На улице, переходя через дорогу, девушка достала дитя из коляски. Движения особого не было, но всё же безопасность ребёнка молодая мама ставила выше всего. Кроме того, она рассудила, что на руках дочке будет интереснее, чем лежать и смотреть на одни и те же облака.
На дороге она повстречала мать, но не узнала, подумала, что соседка. Поздоровались, остановились. Ольга Фёдоровна, хищно улыбаясь, протянула руки, чтобы подержать внучку, но Света вцепилась в дочь мёртвой хваткой.
Понимаешь, я-то похорошела, но всё ещ пахнет от меня старухой, пожаловалась мать.
Света ничего не поняла, сказала: "Спасибо, и вам" и хотела уйти, но Ольга Федоровна резво выхватила ребёнка из её рук и подсунула вместо него старую Светину куклу.
Женщина подошла к луже у обочины и положила в неё синее дитя. Глядя, как девочку с чавканьем засасывает в грязь, она, скрестив пальцы, забормотала: "Возьми её, ванильями хочу пахнуть, возьми, вишь кака маленькыя, хорошенькыя!" Лужа в последний раз чавкнула, и женщина поднесла к носу подол своей клетчатой юбки. Она с наслаждением втянула сладкий воздух.
Света не видела ничего вокруг. Её пронзило всепоглощающее осознание, что она касается сейчас не своей дочери, а её одежды. Она представила и ощутила мельчайшие ворсинки, сухие и колючие волокна полотна По спине и шее неприятно щекотнуло, ладони вспотели. Она тряхнула плечами и с отвращением бросила ребёнка обратно в коляску.
Улыбаясь приветливым солнечным лучам, радуясь свежему ветру и щебету птиц, девушка дошла до парка и села на скамейку, чтобы покормить дочь. Поблизости никого не было. В отдалении, на детской площадке, играли в догонялки дети, поливая друг друга водой из игрушечных пистолетов.
Света тщетно пыталась дать ребёнку грудь. "Неужели сытая?" подумала она, припоминая, когда в предыдущий раз кормила. Вдруг у одной из девочек, резвящихся на площадке, слетел с волос большой розовый бант. Подхваченный ветром, он устремился прямо к раскрытой груди Светы и через мгновение со шлепком приклеился к голой плоти. Девушка отлепила бант от себя, вздрогнув от скрипа мокрой ткани между пальцев, и швырнула его на землю так, будто он был живым и опасным.
Страх быстро отступил, и девушка ощутила усталость. Возвращалась тем же путём. На дороге её разбудил протяжный гудок. На этот раз Света не вынимала ребёнка из коляски и, отскочив от резкого звука, опрокинула коляску и выронила дочь на асфальт.
Из окна пронесшегося автомобиля вылетела игрушка. На мгновение девушка оторопела в необъяснимом ужасе. Перед ней в пыли лежала кукла с проломленной кудрявой головой и её ребёнок: целый и невредимый, живой, смеющийся. Но отчего ей было страшно? Так страшно, будто в груди копошится клубок змей? Она не смогла ответить на этот вопрос, и змеи уползли вглубь, туда, где Света их не ощущала.
Когда утомлённая Светлана вернулась домой, её необычно весело встретил Иван. Будто ждал её, будто хотел увидеть! Девушка уложила малышку спать и радостно пошла в ванную. Усталость развеялась, и Света с удивлением обнаружила, что хочет провести с мужем романтический вечер. Но прежде следовало побрить ноги, чтобы прибавить себе уверенности и намекнуть о намерениях любимому.
Побрив ноги, Света заметила, что и руки у неё неприлично волосатые. Она провела по ним лезвием. Безрезультатно. Обезьяний мех ни в какую не поддавался. Она огляделась и увидела на раковине, рядом с собой, опасную бритву. Должно быть, мужа? Прежде Светлана никогда её не видела, а сейчас та оказалась под рукой как раз, когда нужно! Девушка осторожно взяла бритву, посмотрела в стеклянные глаза в отражении и, прижав лезвие к запястью, повела его вверх.
В этот момент Ольга Фёдоровна вернула себе бесплатный проезд в транспорте и льготы на коммунальные услуги.
Безмерно счастливый Ваня с букетом искусственных гвоздик вошёл в ванную, где лежала изрезанная Света. С облегчением вздохнув, он полез в кровавую воду и, наслаждаясь женой как никогда, захлебнулся.
Ваня вернулся к родителям и всё вспомнил, пока они его ели. На Ванину могилу пришёл Дневной.
Свету завернули в саван, заперли навеки с тканью, обжигавшей воспоминанием о смерти дочери. Змеи выползли из Светиной груди и обвились вокруг.
Молодая, очаровательная брюнетка, завёрнутая в аромат ванили, как в шаль, зашла в переполненный трамвай и, наклонившись над тощей, лысой девицей, грозно сказала:
Уступи место! Постыдилась бы
Пассажиры трамвая одновременно поднялись и обступили Ольгу. Полчища надсадно рыдающих теней толкнули женщину к выходу. Волосы Ольги Фёдоровны вмиг поседели, вагон заволокло стариковым запахом.
На следующей остановке её уже ждала зловонная, бурлящая лужа.
День Колобка
Мой милый старик, как же я рад видеть твои смеющиеся глаза! Старушка любимая, почему мне так тяжко на душе?
Отчего мне больно видеть этот короб и сусеки, отчего мне кажется, что это не кузница моя, а гроб? Ну же, родители, ответьте: что за тревога меня переполняет? Скажите, что это пустое, скажите, что я могу остаться с вами навечно!
Я знаю, что не могу. Меня зовёт дорога похоронным звоном. И я должен вас покинуть, чтобы пройти свой путь и достойно встретить смерть.
Не плачьте. Я вернусь. Прощайте Всего-то надо спрыгнуть с окна на лавку и запустить колесо. Однако как ласково сегодня греет солнце! Ах нет, не должно нежиться в небытии, как бы ни ласкало треклятое светило
Прыжок!
Удар об лавку смял бока, вековая пыль с половиц залепила поры, двери не остановили, не задержали, не защитили: выпустили в горестный мир, таращась вслед смертнику распахнутым оком. Порог слабо попытался спасти, встав на пути, или только сделал вид, чтобы облегчить совесть. Чрез сени последний вздох дома на чистилище крыльца и дальше: во двор, пропахший разложением, минуя ворота, рассеивающие даже воспоминания о надежде, прямиком в гнетущее будущее.
И вот уж скачет первый вестник скорой гибели.
Нет, заяц, я умру не так. Лишь часть души отдам тебе, ушастый. Слушай же мою песню о любви и смерти, поплачь немного о доле бедного горемыки, и прощай!
Второй гонец спешит, предрекая ужасные страдания и одновременно конец всякому горю.
Нет, волк, я умру не так. Лишь часть души отдам тебе, зубастый. Слушай же мою песню о любви и смерти, поплачь немного о доле бедного горемыки, и прощай!
Совсем я близко к мраку подобрался. Повеяло падалью. Третий пророк мне повстречался.
Нет, медведь, я умру не так. Лишь часть души отдам тебе, мохнатый. Слушай же мою песню о любви и смерти, поплачь немного о доле бедного горемыки, и прощай!
Вот так я умру. От этих жёлтых раскосых глаз.
Ну здравствуй, лиса.
Лиса с хрустом откусывает румяный кусочек хлеба. Жуёт, смакуя. Разламывает пышную булку пополам и выгрызает пористый мякиш. Смахивает пушистой лапкой крошки с мордочки и хищно вгрызается в корочку.
Картинка застывает. Маленькая белая стрелка опускается вниз, туда, где её уже ждёт шарик на тонком рельсе. Стрелка тянет шарик назад, откуда пришёл. Картинка оживает.
Голый Шарин вновь пересматривал любимую сказку, когда на него запрыгнула рыжая обнажённая девушка с пушистым хвостом.
Съешь меня, красотка, с придыханием попросил мужчина.
Рыжая, облизнувшись, скрылась за круглым животом Шарина. Шарин издал протяжный стон, поглядывая на экран. Колобок катился, слюна наполняла рот мужчины.
Рыжая дёрнулась, мужчина вскрикнул, а через мгновение девушка показалась из-за глобуса живота с кровавым ошмётком в зубах.
Шарин улыбнулся ей и попросил подождать. Он дотянулся до телефона, включил камеру.
Ешь меня, детка!
Счастливый Шарин без ног и рук пересматривал только что снятое видео. Рыжая отгрызала куски белой плоти под судорожные крики мужчины.
А теперь отправь это в чат, сказал Шарин, протягивая свой телефон девушке. Напиши: "Сестрицына огонь! Это лучшая днюха в моей жизни! Продолжение следует" и смайлик. Отправила? А теперь займёмся продолжением
У Побегайкиной звякнуло уведомление. Блондинка с разорванной верхней губой разблокировала мобильный. На заставке они с Шариным целуются. Зашла в чат, открыла видео. Нос защипало, глаза намокли. Она достала из шкафа стопку и налила в неё морковной настойки.
Лохматый Серобоков точил клыки, когда пришло сообщение. Он посмотрел видео, рыкнул и метнул напильник в прикреплённое к стене фото Шарина. В заплывшем лице друга уже торчали дротики и ножи.
Волосатый амбал Косолапко после видео Шарина открыл пустой холодильник. Даже никто не повесился. Он топнул ногой и проломил пол. Извинился перед соседями снизу, в него бросили плесневелым сухарём. Косолапко сокрушённо забрался под одеяло и погрузил кулак, с зажатым в нём сухарём, в рот.
Прекрасная обнажённая Сестрицына облизывала окровавленные пальцы. Шарина не было.
Алекс Лоренц
Три Лица
Случай на Чусовой
"Когда на Чусовой резко меняется погода, остерегайтесь числа три. Возвращайтесь лучше домой от греха подальше".
Сергей, бомж с вокзала Пермь Вторая, кандидат филологических наук
Ну что, поворачиваем? Возвращаемся на станцию?
Это ж долго!
Долго не долго, а тут оставаться околеем. На станции хотя б люди живут.
Шум реки Чусовой, вдоль которой путники прошагали двадцать километров от захолустного полустанка, давно стих позади за снежной стеной.
Апрель месяц. Теплая солнечная погода давно устоялась, так что четверо старых друзей наконец собрались в пеший поход, о котором вели разговоры последние три года. Из Перми выехали за полночь. Подремали в одной электричке, потом в другой. Вышли в отправном пункте пешего маршрута на станции Рыбье Болото. Добрались до Чусовой и двинули вдоль русла вниз. Так ни карта, ни навигатор не нужны идешь себе и идешь; главное, чтоб река оставалась на виду тогда точно не заплутаешь.
К наступлению темноты планировали добраться до покоса у камня-бойца Хултум, где раньше была деревня с тем же названием. Там поужинать консервами с хлебом, выпить водки, потрещать за нелегкую семейную жизнь, заночевать, а наутро двинуться восвояси.
Димон, Леха, Саня и Петька четверо тридцатилетних мужиков. Офисный работник, ремонтник-самоучка, дизайнер-фрилансер и университетский преподаватель экологии. Учились когда-то в одном классе. Не бросали друг друга все годы после выпуска.
Петька бородатый эколог, опытный по части походов сам спланировал путешествие, выбрал маршрут. К слову, раньше ему здесь хаживать не доводилось, но опасаться, мол, нечего, раз весь путь лежит вдоль Чусовой.
Шагать было весело и легко. Сальные шуточки с крепким матом сыпались, словно из волшебной сумы. Вокруг ни души. Вовсю светило ласковое апрельское солнце, заливались радостно птицы.
Только вот до Хултума путники так и не добрались.
Около четырех пополудни откуда ни возьмись налетел злой колючий ветер, а небо затянула необъятная свинцово-серая, почти черная туча. Повалил крупный снег.
Тут-то веселье и поутихло.
Еще с час они молча брели вереницей по тропе, которую все сильнее заметало. Температура стремительно падала. Обманули синоптики, черти! Ни в одном прогнозе не намекнули на такой поворот событий. Оделись путешественники тепло, но все же совсем не для зимы.
Около пяти пополудни, когда тропу основательно замело и повсюду выросли сугробы, Петька стал что-то сосредоточенно искать на бумажной карте, которую свирепый ветер норовил вырвать из рук. Электронным навигаторам Петр не доверял: бесовская это, мол, хреновина всегда врет и заводит не туда; лучше, дескать, по старинке.
До Хултума по такому снегу не дойдем, удрученно признал он. Еще целых десять километров. Можем свернуть вот сюда, отряхивая снег с густой бороды, он указал на ответвление от прибрежной тропинки, уходившее в лес. Через километр деревня Пять Сычей. Полсотни домов. Попросимся на постой.
Коренастый Леха ремонтник с присущей ему практичностью попытался возразить: не стоило бы, мол, от Чусовой отходить так далеко, особенно в лес; по такому-то снегу и заблудиться недолго; на метр впереди ни зги не видать. Но остальным так хотелось согреться, поесть и нагрузиться водкой, что они и слушать не стали.
Они тащились растянутой цепью по занесенной снегом лесной тропе, отмахали намного больше обещанного Петькой километра, а деревня Пять Сычей так и не показалась. Только снег, валуны уральских предгорий да потрескивающие от внезапного мороза деревья. Ветер выл, хлестал снегом в лицо, ослеплял.
Ну что, поворачиваем? предложил толстый Саня. Возвращаемся на станцию?
Это ж долго! воскликнул щуплый Димон.
Долго не долго, а тут оставаться околеем. На станции хотя б люди живут.
Смотрите-ка! воскликнул Петька, указывая пальцем вперед. Я что-то вижу, он сорвался с места и побежал трусцой. Остальные следом.
Эколог остановился у торчавшего из земли деревянного столба с неопрятной табличкой на кривом ржавом гвозде. Надпись было не разобрать краска почти стерлась.
Это Пять Сычей! обрадовался Петька и улыбнулся во всю ширь своей бороды. Точно Пять Сычей!
А почему на карте они показаны на километр раньше? засомневался Леха.
Значит, карта неточная, быстро нашелся эколог. Место ведь глухое. А может, в последние годы хаты, что стояли ближе к реке, опустели и исчезли.
Исчезли, тупо повторил Димон.
Ладно, пойдемте, нам в эту сторону, позвал Петька.
А ты почем знаешь? спросил Саня. Тут тройная развилка. Дороги-то, поди, скоро совсем заметет. Потом и вернуться не сможем, если что. Заблудимся к хренам.
Видишь, куда стрелка показывает?
Остальные пригляделись: табличка, оказывается, была не просто табличка, а вырезанная из щербатой доски стрелка-указатель. Если считать с левой стороны, то идти нужно было по третьей дорожке из трех.
На лес опустился полумрак. Ребята замерзли как додики. Под носами наросли сосульки.
Среди деревьев показался просвет. На небольшом холме виднелись три дома. Если считать слева, то лишь третий выглядел жилым. Первый стоял заколоченным, у среднего провалилась крыша.
Это и есть твои полсотни домов? усмехнулся толстый Саня.
Ну, карта старая, советская, оправдался Петька. Давайте к третьему дому.
Пока пробирались к жилищу, утопая в снегу по щиколотку, вдали раскатился эхом низкий, утробный отрывистый рев.
Что это?! перепугался Димон.
Кажись, человек, отозвался Леха не то в шутку, не то всерьез.
А мне думается, не станет человек так реветь, сказал Петька. Медведь, верняк.
Медведь ниже ревет.
Ладно, харэ сиськи мять, пойдемте в дом.
Петька громко постучал в дверь. Затем еще раз. Потом Леха отодвинул его, схватился за ручку и дернул на себя.
Дверка открылась. Изнутри хлынуло тепло с прелым запахом деревенского жилья.
Четверо переглянулись.
Заходим, заходим, поторопил Леха. Тепло не выпускаем.
Они ввалились, последний плотно закрыл за собой дверь.
Тесные темные сенцы. Чугунные горшки в углу. Старые кирзовые сапоги. Одинаковые серые фуфайки на вбитых в стену гвоздях.
Э-э-э-э-эй! позвал Петька. Есть кто?
Видать, хозяин отошел.
Хорошо, если не в мир иной.
Петр приоткрыл дверь в комнату. Внутри грубо тесаный стол, три табуретки, похожая на лагерные нары кровать. На полу вытертый половик.
На столе в тарелках хлеб и сало. Свежие.
Натопленная глиняная печь чуть слышно гудела жаром. Леха приоткрыл заслонку, заглянул.
Дровишки-то почти прогорели. Наверное, хозяин в лес отправился.