привычки курить.
Следом за ним ушёл по своим делам Перчиков, а банка с золотистым солидолом осталась стоять рядом с Солнышкиным
Когда Мишкин вернулся, выпуская колёсики дыма, банки уже не было. Мишкин, недоумевая, потоптался около Солнышкина, пожал плечами и пошёл к лебёдке. Он оглядел лебёдку, посмотрел под скамью, но банки нигде не было.
Вот ещё артистка! усмехнулся Мишкин и побрёл в машинное отделение.
Солнышкин как ни в чём не бывало продолжал усердно суричить палубу. И никто, даже Перчиков, не смог бы догадаться, что он никак не дождётся наступления вечера.
Наконец солнце село, и наступила темнота.
Боцман с командой отправился в столовую, и оттуда тотчас раздался весёлый стук домино и крики: «Дупель два!», «Есть два четыре!».
Перчиков пошёл на вахту в радиорубку.
Потом по трапу прогрохотали тяжёлые сапоги. Это Плавали-Знаем поднялся в рулевую.
И Солнышкин, оглядываясь, выбрался на палубу. Над головой висела луна и перемигивались звёзды, будто знали что-то весёлое. Солнышкин подошёл к грузовику, открыл дверцу и вытащил из кузова банку. Теперь начиналось самое опасное. Он снова заглянул в коридор. Там никого не было. Вверху тускло мерцали ночные лампы. Солнышкин быстро пошёл вперёд. Около каюты с попугаем он нагнулся и стал размазывать солидол по палубе. И тут невдалеке раздалось какое-то лопотание и вкусно запахло. Это артельщик тащил Плавали-Знаем собственноручно сваренные сардельки.
«У, подхалим! зло подумал Солнышкин. Помешал!»
Едва он успел вбежать в свою каюту, как за углом раздался толстый шлепок, крик, будто квакнула жаба, и мимо Солнышкина пролетела пара горячих сарделек. Артельщик поскользнулся на солидоле и прокатился на спине. На шум из рубки выглянул Плавали-Знаем и удивлённо открыл рот, чтобы спросить у артельщика, что он делает. Но тут же одна капитанская нога скользнула вперёд, вторая промчалась впереди первой, задралась чуть не в потолок, и Плавали-Знаем шлёпнулся на палубу.
Так вот что ты здесь делаешь! прохрипел он, уставясь на артельщика и сжимая кулаки.
Да я сам чуть не отбил печёнку! возразил тот. Это кто-то из машинистов наследил. Я нёс сардельки. Вкусные, очень вкусные. Вот, попробуйте! Он с улыбкой подобрал валявшуюся у ног сардельку и протянул Плавали-Знаем. Чудесная сарделечка!
Что?!
Вкусная! И артельщик торопливо сунул сардельку себе в рот.
Шагай отсюда!
В один миг, в один миг! залебезил артельщик и, улыбаясь, начал пятиться за угол.
Плавали-Знаем поковылял к каюте, где жили Тая и буфетчица.
Откройте! ударил он в дверь кулаком.
Дверь приоткрылась, и из неё, как из скворечника, выглянула Таина голова.
Убрать! показал Плавали-Знаем на перепачканный солидолом порог её бывшей каюты.
Ночью? удивилась Тая. А почему?
А потому, пробурчал Плавали-Знаем, потирая место, на которое только что шлёпнулся. Один глаз у него спрятался в щёлку, будто прицелился, а второй готов был выстрелить, как пушечное ядро.
Тая, тяжело вздыхая, стала мыть палубу, а Плавали-Знаем протопал снова на мостик.
«Ну ладно, я тебе ещё не то покажу! подумал Солнышкин. Всё это время он выглядывал из-за двери и еле сдерживал смех. Я тебе покажу, как по ночам гонять людей!»
Как только Тая скрылась за углом, он снова бросился к каюте Плавали-Знаем и начал заново мазать палубу. Но вдруг нога у него самого поехала назад, и он встал на четвереньки. И тут взгляд его упал на руку: на запястье был старый бронзовый компас. Стрелка его, обычно точная, теперь бегала и качалась из стороны в сторону. Будто хотела сказать: «Ай-яй-яй, молодой человек, как вам не стыдно!» Солнышкин удивился, привстал, и тут вправду раздался укоризненный голос:
Ну и ну! Вот это партизан!
Он оглянулся. Сзади него стояла Тая.
А я ничего, сказал Солнышкин.
А это что? И Тая показала на руки, с которых медленно капал солидол. Она бросила тряпку и сказала: А ну-ка, пойдём в каюту
И смущённый Солнышкин отправился за ней.
В это самое время Мишкин вышел из машинного отделения. Он прошёлся по коридору и вдруг почувствовал, как о его ногу что-то трётся.
Брысь! сказал он, так как не мог терпеть бродячих котов и кошек, хотя на пароходе их не было и в помине.
При тусклом свете машинист разглядел пропавшую банку с солидолом. От вибрации она вздрагивала и медленно двигалась по палубе.
Вот артистка! воскликнул Мишкин и подхватил её.
Не надо молчать!
Солнышкин просунул в дверь голову. На койке сидела тоненькая буфетчица Марина и быстрыми спицами вязала цветную варежку. Солнышкин прибавил баску и спросил:
Можно?
Можно, ответила Марина и кивнула круглой, как кокосовый орех, причёской.
Солнышкин прошёл за Таей в каюту. Руки он спрятал за спину.
В чём дело, Солнышкин? удивилась Марина и подняла большие зелёные глаза.
Солнышкин покраснел, не зная, что ответить.
А это он мне помогал убирать, усмехнулась Тая. Она протянула Солнышкину кусок мыла и открыла кран с горячей водой.
Солнышкин мыл руки, а Тая тихо вздыхала:
Вояка ты, вояка! И зачем с ним связываться, шума не оберёшься! Лучше его не трогать!
Лучше не трогать, подтвердила Марина, словно всё поняла, и опять склонилась над клубком.
Как это не трогать?
Так, вздохнула Марина, а то он ведь жизни не даст!
Вот и не даст, если будете молчать! воскликнул Солнышкин.
Ну ладно, вздохнула Тая. Ладно Надо пойти вымыть палубу. И глаза её смотрели тихо и устало.
Не надо, сказал Солнышкин. Спокойной ночи! И он решительно шагнул за дверь.
Кругом была тишина. Спокойно светили лампы. Внизу по-паровозному ухала машина. Все спали. Только радист Перчиков не снимал наушников в радиорубке. Перчиков никому не говорил, что мечтает стать космонавтом и поплавать по марсианским морям, и каждый день после работы он сидел и вслушивался в доносившиеся сигналы спутников. И сейчас он слышал их быстрый писк. За иллюминатором в темноте горели звёзды, вокруг простирался чёрный океан, и Перчиков чувствовал себя почти на борту космического корабля. А внизу, в коридоре, его друг Солнышкин крепко сжимал швабру и натирал палубу. Ему было немного грустно. И потому, что из-за него обидели Таю, и потому, что где-то грустит его бабушка. И он тёр палубу так, как будто помогал им обеим.
И странно: чем сильнее двигал он руками, тем точнее стрелка компаса показывала на север.
Звёздная ночь
Боцман Бурун никак не мог уснуть. Когда он проигрывал несколько партий в домино, то с грустью думал, что через год ему уходить на пенсию. А что он будет делать на берегу, Бурун никак не мог представить. Тогда он потихоньку отправлялся в подшкиперскую и перебирал своё хозяйство. В борт гулко стучали волны, и он под этот приятный для него шум рассматривал каждую тряпушку и каждый гвоздик. Бурун любил свой пароход.
В этот раз боцман, войдя в подшкиперскую, взял в руки почти новенький пульверизатор для окраски стен, наполнил бачок красной краской и вздохнул:
Хоть напоследок поработаю по-новому
Он вытащил пару старых вёдер и стал их обрызгивать краской. Дверь была открыта, краска садилась на вёдра, а мелкая пыль при каждом толчке разлеталась с ветром по палубе.
В это самое время Солнышкин закончил уборку и собирался ложиться спать, но в коридоре столкнулся с Перчиковым.
Солнышкин, Солнышкин! Ты только посмотри, какие сегодня звёзды!
Перчиков открыл дверь и потянул Солнышкина на палубу. От усталости у Солнышкина уже склеивались глаза, но морской ветер сразу взбодрил его. Небо было полно громадных звёзд таких Солнышкин ещё и вправду никогда не видел, даже у себя в тайге. Большая Медведица, сверкая, садилась на самый нос парохода, созвездие Скорпиона угрожало ярко сверкающим голубым хвостом. И всё это отражалось в шумящем бесконечном море.
Солнышкин замер в восторге. А Перчиков не унимался:
Смотри! Через всё небо пролетал маленький розоватый спутник. Когда-нибудь мы с тобой тоже полетим на какую-нибудь планету, туда, в глубину космоса! И Перчиков положил руку Солнышкину на плечо. Он в первый раз делился своей мечтой и ни капельки не стеснялся.
Полетим! сказал Солнышкин и добавил: Если там будет море. И вдруг Солнышкин грудью навалился на борт. Смотри, смотри! крикнул он и потянул Перчикова за руку.
Из морской глубины к самому носу парохода поднимались таинственные зелёные ракеты. За ними тянулось голубое пламя и мчались искры. Казалось, они сейчас поднимутся вверх и умчат к звёздам. Но они не отрывались от воды и уверенно парили впереди парохода.
Это дельфины, сказал Перчиков и мечтательно вздохнул. Эх, Солнышкин, сколько интересного будет ещё на земле! Представляешь, человек договорится с дельфинами, человек войдёт в океан! Представляешь, мы с тобой плывём в глубине океана!
У Солнышкина по спине поползли мурашки.
Как человек-амфибия? спросил он.
Человек-амфибия был одиночка, а нас двое, сказал Перчиков и похлопал Солнышкина по плечу. И понимал он только одного дельфина, а мы будем понимать всех. Во всех океанах.
Пароход шёл вперёд, поднимая нос к звёздам, взрезая волны. И Солнышкину казалось, что весь мир летит ему навстречу. В правую щёку ему бил ветер. Он повернул к нему лицо, и теперь прохладные брызги освежали и лоб, и губы, и нос.
И конечно же, ни Солнышкин, ни Перчиков не слышали, как боцман Бурун всё нажимал и нажимал на кнопку пульверизатора.
Снова корь!
Доктор Челкашкин заканчивал ночной обход. Он прислушивался к дыханию спящей команды и наконец дошёл до каюты Перчикова и Солнышкина. В каюте никого не было. Но тут отворилась дверь коридора, и Перчиков с Солнышкиным появились на пороге.
Принимали воздушные ванны? спросил Челкашкин. Молодцы! Полезно!
И вдруг лицо его побледнело, нахмурилось: указательным пальцем доктор повернул голову Солнышкина налево, потом направо, внимательно посмотрел ему в глаза и воскликнул:
Снова корь! Самая настоящая корь. Немедленно в изолятор!
Перчиков посмотрел на друга и грустно присвистнул: всё его лицо было покрыто мелкой красной сыпью.
Да, угораздило! вздохнул Перчиков. Моряков, Солнышкин
Вы ещё стои́те? изумился Челкашкин. Вы хотите, чтобы на всю команду распространилась эпидемия? И он потащил Солнышкина в изолятор.
Солнышкин не успел опомниться, как за его спиной захлопнулась белая дверь с красным крестом.
Вокруг запахло лекарствами. Челкашкин включил свет и сказал:
Вот койка, вот табуретка и всё остальное. До завтра спать. Иллюминатор не закрывать: свежий воздух полезен во всех случаях!
В это время раздался стук в дверь, и жалобным голосом Перчиков спросил:
Доктор, а передачи приносить можно?
Никаких передач! энергично ответил Челкашкин, выходя ему навстречу, и захлопнул за собой дверь.
Солнышкин остался один. Он присел на жёсткую койку и опустил голову. Только что он с Перчиковым мечтал о море, о далёких планетах, только что перед ним летели дельфины Он посмотрел в иллюминатор и вздохнул. Там, в нескольких метрах отсюда, их каюта, где, наверное, сейчас грустит Перчиков. Солнышкин представил попискивание приёмничка, уютный свет лампочек, и ему стало совсем горько. Вдруг ему показалось, что за иллюминатором кто-то царапает о переборку. И тотчас внизу раздался шёпот: