Разумеется, помню, подтвердил я.
Так вот, аппорты не всегда звери, хотя зверей среди них куда больше, чем кого-либо еще. Иногда к нам заносит людей, и порой им удается пробраться живыми на борт, где есть, чем дышать.
Сделав паузу, Гунни хихикнула.
А знаешь, то-то, должно быть, их земляки удивляются: куда они могли запропасть? Особенно если паруса переносят к нам кого-то из важных шишек!
Тоненький девичий смех в устах такой крупной женщины казался настолько странным, что я, при всей своей неулыбчивости, невольно заулыбался.
Еще говорят, будто часть рыскунов попадает на борт с грузами. Будто это преступники, бегущие с родных миров тайком, прячась в каких-нибудь ящиках. Или будто на своих мирах их считают всего лишь животными и потому перевозят, как живой груз, хотя они такие же люди, как мы. Но, по-моему, на таких мирах и нас за животных считали бы.
От ее волос, оказавшихся совсем рядом с моей щекой, веяло резким ароматом духов, и мне пришло в голову, что духами она наверняка пользуется далеко не всегда, а значит, надушилась ради меня, перед возвращением в наш закуток.
Некоторые зовут их мутниками, потому что многие из них какие-то мутные говорить не умеют. Наверное, какой-то собственный язык у них есть, но разговаривать с нами они не могут: если поймаем кого, приходится объясняться знаками. Однако Сидеро как-то сказал, что «мутниками» их прозвали потому, что они воду мутят, баламутят, бунтуют.
Кстати, о Сидеро, вспомнил я. Когда Зак привел тебя на дно воздушной шахты, Сидеро здесь, рядом, был?
Нет. Кроме тебя, мы не нашли никого.
А не видала ли ты моего пистолета, или ножа, который подарила мне при первой встрече?
Нет, их мы не видели тоже. А упал ты вместе с ними?
Не я, Сидеро. То и другое было на нем. На поясе. Я надеялся, что ему хватит честности вернуть их ну что ж, по крайней мере, он меня не добил.
Гунни покачала головой точнее, повернула ее из стороны в сторону поверх мягкой ветоши, так что ее румяная, округлая щека соприкоснулась с моей.
Нет, на него это не похоже. Может, он порой и грубоват, но чтоб убил кого-то о таком я ни разу не слышала.
По-моему, он ударил меня, пока я лежал без сознания. Губы разбиты, и вряд ли при ударе об пол: падал-то я в нем, внутри, помнишь? Или об этом я еще не рассказывал?
Гунни, отодвинувшись в сторону, уставилась на меня во все глаза.
Вправду? Ты и такое можешь?
Да. Сидеро это пришлось не по вкусу, но, думаю, какая-то особенность конструкции не позволяла ему меня вытолкнуть, пока я оставался в сознании. А после падения он, должно быть, открылся и вытащил меня уцелевшей рукой. И мое счастье, что ноги мне не переломал зато, вытащив, очевидно, ударил. За что я непременно прикончу его, когда встречу снова.
Он всего-навсего машина, негромко сказала Гунни.
Ладонь ее скользнула под мою изорванную рубашку.
Вот уж не думал, что тебе об этом известно, удивился я. Казалось, ты считаешь его человеком.
Мой отец был рыбаком, и росла я на лодках. Дай лодке имя, дай ей глаза, и она что ни день станет вести себя, как человек, и даже о многом расскажет. Но на самом-то деле она вовсе не человек. Рыбаки они нередко с причудами, но отец говорил, что помешавшегося всерьез отличить можно вот как: спятивший, если лодка ему не по душе, не продаст ее, а утопит. Да, у всякой лодки есть собственный дух, но чтобы стать человеком, одного духа мало.
А как отнесся отец к твоей вербовке в матросы? спросил я. Не ругался?
Нет, ответила Гунни. Отец к тому времени утонул. Все рыбаки когда-нибудь тонут. А мать не пережила его гибели. Я на Урд возвращаюсь довольно часто, однако еще ни разу не смогла застать их в живых.
Скажи, Гунни, кто был Автархом в твои детские годы?
Не знаю, отвечала она. Подобные вещи нас сроду не волновали.
Тут Гунни всплакнула. Я принялся ее утешать, утешения быстро и совершенно естественно обернулись любовными играми, однако ее ожог покрывал большую часть живота и груди, а еще, как бы мы ни ласкали друг друга, память о Валерии разделяла нас незримой стеной.
Наконец Гунни спросила:
Тебе не больно?
Нисколько, заверил ее я. Мне просто жаль, что я сделал так больно тебе.
Но ты вовсе не сделал мне больно.
Ошибаешься, Гунни. Это мой выстрел обжег тебя там, в коридоре, у двери в мои апартаменты, и нам обоим об этом прекрасно известно.
Рука ее невольно потянулась к поясу, к ножнам с кинжалом, однако кинжал, отброшенный, когда она раздевалась, лежал среди прочей одежды, далеко в стороне.
Идас, по собственным же словам, наняла одного из матросов, чтоб тот помог ей избавиться от трупа стюарда. Правда, о нанятом она говорила как о мужчине, но при этом слегка запнулась. Ты же работала с ней в одной вахтенной команде, и, пусть даже не знала, что Идас девчонка, обращение за помощью к женщине с ее стороны, если у нее не имелось любовника, выглядит вполне естественно.
И давно ли ты это понял? прошептала Гунни.
На сей раз она не заплакала, но в уголке ее глаза набухла слеза большая, округлая, как сама Гунни.
Сразу же, как только ты принесла мне миску похлебки. Отчего мою руку обожгло пищеварительными соками этой крылатой твари? Оттого, что из всех частей тела только она и осталась снаружи, не прикрытая металлической шкурой Сидеро и, разумеется, я подумал об этом, как только пришел в сознание. А ты сказала, будто тебя обожгло искрой тока. Разницы между тем и другим никакой, однако твое лицо и предплечья, ничем не защищенные, остались целы. Тебя обожгло как раз там, где тело обычно защищено рубашкой и брюками.
Здесь я сделал паузу, дожидаясь ответа, но Гунни молчала.
В темноте я позвал на помощь, однако никто не откликнулся. Чтоб осветить коридор, я выстрелил, убавив мощность луча до минимума, а пистолет, стреляя, поднял вровень с глазами, но ни прицела, ни цели не видел, и луч слегка ушел книзу. И, надо думать, попал тебе в живот, несколько выше пояса. Пока я спал, ты, очевидно, отправилась на поиски Идас, чтобы выручить за меня еще хризос, но, разумеется, отыскать ее не смогла. К тому времени она была мертва, а ее тело я запер в каюте.
Я бы ответила на твой зов, сказала Гунни, но дело-то нам предстояло секретное, а с тобой вроде бы не стряслось ничего страшного. В темноте заблудился так свет скоро включат. И тут Идас приставил Хоть ты и говоришь, что он был девчонкой, но я же об этом еще не знала Приставил мне нож к горлу. А стоял он прямо у меня за спиной. Так близко, что твой выстрел его даже не зацепил.
Ну, как бы там ни было, продолжал я, знай: обыскав тело Идас, я нашел девять хризосов. И спрятал их в кармашек ножен того самого, найденного тобой в трюме ножа. Сейчас мой нож и пистолет у Сидеро. Вернешь их мне золото можешь забрать. Пользуйся на здоровье.
Продолжать разговор Гунни не пожелала. Какое-то время я, притворившись спящим, зорко следил за ней из-под полуопущенных век: не попробует ли прирезать?
Нет, покушаться на мою жизнь Гунни и не подумала просто поднялась, оделась и, осторожно переступив через уснувшего Зака, выскользнула из закутка. Долгое время я ждал ее, однако она все не возвращалась, и, наконец, я тоже уснул.
XI. Схватка
Однако небытие сна овладело мною не целиком: казалось, я, отчасти бодрствуя, плыву, дрейфую в пучине беспамятства в обители нерожденных и великого множества мертвых.
Известно ли тебе, кто я?
Да, я это знал, хотя ни за что не смог бы ответить, откуда.
Ты капитан. Капитан корабля.
Так и есть. Но кто я?
Мастер, пролепетал я, решивший, будто снова вернулся во времена ученичества. Не понимаю вопроса, мастер.
Кто капитанствует на этом корабле?
Не могу знать, мастер.
Я твой судья, а та расцветающая вселенная вверена моему попечению. Имя мое Цадкиэль.
Все это и есть мое испытание, мастер? спросил я.
Нет. Это мне, не тебе вот-вот предстоит испытание. Ты, Севериан, был царем-полководцем. Царем-воителем. Согласишься ли ты пойти в бой за меня? Согласишься ли?
С радостью, мастер.
«Мастер мастер мастер»
Казалось, отзвуки моего голоса грохочут со всех сторон. Иного отклика, кроме его эха, я так и не услышал. Солнце постигла смерть, и я остался один, совсем один в окружении стужи и мрака.
Мастер! Мастер!
Открыв глаза, я увидел над собой Зака, трясущего меня за плечо.
На миг мне показалось, будто он разговаривает куда лучше, чем я полагал.
Тихо ты. Я проснулся. Проснулся, сказал я, подняв голову и сев.
Тихо ты! Тихо ты! повторил он за мной, точно попугай.
Выходит, Зак, я во сне разговаривал? Должно быть, да, раз и ты услыхал это слово. Помнится
Но тут я осекся: Зак поднял к уху сложенную горстью ладонь. И вправду, издали донеслись вопли, шум боя и чей-то голос, зовущий меня по имени.
Не столько бегом, сколько распластавшись в прыжке, Зак вылетел за дверь первым. Я прыгнул следом и, едва коснувшись ладонями первой стены, точно так же, как он, извернулся, оттолкнулся от нее что есть силы и полетел дальше, ногами вперед.
Поворот, еще поворот, и впереди показалась кучка дерущихся. Еще прыжок и мы с Заком стрелой влетели в самую гущу схватки, только я не успел разглядеть, кто тут свои и есть ли вокруг таковые.
Ко мне немедля прыгнул матрос с ножом в левой руке. Я, ухватив нападающего, как учил меня некогда мастер Гюрло, швырнул его о стену и лишь после этого узнал в нем Пурна.
Увы, на расспросы и извинения времени не было: великан с кожей цвета индиго уже направил кинжал мне в легкое. Отразив выпад ударом с обеих рук по толстому, точно полено, запястью, я слишком поздно заметил второй кинжал: его противник до последнего прятал, прижимая клинок к предплечью. Сверкнула сталь, я, увернувшись, отпрянул прочь, но пара борющихся оттолкнула меня назад, к великану, и перед моими глазами расцвел, раскрыв сердцевину из стали, голубой ненюфар цветок смерти.
Однако цели он (как будто ради меня на время утратили силу законы самой природы) так и не достиг. Взвившаяся в замахе рука великана продолжила взлет: казалось, кулак и клинок стремительно тянут владельца назад, да с такой силой, что ему самому, хочешь не хочешь, пришлось изогнуться дугой. Миг и треск его плеча заглушил дикий вопль, изданный великаном, едва обломки кости пропороли мускулы изнутри.
Как ни огромна была его ладонь, навершие кинжала на несколько пальцев торчало из кулака. Ухватившись одной рукой за него, а другой за крестовину гарды и повернув рукоять, я обезоружил противника и вогнал клинок ему в грудь. Великан рухнул навзничь, будто упавшее дерево медленно, величаво, так и не согнув ног. Тем временем Зак, повисший на его поднятой кверху руке, точно так же, как я, вырвал у него и второй кинжал.
Каждый из пары трофеев вполне мог сойти за короткий меч, и урона мы ими нанесли немало хотя, кабы Зака не пришлось защищать от одного из матросов, принявшего его за рыскуна, я бы, пожалуй, успел и больше.
Обычно подобные схватки заканчиваются с той же внезапностью, с какой начинаются. Сначала бежит один, за ним другой, и вскоре бежать приходится всем остальным: их слишком мало для боя. Так получилось и с нами. Обросший буйными космами рыскун с клыками атрокса взмахнул булавой из обрезка трубы, целя в мой кинжал. В ответ я отсек его кисть, перерубив руку в запястье, нанес укол в горло и понял, что, кроме Зака, товарищей у меня не осталось. Последний из матросов, зажимая ладонью кровоточащую рану в плече, стрелой промчался мимо, и я, во весь голос окликнув Зака, рванулся за ним.
Если за нами и гнались, то без особого рвения. Миновав извилистый коридор, мы пронеслись через гулкий зал, полный безмолвных, неподвижных машин, а после еще один коридор (след бежавших явственно обозначали кляксы свежей крови на палубах и переборках, а раз нам подвернулось под ноги мертвое тело одного из матросов) вывел нас в зал поменьше, уставленный верстаками с грудами инструмента, к пятерке матросов, с ахами, охами и руганью бинтующих друг другу раны.
Кто ты такой? спросил один, пригрозив мне дирком.
Пассажир, я его знаю, ответил за меня Пурн, баюкавший правую руку, замотанную марлей и пластырем.
Матрос, вооруженный дирком, указал на Зака.
А этот?
Тронешь его, убью, предостерег я.
Этот не из пассажиров, с сомнением протянул матрос.
Я вам ничего объяснять не обязан и не намерен. Сомневаетесь, что мы вдвоем способны покончить со всеми вами рискните, попробуйте.
Уймись, Модан, подал голос еще один матрос, прежде хранивший молчание. Если уж сьер ручается за него
Ручаюсь. Целиком и безоговорочно.
Вот и ладно. Этого нам достаточно. Мы все видели, как ты бил рыскунов, и твой волосатый друг не отставал. Чем мы тебе можем помочь?
Например, рассказав, отчего рыскуны ополчились на вас если, конечно, знаете. Мне говорили, на борту они имеются постоянно, но ведь наверняка не всегда ведут себя столь агрессивно.
Прежде открытое, дружелюбное лицо матроса сделалось замкнутым, хотя, казалось бы, его выражение не изменилось ни в одной мелочи.
Слыхал я, сьер, будто им велено прикончить кого-то, пошедшего с нами в этот рейс, да только они его все никак не отыщут. Больше ничего сказать не могу. Если тебе известно что-то еще, стало быть, ты куда больше моего знаешь, как сказал хряк мяснику.
Кто отдает им приказы?
Матрос отвел взгляд в сторону. Я оглядел остальных, и, наконец, Пурн ответил:
Не знаем мы. Если у рыскунов и есть капитан, мы о нем до сих пор не слышали.
Понятно. Мне хотелось бы поговорить с одним из офицеров но не каких-то старшин, вроде Сидеро, а с кем-нибудь из помощников капитана.
Честное слово, сьер, мы бы тоже хотели, сказал матрос по имени Модан. Думаешь, это мы на рыскунов с ходу бросились, без командира и без приличного оружия? Нет, мы всего-навсего сменная вахтенная команда из девяти матросов; это они на нас навалились. И теперь мы без пик да караула из морской пехоты вахту стоять не согласны!
Остальные дружно закивали, поддерживая его.
Но вы же, разумеется, знаете, где я могу найти кого-нибудь из старших офицеров? спросил я.
Модан пожал плечами.
Где-нибудь на носу, сьер, или на корме. Больше я ничего сказать не могу. Чаще всего они либо там, либо там в таких местах, где паруса наблюдательных и навигационных приборов не перекрывают. Стало быть, либо нос, либо корма. Лучшего места не сыщешь.
Я сразу вспомнил, как ухватился за бушприт во время диких полетов среди парусов и мачт.
Насколько я понимаю, от носа мы сейчас довольно близко?
Точно так, сьер.
Тогда скажи, как пройти дальше вперед?
А, это туда, отвечал Модан, указав направление жестом. А там тебе собственный нос дорогу покажет, как сказала обезьяна слону.
А точно путь описать ты в состоянии?
Точно так, сьер, в состоянии, только объяснение выйдет очень уж неучтивым. Позволь, сьер, совет тебе дать?
Об этом я и прошу.
Держись лучше с нами, пока из опасных мест не уйдем. Тебе нужен старший офицер? Так мы тебя передадим кому следует, как только будет возможность. Пойдешь один, рыскуны тебя точно прикончат.
За этой дверью направо, заговорил Пурн, а дальше прямо, пока не упрешься в межпалубный трап. Поднимешься наверх, следуй самым широким из коридоров. Только нигде не задерживайся.
Спасибо, ответил я. Идем, Зак!
Мой волосатый спутник кивнул, а как только мы вышли за порог, указал подбородком назад.
Плохой человек, объявил он.
Знаю, Зак, знаю. Нужно найти укромное место и спрятаться. Понимаешь? Ты ищешь по эту сторону коридора, а я по эту. И не шумим.
На миг призадумавшись, Зак смерил меня вопросительным взглядом, но замысел мой явно понял. Стоило нам пройти вдоль коридора около чейна, он придержал меня за здоровую руку и указал на небольшую кладовку. Большую ее часть занимали какие-то бочки да ящики, однако места хватило и нам. Я притворил дверь, оставив для наблюдения щель шириной с волосок, и мы, усевшись на пару ящиков, принялись ждать.