Он надеялся, что, когда войдет к ней в номер, она падет ему в объятия. А вместо этого она одарила его быстрейшим поцелуем и взглядом не недобрым, подразумевающим, что мужчины никогда не выглядят нелепее, чем сразу после парикмахерской. Усадила его на кушетку смотреть телевизор: шестой в «Белмонте»[5]. От заезда она не отрывалась, будто ребенок в цирке, с тем самым взглядом, какой у нее в глазах томился разжечь сам Аллан. На финише завизжала.
Видишь ли, пояснила она, он друг.
Владелец?
Конь. Звали его Капитальный кто-то. Страсть как хочется джина с тоником.
Некоторое время они пили, пока Элизабет наконец его не обняла. Они разделись, один предмет за другим, лаская друг дружку; наконец Аллан воткнулся в нее, словно кулак. Она вновь завизжала, засмеялась, борясь с ним, как счастливая десятилетка, сцепившаяся с соседкой по комнате. Драла его за волосы и звала Капитальным кем-то. Ничего не делала она, чтобы скрыть свое счастье. Аллан наблюдал за тем, как сам поддается, и поддался. Вновь она оказалась для него чересчур хороша. Больше чем хороша: самое оно. Уловкой и уменьем не удалось бы добиться от нее большего. Ей было нечего терять. Он лежал под нею, ощущая себя разоренным.
Она понежила его и поцеловала в рот. Он отвернул голову.
Ты не знаешь, каково мне сейчас.
Наверное, нет. Мне слишком уж весело.
На самом деле тебе все равно, кто я
Так-так. Сегодня воскресенье, ты, должно быть
Ты меня даже по имени никогда не называешь. От слов ему было стыдно. Сквозь тело сочилась нервная усталость. Элизабет озадаченно взглянула на него сверху вниз. Она снова ощутила что-то материнское на шаг дальше от страсти, как он бы мог заметить, останься бодрствовать.
Назавтра они решили устроить себе выходной. Аллан сослался на дела; Элизабет приняла его отговорку, внутренне улыбнувшись. Ему сказала, что в десять поедет кататься на лошади. Он ее сможет найти потом, если пожелает. На прощанье обняла его.
До свиданья, Аллан, милый Аллан.
Аллан не лгал. Завтра утром ему было назначено с человеком, занимавшимся лошадьми. Им предстояло завершить хитрую сделку Аллан надеялся, что с этим и задержится; но домой ехал еще до полудня. Приближаясь к своей подъездной дорожке, он остановился, завидя на лужайке лошадь, привязанную к березе и щиплющую траву. Машину оставил на дороге и обогнул участок к задней двери в собственный дом.
Там тихонько пробрался в кладовую. Из передних комнат доносились знакомые голоса: Мод и Элизабет. Аллан снял ботинки и на цыпочках прокрался по задней лестнице к себе в спальню, откуда голосов не было слышно. Подумал: лучше бы мне с этим покончить. Снял трубку, чтобы позвонить в город. Сквозь зуммер готовности он слышал Мод, голос ее был далек, затем резко стих. Кто-то снял отводную трубку внизу.
Он не услышал щелчка: трубку не положили на рычаг. Набирая свой номер, Аллан произнес в микрофон:
Я тебя люблю. На его вызов ответили быстро.
Зная, что Элизабет слушает, он, излагая свое дело, ощутил в себе тошнотворную нужду в ней. Ему хотелось стошнить ей в подол и чтоб его за это простили. Сказав себе: повесь трубку, спустись, поговори с нею, есть там Мод или нет ее, он все равно продолжал давать наставления.
Свои слова он тщательно повторил, чтоб Элизабет смогла их запомнить. Он договаривался о таком, что выдаст его как человека бессовестного, даже преступника. Ему хотелось, чтобы Элизабет понимала: она его совсем не знает, он больше того мужчины, кого она считала своим знакомым. Она забракует его насовсем, однако с некоторым изумленьем, определенным уважением.
Аллан прокрался вниз. Женские голоса звучали громче. Из вестибюля он прислушался.
вы все еще желаете этого рохлю?
Это уж мне решать!
Либо он, либо портрет. И то и другое не выйдет!
За каждым неистовым провозглашеньем следовало молчание, как будто мифические персонажи подымают повыше валуны, которые станут швырять друг в друга.
Вы омерзительны!
Но это мой портрет, разве нет?
Портрет вас едва ли он ваш!
Хватит чушь нести, миссис Минивер[6]. Мне нужно хоть что-то, чтобы неделя у меня не прошла впустую.
Аллан пристально поглядел через просторный вестибюль в сторону передней гостиной. Сделал шаг вперед, затем отвернулся, осознав, как по-дурацки будет смотреться без ботинок. От слов Элизабет ему захотелось ее выпотрошить и в то же время заплакать. Сквозь дверь в библиотеку он видел у стены портрет, все еще без рамы. Вспомнил, до чего легкой для своего размера казалась картина. Прихватив ее из библиотеки, он вынес холст через заднюю дверь.
В тот день Аллан привез картину в город и поставил, обернутую в простыню, в глубине своей командировочной квартиры. Уезжая из дома, он собирался картину сжечь; а теперь не был уверен, что́ с ней делать. И с собой что делать, тоже не знал. Не мог себе даже представить, что поговорит с Мод. Наутро, однако, он заново растревожился за свою жену или, по крайней мере, за ее мнение о нем.
Сделка Аллана, заключенная накануне, требовала, чтобы он нашел дополнительный источник страхования скаковой лошади. Конь этот, умелый мерин-ветеран, охромел после своего последнего заезда. Поскольку об этом знал лишь один конюх, хозяин намеревался подвергнуть коня жесткой разминке, при которой животное наверняка сломается. Это послужит предлогом для того, чтоб его уничтожить. Владелец намеревался собрать все страховые выплаты, какие только мог. Ему сказали, что помочь в этом может Аллан.
Как партнер в уважаемой фирме страховых маклеров, занимавшейся преимущественно крупными предприятиями, страховать одну-единственную лошадь Аллан никак не мог. Еще менее вероятным могло бы показаться, что он согласится выручать провинциального клиента-жулика. Однако Аллан уже впутывался в жульничества и покрупнее этого. Много лет он время от времени надувал страховые компании, которые обычно сам же и представлял очень славно.
Ему бы трудно было дать разумное объяснение такой своей негласной деятельности. Все началось в конце лета 1938 года, когда ураган, трепавший весь северо-восток Соединенных Штатов, пронесся по незавершенной, недофинансированной стройплощадке в Род-Айленде. На Аллана вышли застройщики и их подрядчики со скромной мольбой спасти их от неминуемого банкротства. Ему предложили устроить так, чтобы им покрыли ущерб, который они бы понесли, будь стройка завершена, как было б, выполняйся график строительства. Аллан осознавал, что доказать необоснованность их требований будет трудно даже лучшему инспектору с учетом разрушений, причиненных ураганом в этой части штата. Он поймал себя на том, что его едва ли соблазняет десятипроцентная комиссия, зато ощутимо прельщает само возмутительное правонарушение: никто из его знакомых или сослуживцев и не осмелился бы даже помыслить о том, чтобы пойти на такой риск. Аллан принял предложение, оно сошло ему с рук, и он сделался как тот, кто дерзновенно пробует выпить за завтраком коктейль и вскоре обнаруживает, что стал хроническим утренним пьяницей, привержен профессиональному обману.
Теперь Аллана просили убедить маленькую страховую компанию предложить льготные условия владельцу обреченной скаковой лошади. Именно поэтому он и звонил в город. По телефону ясно дал понять, что о его собственных комиссионных уже позаботились.
Мерина должны были убить на той неделе. Аллан знал, что в таком маленьком городке, да еще и с любовью Элизабет к бегам и лошадям, она об этом узнает наверняка. Тогда и поймет, что означал тот его телефонный звонок. Однако он забыл про Мод. Ему сразу не пришло в голову, что в том состязании по ору друг на дружку Элизабет могла передать Мод то, что услышала. Аллан был вполне уверен, что после двадцати семи лет Мод не бросит его из-за недельной неверности; но она понятия не имела о его другой, нечестной деловой карьере, и это мерзкое дело может вызвать у нее гадливость. Если б так и вышло, он бы не мог ее за это упрекнуть.
А еще Аллан жаждал прощения. В то следующее утро он позвонил Мод незадолго до полудня.
Лошадь? Секундочку. Голос Мод сделался тише: Вы знаете что-нибудь о том, что Аллан застраховал лошадь? И снова в телефон: Мы об этом ничего не знаем.
Мы?
Элизабет и я.
Элизабет?..
Твоя Элизабет.
Она там?
Я пригласила ее пожить. Аллан молчал. Мод добавила: Не пропадай. Когда-нибудь и тебя, возможно, приглашу.
Оливер и Элизабет
Лето 1936
Городок лежит на низком плато едва ли сколько-нибудь рельефной плоскости; его влажный климат колеблется от яростного холода зимой до яростной жары летом; однако люди приезжают сюда из поколения в поколение «на воды» его соляных источников, посетить модный августовский сбор и поглазеть друг на дружку. Хоть городок и отдален, но постоянное население его даже растет: безопасность и приятность этого места все больше привлекают сюда зажиточные семейства из крупного города. Процветающее черное сообщество, сложившееся много лет назад из сезонных официантов и конюхов, решивших здесь осесть, придало этому небольшому и укромному поселению космополитичный дух.
За двадцать семь лет до возвращения Элизабет городок избрали местом проведения июльского политического съезда. Однажды вечером в начале месяца на участке одного из двадцатикомнатных «коттеджей» на Северном Бродвее в саду принимали гостей. Собралось больше двухсот человек, одетых в бледные летние цвета, слишком уж похожих друг на друга, чтобы кому-то, кроме них самих, было с этим уютно: они сбивались в стайки неодолимо, как скворцы. Среди них в очевидном отдалении стоял молодой человек, один. В городке его не было двенадцать лет с тех пор, как ему исполнилось десять.
Ему нравилось наблюдать за шумным сборищем (с кем он познакомится? кто понравится ему? кто полюбится?); тем не менее он решил после второго фужера шампанского, что ему следует либо смешаться с прочими, либо уйти. Он увидел знакомое лицо молодая женщина, которой его некогда представили. Юноша подошел к ней. Не похоже, что она его узнала.
Вы меня не помните? Извините я не знаю здесь ни единой души
Даже меня! воскликнула она. Он назвал их общего знакомого. Вы Оливер! Я Элизабет Хи
Вас я узнал.
Потрясно. Слушайте, я тоже здесь никого не знаю по крайней мере, из тех, кого хочется. Давайте объединимся и выберем себе по вкусу. Не успел Оливер заявить о своих сомнениях, Элизабет пленила его левую руку. Вы первый. Как насчет дамы в голубом блеск, что скажете? Не слишком стара для вас?
Вовсе нет. Мне нравятся женщины постарше. Он был на год-два младше Элизабет целая пропасть для того, кто только что из колледжа.
Понимаю и она так расторопна для своих двадцати шести! Прошу прощенья, сказала Элизабет их жертве, вот этот восхитительный юноша, которого я знаю уже целую вечность и могу поручиться за его восхитительно низменные намерения, сходит по вам с ума и робеет, вот я и решила оказать вам обоим услугу. Это ее рука стиснула сжавшийся локоть Оливера, это Оливер Прюэлл.
Фамилия ненадолго привлекла взгляд Мод.
Я думала, что помню всех Прюэллов Поскольку Оливер не уцепился за поданную реплику, Мод вновь повернулась к Элизабет. Посредница из нее получалась отвлекающая.
Элизабет никак не давала Оливеру обрести почву под ногами, представляя его, например, эдак:
Ума не приложу, что он в вас нашел, но он до смерти желает с вами познакомиться.
Вскоре он уже и сам наслаждался игрой: познакомился с двумя свеженькими девушками, только что вышедшими в свет, женой губернатора и шлюхой ужасающей красоты, а сам представил Элизабет судье, писателю и спортсменам по ее выбору.
Он быстро становился одержим и самой Элизабет. Возможно, к этому его предрасположило знакомство со шлюхой. Даже тогда он продолжал думать об Элизабет как о женщине «старше» и этакой «слишком уж старой для него», покуда, когда он подводил ее к какому-то до нелепости громадному хавбеку, она подтолкнула его скорее заговорщицки, а не интимно: он стоял вплотную позади нее и почувствовал, как ее ягодицы вжались ему в бедра, мягкие и мускулистые, как язык. Запнувшись посреди очередной фразы, он едва сумел доиграть свою роль.
Под конец вечера к Элизабет пристал липучий молодой человек, распускавший руки невзирая на ее уклончивую болтовню. Аллан, немного пьяный, об этом случае забудет. Оливер не отходил от Элизабет, не позволяя ни спине, ни локтю молодого человека себя изгнать, пока тот не убрался. Благодарная Элизабет попросила Оливера проводить ее домой.
Поселилась она у друзей неподалеку. Не предложила отправиться куда-либо еще, не пригласила зайти, не стала сидеть с ним на веранде. Лишь чмокнула в щеку, словно бы говоря: вы мне нравитесь, я вам доверяю. Не к этому он стремился, но очень боялся оказаться неуклюжим. Она и была старше. Ему требовалось приглашение.
Заходя в дом, она сказала:
Завтра я иду в «Бани Мевилл». Пойдете со мной? Буду у павильона без четверти десять. Спросите ячейку номер восемнадцать. Должна быть самой славной на вашей стороне.
Оливер отправился домой довольный.
Назавтра утром в «Банях Мевилл», частном заведении, специализирующемся на грязях (их облагородили как фанго, с кивком на Батталью в Эвганейских холмах), сопровождаемый обходительным негром в мундире из сирсакера, Оливер обнаружил, что в комнате 18 его ожидает ванна чего-то напоминающего исходящее паром дерьмо. Ему выдали махровый халат и стопку полотенец, проинструктировали, как пользоваться грязью, и оставили одного. Он с сомнением пялился в ванну. Что за прок ему от этого последнего средства для заскорузлых ревматиков? Раздевшись и обернув бедра полотенцем, он обмяк на табурете, тоскливо возведя очи к световому люку из голубоватого матового стекла.
Он услышал скрежет металла и, оглядевшись, увидел, как приотворилась дверь возле ванны. В расщелину просунулась ступня с коралловыми ногтями. Дверь распахнулась, явив Элизабет. Одну руку она держала за спиной, а другой придерживала у горла необширное полотенце, которое, болтаясь, когда она делала шаг в комнату, открывало симметричные фрагменты все еще не измаранного грязью, не прикрытого одеждой тела. Поскольку в помещение вошла дама, Оливер, разумеется, встал. Элизабет спросила:
Не желаете ли танго в фанго?
Оливер почувствовал, как соскальзывает его полотенце. Схватился за него обеими руками, а Элизабет плавно извлекла из-за спины колобок грязи размером с канталупу. Колобок этот попал ему прямиком между глаз.
Он стоял ослепленный, задыхающийся, голый. Хихиканье Элизабет донеслось до него издали. Она удрала в свою комнату. Дверь между ними не закрыла. Оливер выцарапал жижу из глаз и рта, набрал обильные пригоршни ее из ванны и зашагал за нею следом, вознамерившись мстить.
Уже обернутая халатом, Элизабет стояла у себя в комнате рядом с дальней дверью. При его наступлении она сказала:
Постойте, и он повиновался. После чего испустила визг душераздирающего ужаса. За ним еще один; Оливер по-прежнему не понимал. Кто-то бежал по коридору. Оливер поднял одну руку, наполненную грязью. Элизабет, все еще воя, сделала шаг от двери, которая открылась, впуская крепкую матрону, чья тревога на лице быстро сменилась изумленьем, а затем и негодованием. Оливер поспешно развернулся к собственной комнате, но обнаружил, что Элизабет проскользнула ему за спину. Безутешно хныча, она теперь загораживала ему проход.
Матрона перемещалась к ванне. Оливер увидел над ванной выемку с тревожной кнопкой. С хитростью загнанного зверя он, не раскрывая рта, шлепнул плюху грязи на кнопку и выскочил за дверь в коридор дамской секции.