Втиснуться в карету вместе с обручем и плюмажем было лишь первым испытанием для дебютанток, вознамерившихся предстать перед королевой. Его они обычно проходили не позднее полудня, поскольку позже улицы Мейфэра оказывались запружены каретами и портшезами желающих попасть ко двору. В день собственного представления в 1805 году Сара с матерью и тетей Джорджианой добирались до Сент-Джеймсского дворца в портшезах, которые несли сопровождавшие их лакеи в ливреях и подобающих случаю шляпах с белыми перьями.
Во дворце их ожидали гостиные, полностью «подходящие» для того, чтобы ломиться от увешанных драгоценностями аристократок, борющихся за жизненное пространство. Невероятная теснота была, похоже, извечной проблемой двора, будь то покои Сент-Джеймсского дворца или позже Дома королевы (как поначалу именовался Букингемский дворец): по площади они в разы уступали общественным присутственным местам, собиравшим сопоставимые по числу прибывавших толпы. А в 1810-х годах ситуация усугублялась еще и тем, что старая и немощная королева Шарлотта держала открытыми не более трех-четырех гостиных, да и те не всегда. Случаи обмороков среди дам в этой давке были далеко не редкостью, и Сару не на шутку пугала перспектива лишиться чувств прилюдно, а уж жалобам на «буквально порванное в клочья платье» и вовсе никто не удивлялся.
«И вошли мы такой толпой, что были похожи на колоду карт: одна опиралась на другую, пока все не оказались рядом с королевой», рассказывала Сара бабушке. Хорошо еще, что не сбылись ее худшие страхи, и она лично не сбила королеву с ног под напором сзади, а даже как-то исхитрилась под самым носом у Ее Величества извернуться и поцеловать ей руку и даже исполнить достаточно низкий книксен. Королева сказала, что рада видеть ее мать в добром здравии, и собравшиеся при ней принцессы тоже сказали какие-то учтивости, но нервы к тому времени лишили Сару остатков разума. «Боюсь, как бы они не сочли меня за тупицу, призналась она, ведь я им, по-моему, ни слова не вымолвила в ответ».
Робкая и не склонная к высокой самооценке Сара, вероятно, еще не вполне оправилась к тому времени, когда ее мать леди Спенсер одиннадцатью днями позже устраивала у себя нечто такое, что газеты соблаговолили назвать «одним из великолепнейших балов и роскошнейших ужинов сезона» в честь дебюта старшей дочери. На расходы не скупились: столы на первом этаже дома Спенсеров были накрыты на четыреста персон, и на них красовались всевозможные отборные фрукты на серебряных блюдах; наверху в большом бальном зале с видом на Грин-парк сияли пять роскошных люстр, воздух «полнился ароматом горшечных цветов», а пол был покрыт изящными меловыми узорами [2]. Именно здесь, чуть позже одиннадцати вечера, толпа модников, среди которых был принц-регент, не сводила глаз с Сары, когда она уводила танцевать одного из своих кузенов не то лорда Дунканна, не то его брата, капитана Фредерика Понсонби (в зависимости от того, какую газету вы предпочитаете читать по утрам).
«Она, конечно, не красавица, размышляла позже миссис Калверт, ставшая одной из свидетельниц дебюта Сары, но интересна и притягательна и обаятельным личиком, и ладной фигуркой, и милой непринужденностью манер». Сара и сама понимала, что писаной красавицей не была в отличие от своей матери. Граф Спенсер некогда даже признал, что «сам своим чувствам не поверил», когда они с будущей женой обручились в 1780 году. Ум и сатирическую жилку Сара от леди Спенсер унаследовала, но вот заносчивой самоуверенности матери ей, увы, явно недоставало. И все же, какими пугающими ни казались бы само публичное выступление и первый «выход в свет», это был момент, к которому такие девушки как Сара готовились давно.
Подобающие манеры прививались будущим светским дамам с детских лет. Миссис Калверт, красавица-жена депутата парламента от Хартфордшира из свиты принца-регента, публиковавшая в частном журнале прилежно записываемые ею хроники жизни как собственной семьи, так и модного мира в целом, чувствовала себя «обязанной читать лекции» своей двенадцатилетней старшей дочери Изабелле всякий раз, когда навещала ее в школе в год дебюта Сары. «Любовь к разговорам в ней столь крепка, сетовала она, что я считаю необходимым ее проверять при всякой возможности». Юных созданий наподобие Изабеллы и Сары с подросткового возраста учили хорошей осанке и походке и, конечно же, всесторонне оттачивали танцевальные па, прежде чем выпустить в свет, но в придачу к этому заранее показывали им во всех деталях еще и как устроен сезон. Будучи в городе, девочки имели возможность воочию наблюдать, как их старшие родственницы наряжаются к приемам при дворе; давали им заглянуть и за кулисы подготовки танцевальных и банкетных залов к большим балам и ужинам; наконец, для оттачивания практических навыков танца и светских манер для них устраивались детские балы.
Определенно, и Сара, и ее младшая сестра Джорджиана (в кругу семьи Джин) и до выхода в модный свет не раз проводили в городе много времени вместе с родителями. Сара, в целом, конечно, предпочитала совместное пребывание всей семьей в Элторпе, их усадьбе в Нортгемптоншире, где они обычно зимовали, или на вилле в Уимблдоне. Политическая карьера графа Спенсера, однако, требовала от них подолгу оставаться в их откровенно роскошной резиденции дворцового типа в Сент-Джеймсе. Зато тогда все дети Спенсеров могли бывать в театре и на прогулках по окрестным паркам, где они часто имели возможность лицезреть модные компании. Обе девочки в периоды пребывания в столице получали также уроки музыки и живописи от лучших наставников в дополнение к общему образованию под надзором швейцарской гувернантки мадмуазель Мюллер.
Когда же им пришло время выходить в свет эпохи Регентства, обе уже были в курсе истинного глубинного предназначения всего этого: найти себе респектабельного мужа, если и не сразу, то со временем определенно. Таким образом ничего удивительного ни для них, ни для их современников не было в том факте, что с момента их официального выхода в свет смысл каждого их сезона в Лондоне состоял в том, чтобы познакомиться и пообщаться по возможности с бо́льшим числом потенциальных женихов из приличествующего круга.
Дневные часы дебютантки проводили по вполне предсказуемому распорядку: «отвертеться от гениальных учителей, сделать обычные покупки и визиты; погулять по Гайд-парку и посмотреть на людей на площади», так описывала свой типичный день Марианна Спенсер-Стэнхоуп (не имевшая отношения к графу Спенсеру) в письме старшему брату в 1806 году. Обходы с визитами не только ближних, но и дальних родственников и знакомых были крайне важны, поскольку могли при случае обеспечить доступ в лучшие бальные залы Лондона. По-настоящему заботливая мать обязательно следила, чтобы на каминной полке всегда имелась щедрая россыпь пригласительных билетов на популярнейшие вечера сезона, как это обычно и делалось у леди Спенсер к апрелю, когда мир веселья окончательно пробуждался от зимней спячки и начиналось то, что ее дочь сухо называла «весенней кампанией».
Типичный сезон при наличии хороших связей включал приглашения на все подряд от грандиозных балов и завтраков на свежем воздухе на 1500 персон до малых званых вечеринок, концертов и ужинов с танцами. Не менее важным, однако, было светиться и в более публичных местах. На самом деле, многим девушкам особо восхитительной перспективой предстоящего «выхода» в свет виделась возможность вкусить, наконец, всех радостей от головокружительного набора вечерних лондонских развлечений и увеселений от знаменитых садов наслаждений Воксхолл-Гарденз с их сказочной иллюминацией и фейерверками до постановок шекспировских драм на сцене Королевского театра на Друри-Лейн.
Зрительный зал Королевского театра на Хеймаркет в Лондоне, где в эпоху Регентства шли итальянские оперы, а в освещенных наравне со сценой ложах свои мини-спектакли
«Анна упивается Лондоном в целом, и при всей пока что малости выходов на ее счету, все они ей пришлись по душе, писала Марианна Спенсер-Стэнхоуп в 1806 году о своей только что вышедшей в свет сестре. Опера же и вовсе привела ее в полный восторг». Сара же превыше всего оценила драматический театр; настолько, что заявила бабушке: «если бы другие развлечения в этом грязном городке были хотя бы наполовину столь же хороши, я бы им гордилась наравне со всеми». У Спенсеров был абонемент в ложу Ковент-Гардена, где, как и на сцене Друри-Лейн, ставили по королевской лицензии серьезные драмы, но они были не прочь насладиться и фарсами, шедшими в театре Лицеум в течение сезона. Регулярно бывали они и в Королевском театре на Хеймаркет, на сцене которого шли итальянские оперы, а в зале «смотрины».
Оперные спектакли весь сезон шли по вторникам и субботам и собирали в основном аристократическую публику, для которой общение было гораздо большим соблазном, чем пение. Подковообразные зрительные залы театров того времени с их многоярусными золочеными ложами для бомонда весь вечер оставались освещенными иногда даже ярче, чем сцена, и это делало ложи идеальными «витринами», в которых матери и выставляли своих дочерей на выданье (правда, по иронии судьбы, в части лож на показ выставляли свои красоты куртизанки высшего класса). Высокопоставленные и светские мужчины могли бродить из ложи в ложу, когда им заблагорассудится уговаривая друзей познакомить их с дамами (в том числе, и «легкого поведения»), которые привлекли их внимание, и навещать тех, с кем они уже были знакомы; этой практике способствовал тот факт, что в опере царила атмосфера скорее частного клуба, где состоятельные члены наподобие Спенсеров сезон за сезоном снимали одну и ту же ложу.
Как и у других богатых наследниц, ложа Фрэнсис Уинкли была «всегда полна prétendants [3] настолько», что ее будущему жениху «было и за дверь-то не проникнуть». Но суженый проявил не столько изобретательность, сколько настойчивость и стал раз за разом пользоваться другим путем, возможным для ухажеров, и неизменно, вспоминала она, «в нужный момент встречал меня на выходе и галантно предлагал проводить до кареты; а это по тем временам означало по меньшей мере час тет-а-тет в давилке», то есть в фойе, где публика терпеливо дожидалась подачи экипажей к подъезду по завершении спектакля.
Была, конечно, и еще одна разновидность присутственных мест, где имели возможность регулярно появляться в эпоху Регентства нацеленные на замужество дамы, залы собраний. Самыми известными на сегодня остаются легендарные лондонские клубные залы Альмака, но в начале XIX столетия у них имелся достойный конкурент. У Аргайла могли похвастаться «великолепно украшенным» бальным залом в голубых и золотых тонах и рядами алых скамеек для сопровождающих, и он пользовался не меньшей популярностью в качестве места проведения не только балов, но и маскарадов, и концертов. Однако к 1810-м годам все-таки именно билеты на балы у Альмака стали пользоваться самым горячим в городе спросом. Еженедельно по средам клуб открывал по вечерам доступ в собственный бальный зал на первом этаже своего впечатляющего неказистостью здания на Кинг-стрит, и он битком набивался и супружескими парами, и одиночками, без разбора пускавшимися в галоп по кругу танцпола. По периметру же лениво сплетничали или флиртовали за миндальным оршадом, лимонадом или жидким чаем с черствыми бутербродами и кексами не занятые танцами гости клуба, славившегося «убогостью меню».
Однако для встречи сыновей и дочерей с прицелом на их знакомство и обручение клуб Альмака служил идеальным в родительском понимании пространством, поскольку, будучи публичным местом, предусматривал доступ строго по приглашениям подобно сугубо частному бальному залу для избранных. Допускались же под его священные своды лишь те, кто сподобился заручиться санкцией покровительницы из высшей аристократии, а получить подобный допуск в ту пору считалось делом «крайне трудным» для любого, кто не «принадлежал к высшему или моднейшему миру».
Но каково было тем, кто в этот высший свет так или иначе проник? Тем же девушкам-подросткам, сновавшим туда-сюда между театральными ложами и клубными бальными залами в поисках подходящего жениха?
Прежде и превыше всего лондонский сезон требовал от участниц энергии и энтузиазма. Сложившийся режим предусматривал посещение двух, а то и трех событий за вечер, и так по нескольку дней подряд неделя за неделей, в чем имела возможность убедиться Марианна Спенсер-Стэнхоуп, оказавшаяся в 1805 году ровно в той же ситуации первого погружения в свет, что и Сара. Вечер 18 марта для нее начался с посещения концерта у миссис Матэн, оттуда она прямиком отправилась на прием у Тауншендов, а затем лишь к полуночи добралась до званого бала на дому у герцогини Болтонской неподалеку от ее собственного дома на Гровенор-сквер. Там она и протанцевала до пяти утра с неким милым гвардейцем по фамилии Кук. «Марианна в порядке», бодро отрапортовала ее мать наутро, будто обе они хорошо выспались и планировали теперь продолжить прогулки в карете по свежему воздуху. И то верно, ведь наступила среда, и Марианна не могла не быть «очень даже предрасположена отправиться к Альмаку этим вечером», а на четверг у них в планах значился еще и званый бал на дому у баронессы Диспенсер.
Как и снование с места на место, ночной образ светской жизни был неотъемлемой частью сезона. В период пребывания в городе высший свет, по меткому наблюдению сатириков и заморских гостей, жил будто в ином, нежели прочие лондонцы, часовом поясе. Балы обычно начинались не раньше десяти часов вечера, а разъезд с лучших из них начинался в пять часов утра, а это означало, что редкие представители аристократии вставали с постели раньше полудня, а к «утренним» визитам и походам за покупками подавляющее большинство и вовсе приступало в лучшем случае где-нибудь в третьем часу дня. «Шесть часов вечера тут конец утра», сухо зафиксировал американский посол результат своих наблюдений за улицами и парками Вест-Энда, отметив далее, что вскоре после этого город снова пустеет, поскольку бомонд в громыхающих каретах разъезжается по домам наряжаться к ужину и последующему очередному раунду вечерних развлечений.
«Никто из жителей Земли не получает меньше полезного для здоровья солнечного света, нежели люди высокой моды, саркастически иронизировал фельетонист, так что, если бы не факелы, свечи и [масляные] лампы, они друг друга и в лицо бы не знали». Однако тот факт, что чуть ли не вся их светская жизнь проистекает при свечах, сами люди света за недостаток не считали. Действительно, получив единожды возможность лицезреть восемьсот членов бонтона на ярком послеполуденном солнце во время беспрецедентно раннего званого завтрака у себя на вилле в Уимблдоне, Сара не без удивления обнаружила, что «некоторые плохо переносят дневной свет», и к тому же вообще «трудно поверить, что это все те же люди, которые так восхитительны ночью». Так что рассеянный искусственный свет был для них и впрямь благодатью
Реальное же неудобство светской жизни состояло в невыносимом столпотворении на любом балу. «На минувшей неделе нам пришлось очень весело в том смысле, что нас несколько раз чуть насмерть не раздавили собравшиеся во всяких-разных местах несметные толпы», с ироничной усмешкой сообщала Марианна брату в апреле 1807 года. Ровно такими же ощущениями поделилась в мае 1808 года со своим братом Бобом и Сара, написавшая, что уповает лишь на то, что им удастся избежать приглашения на собрание у леди Лонсдейл, «где всех ждет участь быть раздавленными насмерть, я так понимаю».