Лит.: Медведев Р. Андропов. М.: Молодая гвардия, 2006 (Жизнь замечательных людей); Семанов С. Председатель КГБ Юрий Андропов. М.: Алгоритм, 2008; Млечин Л. Андропов. М.: Пальмира, 2017.
Аннинский (Иванов-Аннинский) Лев Александрович (19342019)
Охотник до рискованно красного словца, А. любил называть себя полукровкой и шутил, что своим появлением на свет он обязан советской власти, потому что только благодаря ей в Москве смогли встретиться его отец, казак из станицы Новоаннинской[132], и мама, еврейка из-под Чернигова.
Так он, русский литератор, и прожил свой век как связующее звено, «медиатор» или «межеумок», «отпрыск двух нерусских народов: донских казаков[133] и евреев; оба кочевые, никаких властей не признавали: одни из страха, другие из гонора»[134]
Против властей А. не бунтовал, но их сторонился: даже диссертацию так и не написал, в партию не вступил и, хотя всю жизнь проработал в штате, никогда никем не руководил: ни в журнале «Советский Союз» (19561957), ни в «Литературной газете» (19571960), ни в «Знамени» (19601967), ни в Институте конкретных социологических исследований АН СССР (19681972), ни в «Литературном обозрении» (19901992), ни в «Родине» (с 1992), ни в ставшей истинно родной «Дружбе народов» (19721991, 19932019), где он «дорос» до титула члена редколлегии[135].
Зато, автор почти тридцати книг и более пяти тысяч статей, А. печатался всюду, куда его приглашали. Был уверен: «Дело действительно не в том, где напечатано, а в том, что написано»[136]. Мог, поддразнивая честную публику, разочек одновременно опубликоваться в «Новом мире» А. Твардовского и в «Октябре» В. Кочетова (1962) или свою статью из прохановской газеты «День» без единой поправки перепечатать в еврейском журнале «Время и мы» (1991).
И только ли озорство это? Или осознанная позиция и тут, насколько хватает сил и вкуса, чувствовать себя связующим звеном «между либералами и ортодоксами», интернационалистами и националистами? Конечно, вспоминает А.,
я хотел быть вместе с Лакшиным, Буртиным, Виноградовым и другими авторами журнала «Новый мир». Но они не пустили меня в свою компанию[137], и вскоре я понял причину. Им нужны были бойцы, готовые насмерть стоять за либеральные идеи. А я по характеру никакой не воин. Идти к правым уже мне не хотелось, в итоге навсегда остался между одними и другими. Пограничником. Или, если изволите, пограничной собакой, которая так и не влезла ни в чью конуру[138].
Ничем предосудительным А. никогда не запачкался, но, по его собственным признаниям, помимо либералов, дружил и с В. Кожиновым[139], и с И. Шафаревичем, и со Ст. Куняевым, своим университетским однокашником. В Союз писателей был принят в 1965 году[140] по рекомендациям, полученным от плохо совместимых друг с другом Е. Книпович, А. Макарова и Б. Слуцкого[141]. В марте 1966-го поставил свою фамилию под письмом в защиту А. Синявского, но в дальнейшем от участия в каких-либо коллективных акциях зарекся. «Ходил в литературе, сказано в автобиографии, как кошка, сам по себе»[142].
Зато в споры вступал охотно и совсем не с тем, чтобы непременно победить в эстетических дуэлях или, упаси господи, идеологических распрях. Сама стихия полемики разогревала его мысль, делала ее пластичной и почти всегда провокативной, и собеседников (прежде всего читателей) подталкивала к большей свободе по крайней мере, ассоциаций. Так и предупреждал: «Лезу между кулаками»[143]. При этом читательской эмпатии нимало не мешали ни эзопов язык, на который А. был большой мастер[144], ни даже небрежно элегантное употребление предписанных начальством казенных формул: мол, «слова ваши, а порядок слов мой».
Речь могла идти о чем угодно например, о Лескове или о литовской фотографии, о романе «Как закалялась сталь» или об экранизациях Льва Толстого, о поэзии Серебряного века или о бардах, какая, собственно говоря, разница, если соглашаться с ним было отнюдь не обязательно, зато читать всегда интересно. Поэтому его «виртуозные, бесшабашные» статьи, лишенные, по словам М. Эпштейна, «того добродетельного занудства, которое проскальзывало даже в писаниях самых либеральных, новомировских критиков»[145], разыскивали и в молдавских «Кодрах», и в петрозаводском «Севере», и в воронежском «Подъеме», а книги, чего с критиками почти не бывает, становились бестселлерами.
Филологии в них, по правде говоря, не много. И современные А. писатели (Ю. Трифонов, скажем) даже, случалось, сердились, что критик, пользуясь техникой «огибания текста», которую он сам же и разработал, навязывает им свои темы и свои выводы. Все так, и А. не раз говорил, что авторские намерения и художественный уровень разбираемых произведений его интересуют меньше, чем «состояние художника»[146], равно как и то, что сегодня «с нами происходит»[147]. И что происходит в его собственной душе, всегда неспокойной, чурающейся априорных истин. Какая к шутам филология, тут с самим собой бы разобраться, и недаром ведь, отвечая однажды на вопрос, для кого он пишет, А. заметил: «Уткнусь в зеркало».
Но эти разборки с самим собою, вступающие в резонанс с такими же разборками в душах читателей, и есть ведь литература, так что А. со своей «атакой стилем», уступая многим коллегам в летописании литературного процесса, переигрывал всех именно как писатель.
Ближе к XXI веку А., как и многие, признался: «У меня сейчас проблема. Мне стало скучно читать художественную литературу»[148]. Выручал, однако же, профессионализм, так что о новых книгах, в том числе о совершенно необязательных, порой случайных, он писал по-прежнему постоянно. И вообще очень много работал колонки в самых разных журналах и газетах, циклы телевизионных передач «Серебро и чернь», «Медные трубы», «Засадный полк», «Мальчики державы», «Охота на Льва», преподавание в Московском международном университете и Институте журналистики и литературного творчества, членство в редколлегии Новой российской энциклопедии, в жюри премии «Ясная Поляна».
Получал явно запоздавшие награды орден «Знак Почета» (1990), премии ТЭФИ (1996, 2004), правительства России (2010, 2015), иные всякие. Но для души и для собственных дочерей составлял многотомное «Родословие», не предназначенное для печати, и посвященную отцовской биографии книгу «Жизнь Иванова» успел даже увидеть изданной (2005).
А «в последний год жизни, как рассказывает друживший с ним В. Курбатов, Лев Александрович крестился и ушел, причастившись Святых Тайн. Вернулся домой в Ивановы»[149].
Соч.: Три еретика: Повести о Писемском, Мельникове-Печерском, Лескове. М.: Книга, 1988; Красный век: В 2 т. М.: Молодая гвардия, 2004; Жизнь Иванова. М.: Вагриус, 2005; Меч мудрости, или Русские плюс М.: Алгоритм, 2006; Распад ядра: В 2 т. М.: МФЦП, 2009; Рука творца: Значительные явления русской прозы за последние 50 лет, 19612011. М.: Известия, 2013; Откровение и сокровение. М.: Интернациональный Союз писателей, 2015.
Лит.: Чупринин С. Критика это критики. Версия 2.0. М.: Время, 2015. С. 94115; Эпштейн М. Фехтовальщик // Новая газета. 2019. 8 ноября; Памяти Льва Аннинского // Дружба народов. 2019. 12; Новиков Вл. Так и надо жить критику // Вопросы литературы. 2021. 2.
Антокольский Павел Григорьевич (18961978)
«Моя жизнь или, точнее, моя карьера была с самого начала печальна и малоудачна», уже за порогом семидесятилетия записал в дневнике А.[150]
Так ли это? Сын адвоката, помощника присяжного поверенного, он учился в Московском университете тоже на юриста, но жизнь свою мечтал посвятить театру. Однако же Е. Вахтангов, к чьей Студенческой студии в ранней юности прибился А., актером его «не признал». А. попробовал писать для студии пьесы, делать инсценировки, ставить спектакли самостоятельно и опять без большого успеха, снова «та же вторая роль», для молодого честолюбца едва переносимая. И лишь после многих проб, растянувшихся на долгие годы, стало постепенно ясно, что мечты мечтами, а его призвание в другом там, где не тебя выбирают, как в театре, а где ты сам, и только ты, отвечаешь и за свой путь, и за свои достижения.
Первые стихи А. появились в печати еще в 1918 году. А в 1922-м вышла уже и книга, за нею следующие: «Запад» (1926), «Третья книга» (1927), «Стихотворения» (1929), «Действующие лица» (1932), «Коммуна 1871» (1933), «Избранные стихи» (1933) Необыкновенно по своей природе общительный и необыкновенно для поэта доброжелательный, «неистощимый в своей энергии, как скажет о нем Е. Евтушенко, живчик русской поэтической культуры»[151] А. быстро вошел в писательскую среду, познакомился с В. Брюсовым, еще в годы революции дружил, как он сам вспоминает, с М. Цветаевой, стал замечен другими поэтами и критиками, неизменно указывавшими как на высокий версификационный уровень его стихотворений и драматических поэм, так, впрочем, и на их театральность, даже декоративность и уж точно на их оторванность от злобы дня политической и литературной. «Я, подводит А. итоги первому периоду своей биографии, становился известен, но никак не признан. Даже на I съезде писателей в 1934 году получил гостевой билет»[152].
И здесь, в тридцатые годы, у поэта, озабоченного своим местом в литературном процессе, было два, собственно, пути. Либо, изменяя самому себе и самого себя, переходить в стан ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, либо
А. выбрал переводы уже не только с европейских, как прежде, но и с языков народов СССР, много ездил по стране, принимал деятельное участие в неделях, декадах, месячниках многонациональной советской литературы, и это, надо думать, сыграло свою роль в том, что при первой раздаче писателям правительственных наград и он в 1939 году получил орден «Знак Почета».
А дальше война. Работа во фронтовом театре и в армейских газетах. Вступление в партию (1943). Трагическая поэма «Сын» (1943), посвященная памяти младшего лейтенанта Володи Антокольского, погибшего на фронте в 1942 году. Трагическое стихотворение «Лагерь уничтожения» о печально знаменитом Собиборе (1944) и написанный вместе с В. Кавериным очерк о восстании в этом лагере смерти (Знамя. 1945. 4)[153].
«В годы войны, вспоминает А., работал как никогда много». И после войны работал тоже много писал стихи, переводил, вел поэтический семинар в Литературном институте. И, продолжим цитату из дневника А., «казалось бы, передо мной очень широкая дорога, но тут-то и грянули 4849-й годы», когда уже ни Сталинская премия, присужденная в 1946 году за поэму «Сын», и ничто другое не могло его спасти от поношения и травли. Вроде бы и не за что было, но вот нашлось же.
Многие высказывания П. Антокольского, утверждала «Литературная газета» в номере от 12 марта 1949 года, могут соперничать с «откровениями» акмеистских или имажинистских «манифестов». Это он в 1948 году возглашал, что «поэтам ли говорить о колдовстве поэзии, когда они сами колдуны»; это он сетовал, что у одного из его студентов «нет обнадеживающих ошибок»; это его, наконец, «очень радовало пристрастие» одного из студентов «к сказке, к благодушной импровизации»
Из Литературного института его, естественно, вычистили, причем на собраниях особенно свирепствовала фронтовичка Ю. Друнина, заклеймившая «поэта-формалиста» и «растлителя творческой молодежи», который незадолго до этого отчислил ее из своего семинара[154]. Тираж уже отпечатанной первой книги А. Тарковского, редактором которой был А., уничтожили еще в 1946-м, а ему самому годы потребовались, чтобы восстановить и творческую форму, и репутацию.
Миновало, однако же, и это. Поэму «В переулке за Арбатом» (Новый мир. 1954. 11) нормативная критика еще поклевала, но положение А. в роли одного из мастеров старшего поколения упрочилось уже навсегда. И он сам, понимая себя как поэта-коммуниста, вроде бы стремился вести себя по-советски: подписал коллективное письмо с осуждением венгерских контрреволюционеров в ноябре 1956 года[155], признал на писательском пленуме в мае 1957-го «идейные шатания у некоторых элементов из кругов нашей интеллигенции»[156], согласился даже уговорить Б. Пастернака, чтобы тот забрал свой роман у итальянских издателей[157]
Но с души у него явно воротило. Что видно и по многим стихам, тогда написанным, хотя увидевшим свет после его смерти, и по его гражданскому поведению. Бойцом-антисоветчиком А. отнюдь не был, но в 1957 году письмом в «Литературную газету» он заступился за М. Цветаеву, чье наследие в очередной раз подвергли заушательской критике. В декабре 1962-го в споре с могущественным тогда А. Прокофьевым защитил творческий поиск В. Аксенова, А. Вознесенского, Б. Окуджавы и, конечно же, обожаемой им Б. Ахмадулиной[158]. В марте 1966-го поставил свое имя под «Письмом 62-х» в поддержку А. Синявского и Ю. Даниэля[159]. В мае 1967-го поддержал солженицынский протест против всесилия цензуры, так что и сам А. Солженицын особо отметил «пущенное в Самиздат письмо Павла Антокольского Демичеву хотя всё ещё в рамках партийной терминологии, но с пробивами честного сердца»[160]. А весной 1968-го, вновь оказавшись среди «подписантов», схлопотал и строгий партийный выговор
Перечитывая дневники А., видишь, что эти «пробивы честного сердца» давались ему человеку не самого храброго десятка и, уж повторимся, отнюдь не бойцу совсем не просто. Он для другого был создан влюбляться в таланты, поощрять их, ими восхищаться, и нам не забыть ни того, как в 19601970-е годы клубились молодые поэты вокруг А., ни того, что именно он дал рекомендации в Союз писателей Б. Слуцкому, Б. Окуджаве, И. Волгину, был редактором первой книги Б. Ахмадулиной «Струна».
«Он, процитируем Д. Самойлова, родился поэтом, и всегда для него это было самое главное. Сильнее напастей и бед, потерь и утрат»[161]. И его любили, ему посвящали стихи от Д. Самойлова («Удобная, теплая шкура старик. / А что там внутри, в старике? / Вояка, лукавец, болтун, озорник / Запрятан в его парике») до Я. Смелякова («Здравствуй, Павел Григорьич, / Древнерусский еврей. Здравствуй, дядька наш милый, / Дорогой человек»).
Очевидцы рассказывают, как, благодаря собравшихся на его юбилейный вечер в 1976 году, А. сказал: «Мне многие сегодня говорили о своей любви. А за что меня не любить? Я прожил восемьдесят лет. Я писал хорошие стихи. Я никому не сделал ничего плохого»[162].
И сказать так в ХX веке могли бы далеко не все.
Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 19711973; Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1982 (Библиотека поэта. Большая серия); Избр. произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1986; Дневник 19641968. СПб.: Пушкинский фонд, 2002; Далеко это было где-то: Стихи, пьесы, автобиографическая повесть. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2010.
Лит.: Левин Л. Четыре жизни: Хроника дней и трудов П. Антокольского. М., 1969.
Антонов Сергей Петрович (19151995)
Выпускник Ленинградского автодорожного института, в годы советско-финской и Великой Отечественной войны служивший в инженерно-строительных частях, А., как и многие, начинал со стихов. Однако по совету, как рассказывают, А. Ахматовой быстро переключился на прозу и почти тотчас успех: уже дебютный сборник его рассказов «По дорогам идут машины» получил Сталинскую премию (1951).
Третьей, правда, степени, в чем нельзя теперь не увидеть метафору всей дальнейшей литературной жизни А.: вроде и был он всегда на хорошем счету, но исключительно как бы в третьем или, в лучшем случае, во втором ряду советских писателей. В правление СП СССР его, начиная с 1954 года, разумеется, неизменно избирали, наградами не обходили. И книги издавались бесперебойно, и критика к ним благоволила, отмечая то внимание А. к морально-нравственным, как тогда выражались, проблемам сельских жителей, то деликатный психологизм, то мягкий, незаемный юмор. Шли и экранизации «Поддубенские частушки» (1957), «Дело было в Пенькове» (1958), «Люди на мосту» (1960), «Аленка» (1961), «Порожний рейс» (1963), «Знойный июль» (1965) не шедевры, конечно, но тоже вполне себе симпатичные ленты, дававшие неплохие сборы. По мотивам антоновских рассказов написал свою первую оперу «Не только любовь» (1961) входивший в славу Р. Щедрин, да и шоколад «Аленка», как поговаривали, получил свое название по имени не только дочери космонавта В. Терешковой, но и героини популярной повести А.