Хотя какая мне разница.
Я подняла на Артемия тяжелый темный взгляд и кивнула на выход. Его боль мешала, отравляла мою сосредоточенность. К счастью, голова спорить не стал: отошел в дальний угол комнаты, опустился на стул и сгорбился, закрыв лицо руками. Пусть его. Если что, из сидячего положения падать не так высоко.
Марьяна вдруг тонко закричала и выгнулась дугой на простынях, а мои руки вспыхнули огнем жгучей боли, когда я нащупала то, что искала, место, где червь присосался к кровотоку. Я выпрямилась и вытерла руки принесенной Артемием тряпкой. Потом взяла свечу и маленькую миску. Расплавила край свечи над огоньком и накапала воска в посудину, туда же вмешала травы и плеснула горячей воды. Затем намазала твердый живот смесью масел, обмотала бинтом и вылила на самое болезненное место все снадобье из миски.
А потом начала разминать руки и ноги девушки, добиваясь, чтобы кровь забегала по телу, разогревая его и открывая каждую пору для моей силы, уже бьющейся под кожей искристым потоком.
Не знаю, сколько прошло времени. Мое платье давно высохло, а желудок уже и не пытался напомнить нерадивой хозяйке, что ему вообще-то нужно есть. Волосы тоже просохли и распушились, как одуванчик. Руки снова ничего не чувствовали, но на сей раз от усталости. Вдобавок глаза начали болеть так, будто в них сыпанули песка. Я с трудом разогнула спину, поморщившись, когда позвонки с щелчками встали на место, поднялась с кровати и отодвинула занавеску. Артемий тяжело поднялся, цепляясь взглядом за мое лицо, но я опередила его вопрос и махнула рукой в сторону кровати:
Кадку вынесите и содержимое сожгите. Девушка должна много пить, взвары с медом и брусникой будут лучше всего. Сегодня пускай отоспится, а с завтрашнего дня заставляйте ее вставать и ходить, чтобы не было внутренних рубцов.
Внутренних рубцов?
Я уже направлялась к двери, больше всего желая освежить лицо и прогнать черных мушек, мельтешивших перед глазами, так что отвечать не стала. Артемий заглянул за занавеску и отшатнулся с круглыми от ужаса глазами. Я обернулась и прищурилась, держась за косяк. Голова тяжело сглотнул, но ничего говорить не стал. Вдохнул поглубже и вернулся к Марьяне, чем-то загремел, а потом вышел ко мне, держа на вытянутой руке кадку с кусками грязно-розовой плоти.
Сжечь! погрозила я ему пальцем, потом дернула дверь и, преодолев сени, показавшиеся бесконечными, почти что выпала под дождь.
Бур и Брегота вскочили при виде меня. Они сидели на крыльце, нахохлившиеся и несчастные, не решаясь переступить порог дома, под крышу которого заглянула Смерть. Уж не знаю, кем им приходилась эта Марьяна, но горе ощутимо витало в воздухе. Ступенькой ниже сломанной куклой сидела та женщина в красном, Аника, что звала Артемия батюшкой. Увидев меня, она стиснула губы так сильно, что побелели скулы. Сумасшедший ливень все же угомонился, сменившись нудной мелкой моросью. На улице посветлело, и я рассмотрела, что она, скорее всего, старшая у Артемия. Они с Марьяной были похожи, но у Аники волосы оказались русые и слегка кудрявые.
С наслаждением вдохнув холодный сырой воздух, я закрыла глаза и прислонилась к теплым бревнам. Украдкой погладила шершавую поверхность, наслаждаясь покоем и уверенностью, шедшими от избы. Видно, всё же хорошие люди тут живут.
Ну, девка, не томи! раздраженно рявкнул Брегота.
Что молчишь? оскалилась Аника. Или не можешь в злодействе сознаться? Небось сгубила сестрицу, а теперь стоишь тут, лыбишься! Бур, Брегота, вы чего смотрите?! Вяжите ее! она тоже встала и шагнула ко мне, стискивая кулаки.
Я улыбнулась нарочито широко и скрестила руки под грудью. Но прежде чем меня начали рвать на лоскутки, распахнулась дверь, и на крыльцо вышел Артемий. Он был бледен, но двигался решительно, твердо стоял на ногах и парой резких указаний направил Бура разводить огонь в кузнице, а Бреготу послал за углем для растопки. Кадка, которую он нес, была накрыта холстиной.
Отец, что с Марьяной? взвизгнула девица. Артемий перевел на нее уставший взгляд, потом молча обнял и на мгновение прижался лбом к ее лбу. Когда он поднял голову, его лицо осветилось усталой, но счастливой улыбкой, разом сделавшей его на несколько весен моложе.
Жива наша Марьюшка. Спит. Все будет хорошо, Аника. Все хорошо.
Как жива? Так ты ее спасла? Сумела? Ты, ведьма? Аника неверяще смотрела на меня поверх головы отца.
Я только пожала плечами, не торопясь отлипать от теплой стеночки. Наверно, дочка Артемия решила, что я зазналась, потому и не снисхожу до разговора, но на самом деле я просто слишком устала, чтобы даже ворочать языком. Ответа от меня она дожидаться не стала и бросилась в дом видно, удостовериться, что я не навела морок на доверчивого голову. Артемий начал спускаться, и тут порыв ветра отогнул холстину. Брегота заглянул в кадку, и его пробрала икота. Бур оказался покрепче, даже не побледнел, но внимательно посмотрел на меня. Я порадовалась, что Аника ушла.
Впрочем, голова освободил меня от необходимости объясняться, напомнив Бреготе про уголь, и того тут же как ветром сдуло. Одного только вида твари, которая сидела в Марьяне, оказалось достаточно, чтобы пробудить в нем похвальное рвение. Но вот кузнец уходить явно не собирался.
Это ведь моровой червь.
Я кивнула.
От которого нет спасения, потому что его вывели лаумы.
Я промычала нечто неопределенное.
Артемий уходить не торопился, внимательно слушая кузнеца. А я была готова к чему угодно, только не к следующим словам простого кузнеца из маленькой, никому не известной деревни:
Так, значит, ты не ведьма. И не травница. Ты рагана. Самая настоящая рагана, которую занесли к нам лихие ветры.
Я все же выпрямилась, глядя кузнецу в глаза.
И что вы теперь будете делать?
Бур и Артемий переглянулись. Потом оба уставились на меня, и я слегка присела под перекрестием внимательных взглядов. Но, похоже, сегодня судьба решила до донышка вычерпать запас моего удивления, потому что голова улыбнулся и сказал:
От души тебя поблагодарим.
Быть раганой значит не забывать оглядываться, даже если на десятки верст вокруг нет ни одной живой души. Быть раганой значит клясть свою судьбу и благодарить ее в тот же миг. Быть раганой значит никогда не стать свободной. И никогда не узнать, кто ты на самом деле.
Порой мне хотелось, чтобы хоть раз людская молва не соврала и все те силы, что она приписывала подобным мне, имелись на самом деле. Тогда я бы забралась в самую глубокую чащу и поселилась там, используя свой то ли дар, то ли проклятие, чтобы никто из людей никогда до меня не добрался.
Жизнь ведьмы невесела, но жизнь раганы какое-то наказание, других слов не подберу. Знахарь может выбрать, кого лечить. Может отказаться, может схалтурить, взять плату или не взять, может и вовсе отвернуться и уйти. Или умереть над очередным пациентом от изнеможения. Можно ни разу не воспользоваться возможностью выбора, но стоит ее лишиться, и ты понимаешь, как много она для тебя значила.
Рагана не выбирает, лечить или не лечить. Исцеляет в полную силу, даже если падает от усталости. Пока не исчезнет хворь, рагана не перестанет выцарапывать недужного из когтей Смерти, чем бы для нее ни обернулось такое упорство. И тем страшнее наше наследие, что только раганы могут лечить увечья, оставленные выходцами из Нави лешими, упырями, кикиморами, нетопырями и им подобными. Проклятое наследие лаум.
Будто мало было бед, так еще и дейвасы объявили раган выродками и принялись вылавливать и уничтожать тех, в ком обнаруживался хоть намек на лаумову кровь. Хватали прямо на улицах, увозили в свою Школу, и живыми тех раган более никто не видел. Неудивительно, что к моему рождению по земле Беловодья ходили всего три раганы. Одной из них была моя мать. Она-то и передала мне знания и рецепты снадобий.
Артемий, строго-настрого приказав дождаться его возвращения, вместе с Буром отправился в кузницу. Я же, вяло кивнув в ответ, снова прижалась спиной к теплой стене избы. Даже пожелай я уйти, сил бы мне не хватило. Глаза слипались, ноги не держали, но моя судьба по-прежнему не блистала ясностью, и я чуть ли не руками держала веки, лишь бы не заснуть прямо на крыльце дома головы. Пощипав себя за щеки, попрыгав и спев пару скабрезных песенок, убедилась, что дело совсем плохо. Вдруг из-за левого угла дома раздалось знакомое ржание, и я с легким чувством стыда вспомнила, что ни разу не поинтересовалась судьбой Пирожка.
Ежась и отчаянно зевая, я побрела к конюшне, вполне теплой и такой же добротной, как и жилище Артемия. Расседланный и довольный Пирожок радостно заржал, увидев меня. Я погладила мягкий конский круп и обняла зверя за крепкую шею. Сладковато пахло сеном. В воздухе висела мелкая пыль от хорошо просушенной травы. По крыше мирно барабанил снова разошедшийся дождь. Пирожок переступил с ноги на ногу, но голову не поднял, терпеливо дожидаясь, пока я сама отодвинусь.
Ненавижу быть раганой, пожаловалась я ему и вздохнула. Но если б я ею не была, та девчонка, Марьяна, уже час как померла бы. Будь у меня выбор, стала бы я ее лечить?
Пирожок ехидно оскалил зубы и фыркнул мне в лицо. Я рассмеялась и почесала его за ухом, как большого ленивого кота.
Когда ты умудрился так хорошо меня узнать?
Рука скользнула по толстому уродливому шраму на шее коня, и под ложечкой тоскливо заныло. Может, сказалась усталость. Перед глазами все плыло. Теплый бок подогнувшего ноги коня грел лучше печки, а уютная куча сена приняла меня в объятия мягче любой перины. Я горячо надеялась, что измотана достаточно, чтобы не видеть снов, но сохранять разум ясным уже не могла.
Кажется, уснула я еще до того, как коснулась охапки сухой травы.
Глава 5
Пирожки с сюрпризом
Туман вокруг меня. Он вкрадчиво ползет по ногам, обнимает руки белыми браслетами Я пытаюсь стряхнуть его, срываю с себя мутные клочья, кружусь, топчу белесую хмарь и кричу, кричу что есть сил:
Убирайся прочь! Не прикасайся ко мне!
Туман откатывается назад. Начинает набухать. Поднимается все выше, будто в кружку наливают молоко и оно медленно заполняет ее до краев. Вот только внутри кружки стою я и не помню, как сюда попала.
Я бросаюсь в одну сторону, затем в другую, но все тщетно: мои руки проваливаются в дымку, и я перестаю их чувствовать. Животный страх выедает нутро, и я снова отступаю, пячусь на клочок не тронутой туманом земли. Она серая, будто выжженная, и прохладная на ощупь. Я узнала об этом, когда в одном из снов попробовала швырять в наползающую хмарь горстями этой странной земли.
Сил бороться почему-то нет. Я скорчиваюсь, закрываю голову руками и зажмуриваю глаза.
За мгновение до того, как плотная пелена срывается с места и вливается в меня через рот, глаза, кожу, мне чудится, что туман чуть поредел и сквозь него виднеются деревья.
В следующий миг я исчезаю.
* * *
Меня разбудили злобное ржание Пирожка и грохот, сотрясший, кажется, весь мир. Я подскочила с кучи сена, озираясь выпученными глазами в попытке понять, что случилось. Мир, еще подернутый дымкой сна, казался слишком ненадежным, когда обычно невозмутимый конь вдруг принялся вставать на дыбы и бить крупными копытами в стену загона.
Эй-эй, друг, ты чего? я нашарила шершавые бревна за спиной и начала подниматься.
Скакун в очередной раз лягнул загон, выбив потоки древесной пыли. Оказаться запертой в тесной клетушке с беснующимся животным было как-то тревожно.
Вдруг над дверцей протянулась рука и схватила Пирожка за гриву. Конь дернулся и попытался заплясать, но незнакомец держал крепко, неразборчиво бормоча что-то успокаивающее. Я заморгала, прогоняя остатки очередного кошмара, и разозлилась. Тяжелый мутный сон, гудящее от усталости тело, подвывающий от голода живот и неприятное пробуждение легко превратили меня в настоящую ведьму.
Оскальзываясь на сене и опираясь боком о разгоряченного, зло дышащего Пирожка, я пробралась к двери. Привстала на цыпочки, выглядывая наружу. И нос к носу столкнулась с удивленным взглядом карих глаз. М-м-м, красивые глазки. Лисий разрез А ресницы, светлая Сауле, я тоже такие хочу! И почему этакая краса чаще всего достается мужчинам?
Лис невольно отшатнулся, когда разглядел мою заспанную рожу в окружении всклокоченных белых волос. Я же оскалилась, всерьез раздумывая, не шепнуть ли простенький заговор, заставляющий видеть то, чего нет. Потом решила, что запах подмоченных порток приятности утру не добавит, и зашипела:
Чего тебе, смертный? Пришел добровольно кровушки отдать? Как раз к завтраку поспел, похвально.
Благодаря шутке богов мои верхние клыки были чуть длиннее остальных зубов. Вместе с клубком волос, в которых застряло сено, помятым лицом и злобно горящими зелеными глазами видок должен был получиться еще тот. Но парень не отшатнулся, не осенил меня знаком защиты от темных сил, не убежал с криком «Нечисть!» и даже не наставил оружие промеж глаз. Только хмыкнул, окатил с головы до ног насмешливым взглядом, потрепал Пирожка по храпу (тот щелкнул зубами, и нахал едва успел отдернуть руку) и бросил:
Бур просил узнать, проснулась ли ты. И если да, то привести к нему в дом, накормить и позаботиться о коне. Вижу, ты уже бодра. Крови у нас нет, значит, накормить я тебя никак не смогу, это наставление пропускаем. Ну и раз ты навья, дом найдешь по запаху. А вот за конем присмотрю. Непохоже, чтобы он угощался тем же, чем и его страховидная хозяйка.
Пока я, открыв рот, переваривала небрежные оскорбления, парень повернулся ко мне спиной и вышел, насвистывая какую-то глупую песенку. Я вздернула бровь, изучая точеные мышцы засунутых в карманы рук и упругий зад. Невесты наверняка забор ломают, пытаясь заполучить эту местную диковину в законные мужья. Или хотя бы в постель.
Нет, ты слышал? возмутилась я, уперев руки в бока. И кто это такой наглый выискался на мою голову? И как бы нам его проучить?
Конь замотал гривой и заржал, оскалив крупные зубы. Я дернула его за жесткую шерсть и начала выбираться из стойла.
Понятное дело, услышал про еду и сразу размяк. Эх ты, предатель. Ладно уж, пойду посмотрю, что там стряслось, пока я спала. Раз нас не спалили во сне и даже обещают накормить, значит, все не так плохо.
Протирая глаза и охая, я вышла из конюшни. Зубы тут же заплясали, выбивая дробь. Стылая морось по-прежнему сыпала с неба, и лицо быстро покрылось мелкими каплями.
Дома стояли, нахохлившись и грустно повесив резные козырьки. Но внутри кипела жизнь, вырываясь из окон ярким теплым светом. То и дело стучали двери, дети бегали из дома в дом, собирались стайками, смеялись и шептались. Иногда они делали страшные глаза, скрючивали пальцы и принимались играть в догонялки, разбрызгивая дождевую воду и грязь на всех, кому не повезло оказаться рядом. Не обходилось без затрещин от женщин, что сновали туда-сюда с корзинами, полными вкусно пахнущей снеди. Мужики от детей отличались только тем, что ходили степенно, важно, несли на плечах связки дров или инструмент, а порой и сгибались под тяжестью огромных бутылей с плещущейся внутри самогонкой.
Я подавила желание спрятаться обратно в конюшню. Рядом с выходом на гвоздике висел мой плащ, к счастью, сухой, и я завернулась в него, натянув капюшон пониже.
Все выглядели взбудораженными, как будто у них праздник или в деревню решил приехать местный управитель с мешком чешуек самых мелких монеток, железных и неровных, но ярко блестящих, на милостыню. Я покопалась в памяти, но ничего припомнить не смогла. Может, и правда кто-то важный пожалует?