Прорыв под Сталинградом - Кацура Анна 14 стр.

 Скажите мне вот что, господин пастор,  спросил его однажды Бройер, не сводя глаз с украшавшего его рясу Железного креста первого класса,  вы ведь военный священник, а стало быть, тоже солдат. Как вам удается совмещать военную службу с душепопечительством? Будучи добрым христианином, вы должны были бы в общем-то

 Быть пацифистом, вы хотите сказать?  улыбнулся Петерс.  Отринуть мирскую злобу, дабы не запятнать себя? Отказать в утешении и духовной поддержке тем, кто каждый день глядит смерти в глаза, лишь оттого, что я не сторонник войны? Нет, господин обер-лейтенант, это и был бы грех Прегрешение перед лицом нашего народа, с которым мы должны быть не только в радости, но и в горе, и при исполнении долга. Мир несовершенен, увы! И его не исправить сухой теорией. Быть христианином в воспротивившемся Христу мире значит подавать другим пример и примером этим стремиться изменить и людей, и весь свет. Вот какая перед нами стоит задача!

В этом был весь пастор. Он не бросался пустыми словами, а сам в точности следовал тому, что говорил. Поскольку санчасти были разбросаны по всему фронту, его редко призывали, но сам он не сидел на месте: он сопровождал части, направлявшиеся в бой, или, поскольку начштаба не предоставил ему автомобиля, пешком вместе со служкой обходил лазареты и перевязочные других дивизий. Было само собой разумеющимся, что сейчас, когда дивизии предстояло крупное сражение, он был при ней.

На хуторе Бабуркине, в местечке и без того неуютном, царила неразбериха. Повсюду стояли и лежали измазанные в грязи, запущенные, даже не всегда вооруженные солдаты, кричали друг на друга, тащили из бомбоубежищ ящики, мешки и свертки; перед одной из избушек завязалась драка с румынами. Время от времени раздавался громкий хлопок, лошади вздрагивали и бросались врассыпную; по дороге, среди домов оттаявшей и покрывшейся лужами, проносились загруженные телеги и сани. На окраине, вокруг стоящего передом к фронту бомбоубежища, в котором располагалась санчасть, земля была усеяна воронками от бронебойных снарядов; над снежным покровом желтыми нитями вился серный дым. В дикой спешке вытаскивали раненых. Одновременно в хутор вошли танки Кальвайта. Пастор попрощался, собираясь направиться к лазарету. Поскольку проехать было невозможно, Лакош отвел машину в укрытие за один из домов.

 Кажется, у вас в дивизии не хватает бойцов,  произнес Бройер, обращаясь к стоявшему там офицеру.  Здесь кишмя кишит!

 Видите ль, это все отставшие да обозные уже расформированных частей,  ответил тот, угрюмо глядя на суетящихся.  Бесчинствуют! Мы с ними, короче, ничего поделать не можем. Собрались тут было две избы от этого сброда зачистить, да, знаете, чуть нас всех не перестреляли! Коли армия не подойдет, то уж и не знаю

Штаб Венской дивизии засел в блиндажах к северо-западу от Бабуркина. Точно ласточкины гнезда, налепились они на крутом обрыве. Пробраться к ним можно было только по околоченным перилами шатким мосткам. В этой горной крепости, по которой то и дело палили одиночные прорвавшиеся танки, комдив на рассвете встретил посланцев армии радостным известием. На лице его еще читались следы беспокойного минувшего дня, но было видно, что он испытывает облегчение. Еще ночью батальону Айхерта удалось оттеснить врага на левом фланге и взять господствующую высоту 124,5.

 Что ж, дело почти что сделано!  произнес Унольд.  Остальное за Вельфе А с теми двумя-тремя танками, что еще шныряют по округе, вы наверняка разделаетесь, Кальвайт!

Майор Кальвайт, прибывший прежде своей части, удрученно кивнул. Для этого вовсе не было нужды вызывать весь его дивизион.

 Айхерт исполнил свой долг, отвоевав высоту, господин генерал,  обратился к командиру австрийской дивизии полковник фон Герман, задетый самоуправством своего начштаба. Австриец почувствовал себя лишним в их деловитой компании и, разозлившись, отошел в угол.  Я бы предложил вам уже сейчас отдать батальону приказ смениться.

Генерал в ответ пробурчал нечто неразборчивое и отвернулся. Перспектива сменить батальон своими частями его, видно, никак не радовала.

Бройер застал начальника отдела разведки и контрразведки страдающего астмой толстяка в весьма скверном расположении духа. Чтобы освободить место для штаба полковника фон Германа, капитана согнали с насиженного места в блиндаже. Недовольно ворча, он устроился в углу со своей миской кислой капусты с клецками. Ввести гостя в курс дела он предоставил своему ординарцу, обер-лейтенанту с загорелым скуластым лицом тирольского лесоруба. Тот с радостью приступил к рассказу, причем издалека.

 Положенье наше М-да, его и положеньем-то не назовешь! Стоило нам добраться, генерал наш возьми да и махни рукой на снега вот таким, знаете ль, манером!  и говорит: мол, здесь теперь будет наша позиция! Ну, значит, и принялись мы из снега валы возводить да крепости Потом, как лопаты всем раздали, окапываться, значит, начали. Каждые десять метров на двоих по шанцу, такие, знаете ль, по грудь едва, да тряпок с убитых русских туда понавтыкали. А потом еще пару блиндажей для штаба батальона и роты вырыли Ну, а там подкатили русские и стали кричать, значит, в громкоговорители, что мы, мол, австрийцы, не должны за Гитлера голову класть, за подлеца-то. Ну, мы посмеялись только и задали им трепку, знаете ли! А вчера они по нам как вдарят артиллерией и катюшами! Ух, проклятущие И пехота их следом как пойдет одна часть за другой, одна за другой, волнами так, да потом еще и танки прошлись по нам, да, ничего не скажешь Вот и ломаем голову, как бы сегодня так им наподдать, чтоб их снова отсюда вытурить.

До полудня полк под руководством Вельфе успешно продвигался вперед. Правый батальон застал неприятеля врасплох, разбил тяжелый минометный дивизион и почти достиг назначенной цели. Батальон Айхерта засел на господствующей высоте. Генерал продолжал тянуть с подводом смены. В середине дня в блиндаж влетел капитан Айхерт. Свежая повязка на правой руке сочилась кровью.

 Так дело не пойдет, господин полковник И господин генерал! Высота под огнем минометов и артиллерии Постоянно! Потери уже двадцать процентов состава!.. Еще часа два мы просидим там наверху и от батальона ни одной живой души не останется!

 Я так и думал! Рано радовались!  едва ли не злорадствуя, рявкнул генерал.  На этой голой кочке никто долго не держится! То русские ее займут, то мы. И всякий раз нам это удовольствие стоит колоссальных потерь!.. Но разве до командования армией это можно донести?  прибавил он, намекая на общую заинтересованность в этом деле.  Я уже сотню раз при поддержке корпуса выдвигал предложение вновь перенести основную линию фронта к подножию. Все впустую! Гитлер приказал значит, приказал!.. Не буду же я, в конце концов, обращаться в Верховное командование!

 Я немедленно поговорю с командованием армии, Айхерт,  поспешил успокоить капитана полковник фон Герман и отослал его назад. Его и самого крайне задело то, что он услышал. Но не успел он даже приступить к претворению в жизнь своего намерения, как поступило сообщение от боевой группы: Под ожесточенным натиском вражеской пехоты вынуждены были оставить высоту 124,5. Раненых удалось вынести лишь частично!

Руки Унольда затряслись, все его высокомерие как ветром сдуло. Полковник вышел из себя. Он потребовал соединить его с командованием армии и позвать начштаба. Подробно описав ситуацию, он предложил перенести линию фронта к подножию высоты. Затем трубку взял генерал:

 Нет, это не будет на руку русским! Они не смогут удержаться наверху Мы сможем согнать их оттуда артиллерией в любой момент, как они нас согнали Так точно, боеприпасов хватит!

Затем в разговор снова вступил полковник. Потом они вместе слушали, что с того конца провода говорил им начальник армейского штаба генерал Шмидт

 Так точно!  произнес полковник и побагровел на глазах.  Так точно, господин генерал!

И подчеркнуто поклонился аппарату судорожно и отрывисто.

Прошло несколько минут, он повесил трубку. Сделав глубокий вдох, он обернулся к Кальвайту, только что подошедшему доложить, что был подстрелен последний прорвавшийся танк врага.

 Итак, Кальвайт,  как бы походя произнес фон Герман,  вот вам новый приказ от командования армией: с наступлением темноты ваши танки должны занять высоту 124,5 и держать до тех пор, пока с рассветом не подойдет пехота!

На мгновение майор замер, как вкопанный. Потом у него, обычно невозмутимого, впервые сдали нервы.

 Что?!  завопил он.  Да это же просто сумасбродство! Ночью Мы им что, кошки, чтобы ночью видеть? С утра они нас одним щелчком оттуда вышибут, мы даже опомниться не успеем!

Полковник лишь пожал плечами.

 Что толку возмущаться Приказ есть приказ.

 Приказ!  не мог угомониться майор. В приступе гнева он позабыл о всякой субординации.  Да командование и представления не имеет о том, что такое танки! Сгонять жалкую кучку пехоты танками это На учениях еще можно экспериментировать, но только не здесь, не в этой ситуации!

Он вышел, не попрощавшись, и громко хлопнул дверью.

После захода солнца подполковник Вельфе, который вел в атаку левый фланг, доложил, что им удалось достичь прежней линии фронта. На радостях он тут же позвонил комдиву, чтобы лично сообщить подробности.

 Так точно, господин генерал, оглушительный успех! Первый батальон проявил особую напористость. Комбат вместе со штабом выступили первыми К сожалению, пал Прострелили руку. Когда возвращался обратно на броне, получил пулю в живот. Скончался в перевязочной Так точно, очень жаль В остальном? Примерно шесть процентов погибших, десять процентов раненых Так точно, благодарю!.. Это почему же так, господин генерал?.. А!.. Ага Ну тогда всего доброго господин генерал!

Подполковник положил трубку, снял монокль и, моргая, принялся протирать его, явно думая о чем-то другом. Вид у него был бледный, и это не ускользнуло от внимания фон Германа.

 Ну так что же, Вельфе? Что говорит ваш шеф? Он доволен?

 Да, весьма,  безрадостно произнес подполковник.  Он высказал нам свою глубокую признательность И попрощался.

 Попрощался?

 Именно так, попрощался. Штаб эвакуируют! Самолетами. Восьмого числа Им нашли иное применение!

Ночью танки заняли высоту. Еще до полудня следующего дня она вновь перешла к русским. Пять танков полка выбыли из строя окончательно; еще восемь были значительно повреждены, но их удалось спасти. Боевая группа Айхерта потеряла 40 процентов убитыми и ранеными, еще 15 процентов скончались от обморожения. Единственным, что можно было засчитать как успех, стало то, что командарм наконец прислушался к комдиву и перенес линию фронта назад, к подножию холма. Генерал был искренне благодарен полковнику фон Герману за то, что удалось этого добиться.

На этом боевое задание дивизии фон Германа было выполнено.

Лакош корпел над письмом. Перед ним на столе лежали купюры. Он принял решение на этот раз послать матери всю наличность. На что ему деньги на передовой! Покупать здесь все равно нечего Лейтенант Визе сидел, углубившись в книгу, одолженную ему пастором Петерсом,  Воскресение Льва Толстого. Обер-лейтенант Бройер играл на губной гармонике. Всякий раз, когда он брал в руки крохотную гармошку, перед глазами у него вставала сцена прощания на полутемном вокзале городка в Восточной Пруссии. Подошел к концу его прошлый отпуск. Его мальчуган, семилетний Йоахим, смущенно сунул отцу в руку коричневую коробочку. Возьми, папочка, чтобы ты в России мог играть и солдат радовать. Я на ней и играть-то не умею!  Возьми, возьми!  уговаривала жена.  Иначе он себе все глаза выплачет! Бройер улыбнулся, сунул гармонику в карман шинели и позабыл. Так она там и лежала, пока не наступили тяжелые предрождественские дни. Однажды вечером он вытащил сверкающую гармошку и попробовал извлечь пару нот; теперь же он не готов был расстаться с ней ни за что на свете.

Обер-лейтенант наигрывал этюд Шопена, который помнил только как песенку под названием Tristesse[20]. Ее он повторял часто. Дома у него была граммофонная пластинка, на которой ее пел французский тенор:

Ах, эта зима сорок первого сорок второго, когда они стояли в Париже! Тот унылый мотив звучал из каждого кабака, девушки пели песню и плакали. Но немецкие солдаты пребывали в прекрасном расположении духа. Прошло, прошло Лейтенант Визе тихо мурлыкал в такт. Легко покачивалась на тонкой проволоке керосинка. Ее мерцающий свет скользил по картинкам на стене; на мгновение вспыхивали лучи золотого света, которые проливали на замершую Пресвятую Деву ликующие небеса Грюневальда. Стоял канун Рождества

Херберт и Фрёлих, отгородившись от друга, играли в морской бой. Игра пользовалась большой популярностью всего-то и нужно было, что карандаш да бумага, и можно было провести за ней целый день.

 А три Д семь Г пять  выпустил новую очередь Херберт.

 Мимо. Мимо. Попал в линкор,  резюмировал Фрёлих.

 Ага!  оживился Херберт.  Вот ты где засел! Ну, сейчас мы тебе добавим!

Снаружи раздался гул. Он приближался. Фрёлих поднял голову и навострил уши.

 Смотри-ка, опять летят, пчелки!  констатировал он.  Значит, провиант на завтра обеспечен!

Следом оторвался от игры и Херберт.

 Это швейная машинка,  коротко произнес он.

 Глупости,  отмахнулся Фрёлих.  Это юнкерсы, иначе и быть не может! Вы, небось, кроме швейных машинок, ни о чем и думать не можете! Пессимист!

 Говорю же, швейная машинка!  воскликнул Херберт.  Это и ежу ясно! Что ж вас все время спорить тянет!..

Он вскочил, отбросив карандаш. Словно в подтверждение его слов вдали друг за другом прогремели два взрыва. Стены блиндажа слегка задрожали, с потолка посыпалась глина.

 А ну-ка успокойтесь, господа,  вмешался Бройер.  О чем спор?

 Ей-богу, господин обер-лейтенант, вечно ему всех надо заткнуть за пояс! Слова нельзя сказать, чтобы тебя не обложили Это просто невозможно!

В голосе Херберта звучали слезы.

 Так, возьмите себя в руки!  произнес обер-лейтенант.  Или вы думаете, нам всем легко сидеть здесь и ждать?

Мысленно он вынужден был отдать унтер-офицеру должное: Фрёлих с присущим ему болезненным оптимизмом, которым он прикрывался, как броней, порой действительно вел себя невыносимо. Его настырная заносчивость могла вывести из себя и менее впечатлительных, чем Херберт.

Стоило спору разгореться, лейтенант Визе закрыл книгу и вышел из блиндажа. Бройер последовал за ним. Эти непрекращающиеся ссоры по пустякам действовали крайне разлагающе. Лейтенант стоял снаружи, устремив взгляд в черное небо. В воздухе повсюду раздавалось мерное жужжание транспортной авиации. Обер-лейтенант подошел поближе, не нарушая молчания. Пиротехнический сигнал над аэродромом рассыпался пучком красных звездочек, медленно осевших на землю. Вдруг Визе тихо, словно обращаясь к самому себе, промолвил:

 Безнадежно. Эта глушь Ни кола, ни двора, ни куста, ни холма, ни даже пучка торчащей травы одна лишь бесконечная белизна Словно саван погребальный. За что зацепиться взгляду? За трупы лошадей то там, то тут и только Мы заперты в ледяном гробу, вокруг нас неизвестность Я больше не могу. Дыхание смерти, которым веет от этой земли, меня прикончит.