Мы вчетвером замерли и уставились на собранных нами зэков, словно увидели нечто невероятное.
Ну хануры и хануры, сказал я. Чего встали?
Кирпич и Сивый взялись за грабли и подцепили из воронки следующего зэка. Фара нашёл у него в кармане ложку с нацарапанными именем и личным номером. Ханурик будто предчувствовал, что сгниёт в общей куче, и подстраховался. Не догадывался, что в «Книгу учёта безвозвратных потерь» попадают лишь по жетонам. Фара надумал сохранить ложку и сунуть в мешок, чтобы посмотреть на реакцию Черепа, когда тот магнитом выудит её из прогоревших костей.
Не выудит, заметил я. Она алюминиевая.
И что?
А то.
Ложку Фара в итоге выбросил.
Мы выгребли из воронки всех зэков. На рваном дне осталась бурая хлюпкая масса, в которой утонули миски, пряжки, дешёвые портсигары и прочая дребедень. Загрузили в телегу побольше хануриков, чтобы во второй ходке шлось полегче, и потащили телегу назад, к лабиринту из грузовиков. Сивый быстренько слазал в боевую машину пехоты. Наверное, прикарманил себе какую-нибудь мелочь, да только не подал виду, а я до него не докапывался.
Я вот думаю. Кирпич толкал перекладину вытянутыми руками. А ведь в тылу сейчас живут.
Живут. Я толкал перекладину грудью. И мы живём.
Не-е. Я о другом. Там живут! Понимаешь? Ну, там, в парк ходят, на гитаре играют, мороженое едят и ну, собак выгуливают. И не прячутся. Просто идут и не прислушиваются, ветер это или «Жало» летит. И в пруду купаются со всякими надувными матрасами.
Холодно сейчасв пруду, заметил Фара. И мороженое холодно.
Ну да потупился Кирпич. Холодно. А они едят!
И я бы не отказался. Но мне и фруктовых палочек хватает.
Вот протянул Кирпич. И им там хорошо.
А тебе плохо? спросил я с неожиданной для самого себя злобой.
Да нет, почему. Кирпич качнул головой. Я не жалуюсь, просто удивляюсь.
Осторожнее, я показал на преградившую нам путь гусеничную ленту.
Мы протащили телегу через ленту и дальше пошли молча. Даже Фара притих. В словах Кирпича не было ничего особенного мы с Лешим о таком часто говорили, но лично меня подкосил сам факт, что их произнёс Кирпич. Подобные мысли по определению не должны приходить в его голову, а тут пришли, и мне стало грустно.
Нагнав «Зверь», мы пристроились за кормой. Сыч, ясное дело, не собирался тормозить для нашего удобства, но мы и так справились. Нацепили на телегу крюки, завели под днище цепь и махнули Кардану. Он краном кормового подъёмника перекинул телегу на палубу, а мы вскарабкались по бортовой лестнице. Сгрузили хануриков в мусорное отделение и сразу отправились во вторую ходку.
Вообще хануриков предписывалось сгружать в отделение холодильное, однако оно располагалось неудобно с правого, то есть с противоположного от печей борта, и печники просили нас пользоваться именно мусорным, если только ханурикам не предстояло денёк-другой тухнуть в очереди. Сегодня очередей в печи не было.
Пока мы дважды носились к воронке и обратно, топливный отряд покончил с заправкой «Зверя», а Кардан взялся за покраску палубы. Белая крыша наш опознавательный знак. Ночью мы её подсвечивали прожекторами. «Зверь» не трогали ни свои, ни чужие. Ни с земли, ни с воздуха. Пожалуй, «Зверь» считался самым безопасным местом на десятки километров вокруг. Безопаснее любого бункера с его защитными приблудами. От нас лишь требовалось всегда быть на виду.