В тот день, когда я пришёл домой, меня там ждал ещё один сюрприз. Утром мать предупредила, что сегодня будем убирать коноплю, а я сбежал на пруд и вернулся после всех приключений уже только к вечеру. Мать встретила меня приветливо:
Не хочешь ли есть, сынок? спросила она.
Конечно хочу, ответил.
Так заходи в хату, сынок.
Я зашёл, она заперла за мной дверь, взяла приготовленный аркан, такую толстую верёвку и давай меня охаживать по спине да по бокам. Я поначалу заорал что было мочи, потом начал уворачиваться от ударов и вдруг почувствовал, что бьёт она не больно, редкая мать причинит боль своему ребёнку. Била она, била меня, хлестала-хлестала, а потом бросила аркан, склонилась на стол и так горько расплакалась, что я тут же забыл полученную трёпку, прильнул к ней, заплакал тоже уже от жалости к матери. В этот самый момент до меня вдруг дошло, как же ей трудно живётся в этих суровых условиях каждодневного выживания, и я дал ей слово, что стану впредь вести себя по-другому.
С того случая что-то во мне изменилось, материнские слёзы произвели на меня удивительное воздействие, я стал меняться, начал помогать матери в её трудах и стараниях, как бы повзрослел, вернее сказать, прозрел, увидев материнское горе через её слёзы. Аркан и полученная трёпка были здесь ни при чём.
В то лето мать очень заботило то, что мне надо было бы ходить в школу, а возможности такой не было, ведь мне тогда даже обуться было не во что, в тёплое время года я днями бегал в штанах и рубашонке босиком, а зимой сидел на печи и не показывался из дома. Но тут она прослышала, что из ставропольского детского дома, тогда его называли приют, сбежал наш сельский мальчишка по прозвищу Блоха и что он, погуляв, собирается вернуться обратно, и давай она меня уговаривать, чтобы я отправился с ним в приют.
Там учат, говорила она, кормят хорошо, одевают, обувают.
Я, недолго подумав, согласился с ней. Вот сошлись мы с этим Блохой, а был он старше меня года на два, и договорились, когда двинемся в путь в Ставрополь.
Я теперь часто задумываюсь, вспоминая все эти события, какая родительница в наши дни решилась бы уговорить и отправить ребёнка, мальчишку девяти лет от роду, в неизвестность и, по сути дела, одного. Думаю, что на такой шаг мою мать могла заставить пойти только крайняя жизненная безысходность, тогда мне ввиду малолетнего возраста неведомая.
От Кугульты до Ставрополя добрых полсотни километров расстояния, и мы, двое пацанов, снабжённые краюхой хлеба, буквально на следующий день пошли пешком по дороге в лучшее, как казалось, будущее.
Часть пути до станции Спицевка мы прошли пешком, дальше проезжий дядька на телеге с полдороги нас подвёз, остальное расстояние мы таким же образом где шли, где ехали, а прибыв к месту назначения, сразу заявились беспризорниками в отделение милиции, где с нас сняли допрос и всё записали, мы же, как и положено в таких случаях, объявили себя круглыми сиротами.
Когда вся процедура с документами была закончена, дежурный милиционер позвонил в детский дом, чтобы оттуда приехал представитель и забрал к себе новичков, но когда приехал этот самый представитель и взглянул на нас, то сразу узнал Блоху и сказал, что таких в детдом не возьмёт.
Вот этого полторы недели назад приняли, сказал он, указывая на Блоху, одели, обули с иголочки, а он через четыре дня сбежал. Теперь что, прикажете снова одевать этих оборванцев для того, чтобы они опять сбежали? Нет, не возьму я их
Повернулся он и ушёл, а нас обоих следом за ним выгнали из отделения, даже не стали разговаривать о том, как нам дальше быть и что нам делать, видимо, решили, что раз уж мы сюда дорогу нашли, то и отсюда найдём.
Блоха, выйдя из дверей отделения милиции, сразу куда-то сбежал, я было за ним, а его и след простыл. Вот таким образом оказался я на улице в большом чужом городе в полном одиночестве, растерянный, оробевший, не знающий, что теперь делать, и по старой памяти направился на нижний базар, рядом с которым мы когда-то давно жили, в надежде раздобыть там что-нибудь поесть.
Не помню, где я коротал ночи, благо, стояло лето, и на улице было тепло, а днями уныло бродил по базару между торговых рядов, всматриваясь в лица, стоящих за прилавками людей и раздумывая, у кого бы выпросить что-нибудь съестное, и вот на второй или третий день таких блужданий я в очередной раз проходил рядами торговцев, и вдруг остановился, не веря своим глазам среди торгующих стояла, кто бы мог подумать, моя родимая мать.
Тут она тоже увидела меня и бросилась навстречу, а я к ней, расплакались оба. Стала тут она расспрашивать меня, что да как было, ну я и поведал ей о своих бедах и неудачах, рассказал, что из-за Блохи всё пропало и в приют попасть не удалось. Мать вздохнула и сказала:
Ну что же тут поделаешь, сынок, наверное, не судьба была, как-нибудь будем жить сами. А я приехала узнать, где же ты будешь находиться, а оно вот как вышло
Изболелась, видать, душа у матери, что отправила ребёнка в неведомую даль, тут же следом в город и приехала, а чтобы хоть немного оправдать поездку, набрала, как водится, на сельском базаре подсолнечного масла, рассчитывая в Ставрополе продать немного дороже, и потом уже искать приют. Тут она меня покормила, продала остатки масла, и мы с ней уехали домой в Кугульту.
Вот таким образом закончилось моё первое путешествие в неведомые края. Не знал тогда я, полуголодный мальчишка, сколько мне ещё доведётся попутешествовать в своей жизни по всяким неласковым и чужим местам, сколько прийдётся повидать разных людей и событий, испытать лишений и невзгод.
А по прошествии некоторого времени, дело было уже поздней осенью или в самом начале зимы, я повстречал того Блоху на базаре в своём селе, случилось так, что мать что-то искала и выбирала в торговых рядах, а я бродил где-то рядом и глазел по сторонам, как вдруг увидел неожиданно возникшего перед глазами своего недруга и обидчика, также бесцельно бродившего между людьми. При его появлении всплыло у меня в памяти всё недавно пережитое: неудача дальнего похода в Ставрополь, нахождение в отделении милиции, лишения и голод, перенесённые в скитаниях по улицам, ночлег в грязных закоулках, предательство в тяжёлую минуту, вспомнились все перенесённые страхи и переживания, он же, в свою очередь узнав меня, стоял, глядя мне в лицо, и издевательски смеялся. Закипела тут во мне кровь, такая хлынула в душу обида, что я кинулся на него с кулаками, хотя он был старше и больше меня. Я колотил его с такой злостью и остервенением, выкрикивая ужасные вещи, что ему пришлось бежать. Тем временем вокруг меня собрались люди, прибежала мать:
Что случилось, с кем ты тут дрался? спросила она обеспокоенно.
С Блохой!
Не связывайся с ним, сынок, он нехороший человек, сказала она, обняла меня и увела домой.
Пришли мы с ней в нашу полупустую холодную хату, а там мать мне и говорит:
Совсем плохи наши с тобой дела, сынок.
В чём плохи-то, мама?
Не перезимовать нам с тобой эту зиму, нет у нас ни топлива, ни запасов каких, будем голодать пуще прежнего. Не выжить нам здесь Давай-ка мы с тобой уедем куда-нибудь, авось где в другом месте получше будет, а тут добра у нас с тобой четыре пустые стены да горе-беда
Как я понял, такое непростое решение зрело у неё давно, и было оно вызвано опять же заботой обо мне. Оказалось, она уже успела предпринять кое-какие шаги, готовясь к выполнению задуманного, даже справку взяла в сельсовете, ту самую справку, что тогда заменяла паспорт, и вот через несколько дней мы с ней собрали свои котомки, припёрли дверь хаты поленом и покинули родное село.
Глава вторая Скитания
По Ставрополью и Кубани
Вот таким образом получилось, что закинули мы с матерью котомки на плечи, да и подались прочь от родного дома в поисках лучшей жизни. Много позднее, когда стал уже взрослым, я понял, что мы тогда приняли единственное верное решение, позволившее в приближавшуюся зиму выжить как нам самим, так и семье Дмитрия, моего старшего брата. Теперь оставшиеся в своём доме в Кугульте Митя с женой Ефимией, мы звали её Хима, смогли все имевшиеся в распоряжении скудные ресурсы направить на своих детей, чудом переживших зиму минувшую, не отвлекая какой-то их доли на нас.
Дороги-дороги, до чего же они трудны и насколько неведомы, знать бы, кто и каким образом распределяет попадающиеся там да сям на этих дорогах развилки с перекрёстками и направляет ноги бредущих по каменьям и ухабам в ту либо иную сторону, да кабы ведать усталому путнику, что ждёт его за ближайшим изгибом выбранного провидением случайного ответвления тропинки
Первоначально судьба привела нас с матерью старыми знакомыми путями в Ставрополь, а куда же ещё, это ведь был ближайший от нашего села крупный город, в котором мы надеялись найти какую-то работу и пристанище. В самом деле работа там для нас нашлась, хоть не бог весть какая, малооплачиваемая и подённая, но она давала нам возможность какое-то время питаться и жить, а потом в одном из пригородных совхозов мы нанялись перебирали картошку, которая начала прорастать в буртах под конец зимы. Бурт это такая вырытая в земле траншея длиной 15-20 метров, в которой зимой хранят картошку, перед холодами её туда закладывают в большом количестве, сверху накрывают соломой и засыпают землёй, утепляя таким образом само хранилище, а ближе к весне открывают и, хорошо сохранившуюся, начинают использовать в установленных целях.
Тем временем всё ещё стояли холода. Жили мы в тот период у кого-то из ставропольских знакомых или родственников, то ли у дяди Коли, то ли ещё у кого-то, точно уже и не помню, хлебом питались внатяжку и не каждый день, но зато картошку ели сколько душе угодно причём в любом виде: печёную, варёную «в мундире» и просто варёную, даже пюре ели, но только без масла. Когда же изредка матери удавалось выкроить денег на бутылку подсолнечного масла, а оно у нас в ставропольских краях вкусное, душистое, то мы картошку жарили, воспринимая такое блюдо как деликатес.
На той работе мы долго не задержались, потому как бурты по весне закончились, рабочих распустили, и пошли копать огороды в какое-то близлежащее село, а позднее в этом же селе по прошествии лета убирали картошку нового урожая, где нам платили натурой, тем самым, что мы выкапывали. Закончилась уборка, мы взяли тяпки и пошли по тем же огородам, которые только что перекопали, уже брошенным, выбивать картошку, перекапывая тяпками землю вновь в поисках клубней, которые могли там остаться, потом везли собранное в Ставрополь на базар, продавали и вновь возвращались к тяпкам.
Жили мы всё это время у разных людей то в сенях, то в сараях, спали на соломе, подстелив под себя ложник это было самое дорогое наше имущество, что-то вроде лоскутного ковра.
В том селе, где мы копали картошку, мне врезался в память случай, как я покупал ситец. Однажды в центре села я увидел у магазина толпу людей, которая оказалась очередью за ситцем, простенькой цветастой хлопчато-бумажной тканью, которую туда по случаю только что завезли. В те годы с одеждой и обувью было плохо, какой-то мануфактуры, а особенно недорогой, было просто не достать. Прийдя домой, я рассказал матери про то, что видел, а она в ответ:
Вот бы ситчику добыть, я б тебе рубашек нашила.
Давай деньги, сказал я ей, добуду.
Она достала из сокровенных мест какие-то сбережения, я схватил деньги и побежал в ту очередь, а там была уже не очередь, а давка, всё село хотело купить дешёвой ткани, и я, девятилетний шпингалет, не задумываясь, нырнул в самый центр давки. Удивляюсь до сих пор, как я не был растоптан этой толпой, а оказался в магазине и купил последние восемь или десять метров ткани, из которой мы с матерью немного приоделись. Она умела кроить и шить и, выпросив у хозяев швейную машину с нитками, сшила мне рубашки, а себе то ли блузку, то ли платье.
Но вот закончилась картошка, копать было нечего, вновь приближалась зима, и мы, захватив свои узелки, снова двинулись в путь в поисках более серьёзного и надёжного пристанища. К этому времени мать успела избавиться от ложника, продав его на базаре, как от громоздкого и тяжёлого груза для бродячих пеших людей. Шли мы с ней через хутора и сёла, выпрашивая там то кусок хлеба, то пять-шесть картошек. Случалось, что сердечные и добрые люди зазывали нас в дом, кормили чем-либо горячим и, провожая, давали что-нибудь в дорогу.
В какой-то день мы шли долго, были голодны, как вдруг увидели, что неподалёку от дороги в кустах запуталась ворона. Мать, не мешкая, подбежала к кусту, схватила птицу, открутила ей голову и сказала:
Ну вот, сынок, бог послал нам кусочек мясца.
Но, мама, ворон ведь не едят.
Не слушай, сынок, ответила она, что говорят сытые люди, они потому и разборчивы, что сыты, а так мясо оно всё одинаково, поверь мне.
А сама на ходу ощипала добычу, открутила и выбросила вороньи лапы по виду у неё получился цыплёнок цыплёнком и спрятала тушку в сумку. Как только мы с ней пришли в ближайшее село, мать выпросила у какой-то хозяйки старую кастрюлю с несколькими картофелинами и сварила мясной суп. Отлично мы с ней тогда поужинали, и я убедился, что действительно всё мясо одинаково, особенно для голодного человека.
Однако, время от времени в нашем полуголодном существовании случался и некоторый просвет. В одном из сёл, что попалось нам по дороге, матери удалось временно устроиться на работу в детский сад кухаркой, она была большой мастерицей по кухонной части, и вот там мы с ней были сыты всегда. Я, конечно, детсадовскую группу перерос и не посещал, но, бездомный и беззаботный, всё время крутился при матери. Где мы тогда жили, не помню, вероятно, там же при садике, но мне очень хорошо запомнились походы с детьми на прогулки, в которые меня тоже брали. Крепко осталось в памяти, как в протекавшей недалеко от села маленькой речушке в камышах и чаканах3* ловил черепах и носил их на берег, чтобы показать маленьким детям, визжавшим от восторга.
Как-то раз во время одной из дальних прогулок дети стали просить пить, была середина дня, стояла жаркая погода, и воспитательница решила достать из попавшегося на пути колодца воду кофейником, а ненадёжно закреплённая за его ручку верёвка развязалась, и кофейник остался глубоко внизу. И вот воспитательница в отчаянии от случившейся беды, дети плачут, колодец находится далеко в поле, позвать на помощь некого, казённая посудина утрачена и достать её нечем. Я же к этому времени уже был опытным колодезьным пройдохой и охотником на воробьиные гнёзда и, когда случилось это несчастье с весьма ценным для того времени имуществом, недолго думая, полез в внутрь каменного мешка на его выручку.
Колодец был глубокий, глубиной метров десять или двенадцать и, как все подобные сооружения на Ставрополье, выложен изнутри бутовым камнем с достаточным количеством дырок и щелей в стенках для удобства лазания. Я, нисколько не пугаясь наступивших вдруг вокруг меня сумерек, преспокойно спустился на его дно, привязал верёвку к ручке кофейника, плававшего на поверхности чёрного водного зеркала, зачерпнул воды, и его подняли наверх. Сам же, пока карабкался обратно к светлому пятну над головой, успел по привычке проверить все углубления в стенах влажного подземелья на предмет наличия птичьих гнёзд.