Так было с ним.
Щурясь от безжалостного света, Апрем взглянул на сияющий шар, повисший на бледном, словно вылинявшем небосводе. Шар медленно падал на него. Апрем подавил безотчётный ужас, глубокий, как инстинкт, и ему захотелось провалиться сквозь эту жёсткую горячую землю таким жалким и беспомощным он себе показался.
Но долг "Сынов Завета" сильнее страха, сильнее того, что притаилось там, глубоко в пещере. Не успел Апрем подумать об этом, как чужая воля непреклонная, враждебная хлестнула по пустыне, пронизывая каждую выемку в камне, каждое затенённое углубление, переполняя душу тревогой, нагнетая страх.
Движением воздуха, пахнувшего из недр Касьюн-горы, принесло протяжный вздох и зловонное дыхание. И тогда Апрем завалил камнем узкий вход в пещеру и засыпал песком все щели.
Медлить нельзя, надо отправляться в путь.
Напутствуя его, отец Афраат торопил:
Поспеши, сын мой, зло уже обрело плоть.
И, протянув остро заточенный каруд с широкой костяной рукоятью, предупредил:
Она носит цветные одежды и золотые браслеты, сурьмит брови и красит лицо. Но узнаешь ты её по особому знаку.
Двигаясь к цели, Апрем неустанно молился о том, чтобы Господь укрепил его дух, и, когда показались на горизонте первые дома, он вознёс благодарственную молитву.
В Низиббине было безлюдно и тихо, ни одна собака не залаяла, когда он шёл по улице. Но так было не всегда. Город не раз знавал нашествие врагов, он и сейчас под властью язычников-персов, свято хранящих веру своих отцов.
Дом, который искал Апрем, стоял на окраине. Это была ветхая мазанка, окружённая глинобитным забором. Апрем вошёл через тесную калитку в небольшой сад, сплошь усеянный финиками.
Когда он перешагнул порог дома, то почти ничего не увидел, в маленькое окошко почти не проникал свет, только почуял острый запах золы. Присмотрелся. Комната почти пустая пыльная циновка на земляном полу, белёные стены, узкая полоса сосновой скамьи. У скамьи женщина в цветной одежде. Она стояла к нему спиной, вдоль которой свисали две тугие косы.
Услыхав шаги, женщина обернулась. Чёрные глаза забегали, словно искали кого-то, пока не остановились на Апреме.
Она шагнула навстречу. Лицо, не прикрытое изаром, жёсткое, бледное, словно выжженное солнцем, а взгляд огненный, от него у Апрема вспыхнули щёки и уши.
Почему ты так беззастенчиво смотришь на меня, женщина? смутился он. Не должна ли ты опустить глаза в землю, когда стоишь перед мужчиной?
Она ответила сквозь зубы:
Вот ты и смотри в землю, ведь мужчина из земли сделан. А женщина взята из его ребра. Мне на мужчину и положено смотреть. Так ведь в твоих книгах написано?
Она засмеялась и, сложив косы на груди, стала распускать волосы.
И вдруг луч света упал на её шею. Апрем вздрогнул, словно ужаленный в самое сердце. Слева, под волосами, чёрная отметина, похожая на сплетение трёх змей. Вот он, знак! Строфалос.
Женщина нахмурилась.
Поклоняешься ли ты каким-нибудь идолам? надменно спросила она.
Он не ответил, глядя на неё из-под края куфии на смуглом лице женщины сияли глаза торжествующей Иштар. Апрем поразился невероятной смеси невинности и порока.
Но разве может быть одновременно свет и тьма? Разве могут быть уравнены Авель и убийца его Каин?
Тогда зачем ты явился ко мне? продолжала она, буравя его глазами.
Апрем отвернулся от этих пылающих провалов. Вниз, вниз, вниз казалось, они зовут его во тьму.
Господи! Укрепи руку мою! крикнул Апрем, выхватывая из-под аббаса кинжал Завета.
Но было уже поздно. Сухие узкие губы, похожие на трещину в камне, прошептали:
Нэг хоер гурав зургаа долооо
Предместье Петербурга, 1889 год
Не велели барыня никого пускать! бормотал лакей, неловко пятясь к плотно закрытой двери.
Дай пройти, велел поздний визитёр. Слышишь!
В комнату гость ворвался со словами:
Госпожа Липницкая! Простите великодушно! С великим трудом извозчика нашёл в Лисий Нос!
В полутёмной комнате вокруг большого стола сидели несколько человек, но он видел только её одну, расположившуюся в высоком кресле напротив дверей. Пламя пятисвечного канделябра освещало оливковую кожу, блестящие продолговатые глаза под широкими тёмными бровями, шоколадные кудри.
О, сколько мадригалов и элегий посвятил он этой дикой африканской красоте! Бессонными ночами он как одержимый записывал первобытные ямбы каких-то варварских псалмов, но она требовала от него совсем другие рифмы. Муза лирической поэзии, неоднократно изгнанная им, вскоре и вовсе забыла дорогу в его одинокую комнату на четвёртом этаже доходного дома на Фонтанке, окончательно уступив место другой, тёмной музе.
Мучительно долго смотрела на него Липницкая. Наконец, она изрекла:
Вы едва не испортили нам сеанс, господин Викентьев. А ведь вы, кажется, более всех желали присутствовать при материализации.
Усмехнувшись, она величественным жестом указала ему на стул подле себя.
Итак, господа, сказала Липницкая. Видите ли вы картину, что висит на стене позади меня?
Присутствующие молча закивали головами.
Прошу вас всецело сосредоточиться на том, что на ней изображено.
Викентьев с трудом оторвал взгляд от хозяйки и перевёл его на картину, но тут же понял, что ничего не видит, кроме золочёной рамы. Однако расспрашивать было некогда, потому что Липницкая уже положила руки на стол и произнесла:
Приди, о, светозарный дух!
Она обращалась к духу много раз подряд без перерыва, пока вдруг стол не пришёл в колебание.
Кто ты? медленно произнесла Липницкая. Назовись!
В ответ голос, похожий на клокотание мокроты в трахее, произнёс:
Я Ангалили, жрица Эрешкигаль
Откуда-то подул сырой ветер, и Викентьеву показалось, что он оказался посреди тропических болот. Он вглядывался во мглу, пока из тёмного пятна, обрамлённого золотом рамы, не выделилась фигура, огромная и плоская, как рептилия. Было слышно, как шуршит прибрежный камыш, чавкает ил и бурлит вода вокруг большого тела.
Викентьев вскочил со стула. Он отчётливо понимал, что находится в той же комнате, куда вошёл три четверти часа назад, но его собственные глаза Господь всемогущий! глаза видели совсем другое: из болота поднималась какая-то кряжистая туша.
Существо неторопливо приближалось, но в темноте Викентьев смог разглядел только сгорбленную спину и узкие плечи.
"Это человек, убеждал он себя. Господи, ну, не может же здесь, в доме камергера его императорского величества, оказаться Разумеется, человек, но с явными анатомическими аномалиями".
Как врач, Викентьев знал, что наличие подобных признаков говорило о нечеловеческом объёме костей и мышц в задней части тела.
Уронив стул, Викентьев попятился.
Голова существа ритмично раскачивалась между сгорбленных плеч, как голова змеи перед броском.
Что-то, какая-то конечность лапа, щупальце? присмотревшись, он явственно различил пять пальцев с жуткими длинными когтями отделилась от туловища.
Пламя свечей вдруг вспыхнуло ярко-ярко.
Обдав Викентьева запахом гнили, клацнула зубастая пасть, и раздались странные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь:
Нэг-хоер-гурав зургаа-долоо
Санкт-Петербург, 2019 год
Ночью над Лисьим Носом взошло солнце.
Огромный, серебристо-белый светящийся шар медленно падал на Ромэро.
Нэг-хоер-гурав-доров-тав-зурга-доло, чётко проговаривая каждую букву, произнёс он, наблюдая, как отсветы странного ночного светила разбрасывают по небу мятущиеся пятна.
Йоу! пьяно отозвался из глубины комнаты Сэйджи. Рулёзно, бро! Крутой рэп!
Это фонетическая каббала, идиот, бесстрастно ответил Ромэро.
Смутное желание идти на свет, прочь от этой тоскливой пустоты заставило его открыть обе створки окна и сесть на подоконник, свесив ноги наружу.
На мир за пределами огромной сияющей сферы бесшумно наползала чёрная, угрюмая тьма
Проснулся Сэйджи от странных клацающих звуков.
Капец, как пить охота! хриплым спросонья голосом пробормотал он.
Тошнило даже от мысли о смене позы.
Где мы? Слышь, Ромэро?
В ответ где-то завыла собака.
Сэйджи с трудом повернул голову.
Э! Хорош прикалывать. Ромэро!
1.
Герман чувствовал, что сегодня всё пойдёт не по плану. С самого утра ему не хотелось входить во чрево приземистого здания райотдела МВД, смотреть на серые стены, щуриться на тревожный свет люминесцентных ламп. Уныло шевелилось в груди нехорошее предчувствие. Вечером он собирался съездить к родителям, забрать дочку и провести с ней вдвоём ближайший уикенд. Заказать пиццу, посмотреть "Войну миров". Дочка обожала этот фильм, и именно с него обычно начинались осенние каникулы, когда бывшая жена привозила дочь к нему.
Держи, Сороковых! дежурный протянул ему папку. Парень третьекурсник РГИСИ. После пьянки в старом особняке, что в Лисьем Носу. Ну, этот, как его Дом с химерами!
Опять старый особняк, вздохнул Герман. Тот, что на пустыре?
Ага, кивнул дежурный. В девяностом, помню, сатанисты там собирались, было дело. Один в дурку угодил, другого собаки насмерть загрызли бродячие, остальные разбежались. В общем, давай, капитан, разберись.
"Выходных не будет", подумал Сороковых, открывая папку с розыскной ориентировкой.
С фотографии на него смотрел парнишка лет двадцати. Задиристый взгляд, на шее странная татуировка в виде трёх сплетённых змей. Рэпер по прозвищу Ромэро.
Сороковых уселся перед компьютером и поискал пропавшего в служебной базе. Парня не было ни среди живых, ни среди мёртвых. Герман взял данные свидетелей и вышел на улицу.
Как же недружелюбно, даже зловеще выглядело всё вокруг в это пасмурное ноябрьское утро!
Водитель Акишев, скрестив руки на груди, молча созерцал капот "УАЗа Патриот". В уголке рта вспыхивал огонёк сигареты. Сороковых до чёртиков захотелось курить.
Поехали, хмуро сказал он Акишеву.
Есть, товарищ капитан.
Съехав с моста Белинского, "УАЗ" свернул налево и покатил по Моховой. Возле учебного театра РГИСИ Акишев заехал в арку и припарковался возле стены, сверху донизу расписанной граффити.
На входе в театр Сороковых встретили две ухмыляющиеся физиономии скульптурных сатиров и заспанное лицо охранника.
Оперуполномоченный Приморского ОВД капитан Сороковых, представился Герман. Вызовите-ка мне
Он назвал фамилию.
Щуря мутные от недосыпа глаза, охранник потыкал пальцем по кнопкам коммутатора.
Парень, что видел пропавшего последним, выглядел озадаченным.
Ты Сэйджи? спросил Герман для разгона, переводя взгляд на серьгу в ухе. С какой целью вы с Ромэро поехали в заброшенный особняк в ночь на шестнадцатое ноября?
Thematic party, буркнул парень, накидывая на голову капюшон. Типа, "Боги древнего мира".
Кто ещё присутствовал? Узнать кого-нибудь сможешь?
Какой там! Народу было человек двадцать. Все в прикидах, в масках.
А кто организатор?
Группа ВКонтакте, "Тривия Перепутья" называется. Там деваха одна, ну, админ группы вроде. В общем, она всех собрала.
Запомнил её?
А то! отозвался Сэйджи. Красивая. Крутая. Как София Бутелла в "Мумии".
Когда Сороковых открыл дверь "УАЗа", Акишев сидел, положив руки на руль.
Давай в отдел, велел он водителю, пропуская вперёд Сэйджи. Словесный портрет надо составить.
Вернувшись в отделение, Герман довольно сидел у компьютера, изучая каждое слово: почта Ромэро, аккаунты в соцсетях, отсмотрел контент группы "Тривия Перепутья".
У каждого сообщества какая-то цель. Согласно вводной статье, целью "Тривии" была популяризация эзотерических и оккультных знаний. Всё в русле программы, грамотно пропущено через фильтр, чётко отсекающий сомнительное, без лишних слов и непотребных тем, но балансируя на краю дозволенного. Информации о мероприятии в Доме с химерами никакой. Фотографии удалены, на связь админы не вышли.
А вот теперь, пожалуй, в Лисий Нос, сказал Сороковых.
Ехали медленно. В тусклом пасмурном свете проспект кое-где поблёскивал огнями фонарей и окон. На Богатырском в это время полно народу, но чем дальше от центра они удалялись, тем людей становилось меньше.
Жизнь городских окраин Облупившиеся фасады многоэтажек, неработающие лифты, своеобразный язык, хмурые физиономии нетрезвых граждан, изъясняющихся на каком-то межгалактическом наречии Депрессивно. Но главного это не меняет. От центра до окраин одно и то же: ложь, предательство, измена. Жизнь. Смерть.
Сороковых листал материалы ориентировки. Под фотографией Ромэро лежал мятый листок с каким-то безумным текстом, не очень внятным, но рифмованным. На месте заголовка три буквы: Л.Г.Н.
слушай, брат,брось пустые дебаты.просто это напрасные энергозатраты.я в аду.ад не огонь, а зловонная лужа.я никого здесь не знаю, и никто мне не нужен.это просто жуть, не могу смотреть без дрожи.я один, мне никто не поможет.здесь нет людей, одни собаки,но не хаски, бладхаунды, хововарты.мы в ином измерении, в ином стандарте.мы адские псы. мы псы Гекаты.Вспомнились слова Сэйджи:
Ромэро мечтал написать текст, который сможет вывернуть душу наизнанку
Герман разозлился и захлопнул папку. Читали бы свой рэп по клубам, в тепле, в сухости! Нет, всё приключений ищут, обязательно надо было на заброшку тащиться.
"УАЗ" подъехал к повороту в сторону Дома с химерами. Дорога здесь обрывалась. Впереди пустырь. Ни фонарей, ни асфальта.
Дальше я пешком, осмотрюсь, сказал Сороковых водителю. Заедешь за мной примерно через час.
Если что, я на связи, кивнул Акишев.
Машина тронулась с места и вскоре исчезла за поворотом.
Стоя на тротуаре с противоположной стороны дороги, Герман изучал здание.
Ох, не нравилось оно ему! Старый неосвещённый трёхэтажный дом, кажущийся небрежно вырезанным из чёрной бумаги и наклеенным прямо на серое небо. Угловатое строение с облицованными камнем стенами и высоченной оградой напоминало крепость века что-нибудь семнадцатого-восемнадцатого. По сути, оно и было крепостью кирпично-бетонным бастионом питерской окраины. Здесь легко спрятаться и отсидеться под надежной охраной крепких чугунных ворот. Может, Ромэро так и сделал?
Герман задержался у тяжёлых ворот, рассматривая витиеватые гербы, заключённые в круглые медальоны. "Химеры", неприязненно подумал он, сквозь причудливый узор чугунины глядя на пространство двора.
Ноябрь в этом году выдался тёплый, но остывшая земля казалась колючей, и Герман энергично зашагал по дорожке, выложенной потрескавшейся плиткой.
На входной двери висел большой навесной замок, что называется, "амбарный", но незапертый, а просунутый дужкой в петлю. Вокруг не было, в принципе, ничего примечательного, одно слово заброшка, но что-то иррациональное заставило Германа вглядываться в окружающее внимательнее.
Он снял замок и толкнул дверь.
Дом был весь какой-то сквозной, снаружи вроде крепкие стены, а внутри пустота. В центре деревянная лестница, в целом неплохо сохранившаяся, только кое-где не хватало ступеней.
Герман запрокинул голову. Вокруг лестницы, как в амфитеатре, поднимались этажи. Ветер шелестел обрывками обоев и шевелил лоскуты кое-где сохранившихся занавесок.
Вдруг краем глаза Герман заметил движение, кто-то бесшумно скользнул в парадное. Он быстро оглянулся женщина, одетая во что-то тёмное, метнулась и исчезла, только стук каблуков какое-то время звучал, но вскоре и он стих.
Полиция! громко сказал Герман, делая шаг вперёд. Выйти и предъявить документы!
Никакого ответа. Одновременно за поясом затрещала рация, оттуда донёсся надтреснутый голос, похожий на механическое эхо, слов было не разобрать.