К Яне подошла Ева, пригласила ее пройти в еле заметную дверь справа от входа в кабинет.
Там находилась еще одна комната, крошечная, с абсолютно черными стенами, обитыми мягкими поролоновыми пирамидками. В середине комнаты стояло большое мягкое кресло, в которое Яне было предложено сесть. Она погрузилась в него как в теплую ванну и подумала, что это, наверное, самое удобное кресло в мире. Оно обнимало и поддерживало ее в положении сидя, не будучи ни жестким, ни мягким, а ровно таким, как надо.
Ева доверительно посмотрела на нее.
Сейчас я выйду на несколько минут и прикрою дверь. Постарайтесь расслабиться и сделать то, о чем просил вас Герман. После чего мы сами к вам зайдем и все обсудим.
Яна кивнула. Она чувствовала в себе такую силу и легкость, ей было так комфортно, что она представила, что она воздушный шарик, которому легко и весело обитать в этом кресле. Она не знала, что должно получиться, но знала, что получится обязательно.
Ева вышла, оставив за собой легкий запах свежести и духов. Яна попыталась придумать, на чем же сосредоточиться, чтобы все лишнее отогнать. Она представила себе ромашку на фоне голубого неба, и стала мысленно рассматривать ее, считать лепестки, крутить. Какое-то время ничего не происходило, потом она увидела эту ромашку у себя на коленях. Не абстрактную, а вполне материальную, с одним коротким лепестком и муравьишкой, бегущим по стебельку. Она почувствовала запах сена и травы, теплого ветра, речной слегка гниловатый запах тины от озера. Она сидела на какой-то доске, или скамье, на улице, рядом со стеной крестьянского дома.
Она поняла, что она больше уже не Яна. Она кто-то другой. Нервически в груди подскочило сердце. «Получилось», подумала она, словно знала, что должно было получиться. Словно бы ранее уже получалось.
Она знала, что это ее дом, она там живет. Она рассматривала ромашку и свои руки, которые были уже не ее руки, а руки какой-то женщины красные, натруженные, исцарапанные, с обломанными ногтями. Дышать было тяжело, больно, по щекам катились теплые слезы градом; как во сне, она ощущала, как они катятся по носу и крупными каплями падают ей на юбку.
Из дома раздавались крики, рыдания, и чей-то громкий, визгливый вскрик выделялся и снова терялся в общем хоре отчаяния. Яна сосредоточилась на воспоминаниях этой женщины, которые пришли сами, незвано, нахлынули на нее, задушили своим обилием, неделикатно заполонили голову и все вокруг. Они были густы, путаны, образны. Это были обрывочные картинки из жизни, эмоции, оглушившие ее своей силой и прямотой, потом они отхлынули, словно бы уложившись в голове и никого больше не трогая. Яна поняла, что руки принадлежат простой крестьянской женщине. Сегодня ночью у нее умер муж. Пару дней назад он полез зачем-то на крышу, не удержался, упал и очень сильно ударился головой и спиной. Его принесли домой. Все видели, что исход предрешен и никто не пытался даже его лечить. Смерть была тихая и предсказуемая. В голове обладательницы рук была грусть и растерянность, страх за собственное будущее, которое раньше было таким ясным, день за днем, теперь приобрело размытые очертания.
Детей у нее не было. Теперь было страшно оставаться в этом доме, где никто ее не любил, и еще страшнее возвращаться в родительский дом, в котором она не была уже много лет. Неизвестно, живы ли родители, ждут ли ее. Где-то далеко, за спинами других, маячила мысль а не утопиться ли? Все равно непонятно, к чему ты теперь, для чего Яна постаралась прогнать ее, затолкать обратно, за спины, но мысль не хотела уходить, а словно бы наоборот, почувствовав, что ее заметили, полезла вперед.
Тогда Яна попыталась придумать, как еще можно поступить, что же делать, постаралась привлечь мысль о том, что выйти замуж вторично было бы неплохим выходом, но почувствовала, как женщине стало стыдно при этом, как снова обильно покатились слезы по ее носу, щекам.
Тогда Яна снова принялась рассматривать ромашку, лежащую у нее на коленях. Она стряхнула муравья, тот упал ей на юбку, барахтаясь, и снова торопливо побежал по своим делам. Тогда Яна уцепилась за эту мысль. Необязательно сейчас что-то решать. Жизнь покажет, как оно там образуется. Люди умирают, хорошие и плохие, живым надо держаться, ради памяти этих людей, хотя бы. И следовать своей судьбе. Она останется помогать свекрови следить за хозяйством, любит-не любит какой прок? Одна та не справится.
Теперь горе нахлынуло, вышло на передний план, позволило себе охватить все существо этой женщины, она нырнула в это горе и расслабилась в нем. Но Яна поняла, что это хорошее чувство, правильное, оно должно развеяться именно так, его нельзя прятать.
В этот момент картинка стала таять, пейзаж превратился в образы, Яна почувствовала снова себя самой собой, сидящей в кресле, руки ее безвольно свисали с подлокотников. Это были опять ее руки, красивые, молодые, без мозолей и царапин, с аккуратным маникюром и обручальным кольцом. Голова кружилась, ее подташнивало, в груди тяжелым грузом ощущалось не успевшее растаять чужое горе, щеки горели.
В этот момент в комнату вошел Герман, улыбаясь, чуть покачиваясь на носках. Он принес стакан воды, который Яна с благодарностью жадно выпила.
Яна, спасибо. Здорово получилось.
Что это было? Гипноз?
Это был тест, вы его прошли. Правда, чуть не угробили бедную женщину, предложив ей утопиться, но вовремя спохватились. Импровизация с муравьем была на высоте!
Какая импровизация? Это была настоящая женщина? Кто она? Почему я была ей?
Давайте обсудим это. Вы все равно сейчас не поймете.
Расскажите так, чтобы я поняла.
Это был тренажер. Не настоящий человек. Но в дальнейшем это должны быть настоящие люди, конечно. На тренажере дается задача, вы должны ее распознать и решить, что человеку делать. Помочь справиться с ситуацией. Почему я сказал, что вы ее чуть не угробили? Мысли о самоубийстве подспудно присущи любому человеку при наступлении беды, горестных событий, смерти близких. Чаще всего это мысль фоновая, проходящая, но вы, акцентируя внимание на ней, выдвинули ее вперед, и она могла стать доминирующей. Однако, вы с честью вышли из ситуации. Ваш муравей отвлек и спас ситуацию.
Герман помог Яне подняться и пригласил в переговорную, для подписания договора о сотрудничестве.
Переговорная была оформлена еще роскошнее, чем все предыдущие помещения. Яна не знала, что это за архитектурный стиль, но от пола до потолка все было покрыто кружевной разноцветной лепкой, высокие трехметровые двери давили и звали одновременно войти, в центре стоял огромный помпезный стол, украшенный золотой росписью.
За столом сидел Герман и еще несколько человек. Все они держали в руках какие-то устройства и бумаги.
Меня зовут Татьяна Степановна, обратилась к ней высокая осанистая женщина средних лет. В руках у нее была огромная пачка бумаг. Я директор этого института. Герман Юрьевич сказал, что вы будете участвовать в его исследованиях.
Яна рассмотрела Татьяну Степановну. Та была слегка полновата, на ней было длинное широкое темно-синее платье, очень стильное, которое украшала огромная яркая брошь в виде павлина, с блестками и перьями. Лицо у нее было привлекательное, располагающее, улыбчивое.
Если вы соглашаетесь участвовать в исследованиях, необходимо подписать договор.
В Яне боролись страх и любопытство. Ей ужасно хотелось узнать обо всем, что происходит в этом институте, хотелось почувствовать себя частью важного дела, а больше всего хотелось почувствовать еще раз то ощущение цельности, которое охватило ее, когда она надела приборы-браслеты, там, в лаборатории.
Могу я ознакомиться с документами? спросила она, чтобы не молчать, она хотела сказать это деловито, сухо, отчетливо, но получилось как-то робко и с надрывом.
Документ был небольшой. Там очень конкретно и пугающе говорилось о том, что ни при каких обстоятельствах ей нельзя разглашать ничего из того, что происходит в лаборатории. Ни слова. Это была главная его идея. Был указан срок 5 месяцев, но в случае удачно проведенных экспериментов этот срок может быть продлен.
Еще ниже была прописана сумма, которая предлагалась в качестве вознаграждения за участие в разработке. Сумма складывалась из нескольких цифр в случае удачи или неудачи в исследовании, в случае непредвиденного преждевременного закрытия эксперимента, но даже самая маленькая из них была настолько впечатляюща, что в момент решила все вопросы.
Все вокруг теперь показалось не таким промаслено-противно-дорогим, а очень даже симпатичным.
Яна подписала остальные бумаги, практически не читая.
По дороге домой Яне было и тревожно, и приятно. Приятно, что у нее получилось непонятно что и зачем. Она, однако, чувствовала, что именно теперь сможет, наверное, стать полезной хоть кому-то, хоть для чего-то. Тревожно, что она пообещала никому ничего не рассказывать, а она не привыкла скрывать и обманывать. От этого внутри живота сидел маленький жучок, он подтачивал ее изнутри, вызывал сомнения, говорил, что зря она не поделилась с Сашкой своей новостью раньше.
Но у нее была уважительная причина за последние две недели ей так и не удалось ни разу с ним нормально поговорить. Вечерами он все больше отсутствовал, ночевать приходил, но всегда очень поздно, а когда появлялся раньше, это всегда было так неожиданно, так набегами, что она совершенно терялась и не успевала собраться с мыслями нормально, чтобы поговорить, рассказать ему о чем-то, а он и не спрашивал. Он настолько был глубоко в своих мыслях и делах, что хоть они и жили вместе, в одной квартире, и вроде достаточно мирно и дружно, между ними вырос словно злобный темный лес. Настолько плотный, что в нем не было места ни для разговоров, ни для шуток, даже совместные воспоминания были словно запакованы в коробки и убраны в бабушкин шкаф. Наверное, их можно было бы достать, но не было для этого подходящего повода, а просто так разбазаривать не хотелось. Сашка стал другим. Красивый, немного располневший, солидный, от угловатого смешливого железного дровосека не осталось и следа, взгляд преисполнился достоинства и больше не спешил проникнуть в душу.
Яна подумала, что же именно раньше ее в нем привлекало. Сначала как в друге, а потом как в муже, ему всегда было все интересно, он вникал часто даже в те дела, которые она бы не стала рассказывать, но он угадывал, обсуждал, шутил, и делал любую серьезную и глубокую тему легкой до безобразия. Это не делало ее менее важной, это лишало ее той закрытости, что порой мешает нам решать сложные вопросы. Все проблемы быстро решались, если обсудить их с Сашкой.
Но последние годы он все меньше и меньше шел на контакт, не то, чтобы не о чем стало с ним говорить, а так выглядело, что вроде как некогда и незачем. Он глубоко увлекся историей, почему-то особенно 19 века. В свободное от работы время он силился разгадать предпосылки возникновения революции 17 года, которых с каждым днем раскапывал все больше и больше.
Поначалу он делился с Яной своими открытиями, но ей часто было стыдно от того, что нечего сказать, нечем оппонировать. Она как-то показала ему бабушкину перчатку и альбом, он впечатлился, стал расспрашивать, но про бабушку Яна знала очень мало. Ей даже почему-то показалось, что Сашка знает куда больше, хоть и задает вопросы ей. Это было обидно просто до слез, и она свернула эти расспросы. Со временем все меньше и меньше они говорили, и вдруг Яна с грустью поняла, что мужу и ее лучшему другу с ней катастрофически неинтересно. Она, наверное, поглупела, погрязла в какой-то ежедневной рутине, которая, хоть и не стоит ничего, а сильно затягивает и не дает времени на саморазвитие. Саморазвитие это то, что Сашка уважал в людях больше всего, как это она не разглядела раньше! Само это слово ее раздражало, она была воспитана в правилах, что нечего засорять время отбросами ненужных идей. Его надо посвящать семье. И вот так получилось, что без этих отбросов семьи, вроде как, и не существовало больше.
В квартире было прохладно и немного пахло пылью. В старых квартирах, где старинные вещи понемногу превращаются в антиквариат, всегда пахнет пылью, как ни убирай. Словно они и есть эта сама пыль, сохранившая пока осмысленную форму. Каждый раз, приходя домой, Яна еле подавляла желание взяться за тряпку. Она мыла полы и протирала все полки почти каждый день, стирала или сдавала в химчистку мамины тяжелые портьеры каждые три месяца, но этот запах, такой знакомый и душный, не исчезал. Особенно тяжел он был после возвращения из отпуска, с дачи, он бил в нос первые две минуты, словно всколыхнувшись от прихода гостей, а потом мирно засыпал и не ощущался больше, пока не уйдешь на улицу и не вернешься снова.
Яне было грустно, но уже не так тревожно. Сашку ждать не приходилось он сегодня до полуночи точно не придет, и Яна, заварив себе чай, уселась на диван, не включая свет, и уставилась в темноту, перебирая сегодняшние события. То, что она пережила, находясь в темной комнате, впечатлило ее неимоверно. Она только сейчас поняла, насколько сильно оно ее впечатлило, хотя днем казалось, что самое значительное событие минувших перемен подписание контракта на работу.
Нет. Эта женщина Что-то в ней было не так, Яна точно знала, но также точно знала, что именно она помогла ей вырулить мысленно на тот путь, который она избрала. Та была на распутье, теперь распутья нет. Вот что имел в виду Герман, когда говорил про перекрестки? Правда, потом он сказал, что придумал эту терминологию на ходу, но эта его неожиданная импровизация показалась ей вдруг удивительно точной и правдивой. Вот жизненный путь. Вот сложная ситуация, развилка. Куда идти, кто подскажет? И как мы выбираем себе дорогу?
Яне представился комичный маленький человечек с бородой, который сидит в голове и управляет нашими решениями с помощью маленьких рычагов. Выходило, что любое наше решение может быть не нашим, если и правда кто-то может вот так просто влезть в голову и помочь разобраться с мыслями?
Глава 9 Иронька
Вдруг раздался телефонный звонок. Так неожиданно, что Яна подскочила на месте так она погрузилась, оказывается, в свои мысли. Досадно вздохнув, она потянулась к телефону и просияла. Это была Иронька, та самая, которая ее стригла и с которой они так славно недавно провели в кофейне целый вечер. После этого вечера Яне показалось что она почти влюбилась в нее, так гармонично все в ней было, так непринужденно и приятно прошел вечер, разговор и вообще все. Ужасно хотелось повторить, но она как будто стеснялась даже ей позвонить, так страшно было потерять эту еще не начавшуюся дружбу, что страшно было лишний раз показаться навязчивой, надоедливой, скучной. И вот звонок. Это было к счастью.
Привет, дорогая! Ужасно рада тебя слышать!
И я тебя, Яночка! Как дела твои?
Хорошо, как обычно, без изменений, впервые соврала Яна. Как твои?
Мои прекрасно! Если есть время, я как раз недалеко от твоего дома, можно заскочить?
Да, конечно, буду очень рада тебе. Правда, я не ждала гостей и особенно нечем угощать, есть только вчерашний гороховый суп.
Отлично, я обожаю гороховый суп! Я принесу еще чего-нибудь к чаю, и мы не пропадем!
Они распрощались, и Яна побежала приводить свою чистую квартиру в порядок. Разогрела суп, поставила чайник, протерла стол в гостиной, включила уютный торшер. «К чаю» у Ироньки оказались с собой две бутылки вина и кусок какого-то странного сыра, на который Яна смотрела с опаской. Она не была дремучей настолько, чтобы не знать о вонючих сырах, но ни разу не возникало желания попробовать, и тем более купить нечто, после чего квартиру нужно срочно проветривать. Как и зачем это едят, она даже не задумывалась. Однако, есть ее никто не заставлял, и они уютно расположились за столом, с бокалами, печенюшками и сыром, который пах вроде уже и не так противно.