Да нет, не будет никакого «если что». Дюк прав: если бы она успела кому-нибудь проболтаться, их давно уже повязали бы. Или все же только его, Ваську?
Он посмотрел на расслабленного Дюка почти с ненавистью.
Дмитрий Козин Дюк, как он сам себя называл еще со школы, чтобы опередить желающих придумать кличку по ненавистной фамилии провожал взглядом лавирующего между столами приятеля, и до белых костяшек сжимал в кулаке пустую сигаретную пачку. То, что Васька заистерил на ровном месте, явилось для него полной неожиданностью. Даже после его звонка Дюк не поверил, что все настолько серьезно. Васька вообще любит преувеличивать и драматизировать. Любой водитель, не пропустивший его на переходе, сразу объявляется врагом рода человеческого. А уж если кого-то угораздило облить зазевавшегося Ваську водой из лужи пиши пропало, Киреев будет бушевать дня два.
Поэтому его вопли о том, что следователь «все знает», или, по крайней мере, подозревает, не показались Дюку поначалу стоящими внимания. Решил, что Васька в своем репертуаре, делает вселенскую трагедию из пустяка. Но увидев взбудораженного приятеля воочию, Дюк понял, что дело плохо.
Васька нервничал по-настоящему. Испугал его следователь всерьез. Интересно, чем? Что такого он спросил, заставившего Ваську совсем потерять голову?
Конечно, смерть Киры случилась очень некстати. Сейчас, когда нервы и так на пределе, такое потрясение совсем ни к чему. Но не отменять же все в последний момент! Не бросать же полугодовую подготовку только потому, что излишне нервной дамочке приспичило прыгнуть с крыши! Все уже на мази, осталась самая малость. И главное, если сейчас отменить, потом ни за что не удастся уговорить Ваську начать все заново. Он и так за эти полгода извел Дюка своими сомнениями и нытьем. «А вдруг не получится? А вдруг поймают? А вдруг узнает кто-нибудь?». Двадцать раз пожалел, что связался. Но без Васьки ничего бы не получилось, самому Дюку светиться было нельзя.
Как же не вовремя погибла Кира! Кто бы мог подумать, что Васька таким нежным окажется, занервничает? Казалось бы, кто она ему, чтобы так переживать?
Дюку вдруг стало очень холодно. Работающий в подвальчике кондиционер, казавшийся до этого спасением от изнуряющей майской жары, вдруг стал невыносимым. Куда же они его так гоняют, градусов пятнадцать всего, наверное.
Дюк комкал сигаретную пачку ледяными пальцами и заставлял себя думать, что пробивший внезапно озноб это от кондиционера, а совсем не от пронзившей мозг ледяной иглой догадки.
Васька занервничал в ответ на невинный вопрос следователя о работе не просто так. Он побоялся, что следак уцепится за эту ниточку, и вытянет всю комбинацию, увяжет, чего доброго, со смертью Киры, так опрометчиво им отказавшей
А так ли случайна была ее смерть? Очень уж вовремя решила покончить со всем дамочка, не отличавшаяся при жизни особой эмоциональностью.
Да-да! Ведь впечатлительной истеричкой Дюк называл ее мысленно. Чтобы убедить самого себя, что ничего опасного не произошло, просто трагическое стечение обстоятельств. Но слишком неожиданно упала Кира. И слишком нервничает Васька, слишком боится. И если перестать врать самому себе, то надо вспомнить, что самого Васьки в тот момент в поле зрения не было. Дюк хорошо помнил только Зиновьева, склонившегося над мангалом и ворчащего, что шашлыки поресохнут, если все будут бродить неизвестно где.
Васька «бродил неизвестно где», когда раздался короткий Кирин вскрик, а потом оказался рядом с упавшим телом раньше всех
А сейчас распсиховался от обычного вопроса следователя
Дюк закрыл глаза и, как в детстве, попросил тихим шепотом: «Пожалуйста, пусть это окажется неправдой!».
Глава 7
Март
Кира Владимировна, вас спрашивают. Дверь приоткрылась на пару секунд и тут же захлопнулась, не дав толком рассмотреть, кто крикнул на бегу про интересующегося посетителя.
Кира, вздохнув, поставила на стол только что налитую чашку чая, одернула блузку и вышла, задержавшись на секунду перед самой дверью. Наверняка «спрашивал» кто-то из возмущенных посетителей, а значит, нужно было приготовиться к слишком эмоциональной беседе.
Утихшая было головная боль снова толкнулась в висок сначала осторожно, а потом все смелее, осваиваясь надолго. Кира вдохнула два раза, глубоко, не торопясь, и, улыбнувшись, шагнула в операционный зал. Поискала глазами возмущенного клиента обычно у нее сразу получалось выделить из толпы того, кто хочет во что бы то ни стало увидеть старшего кассира. По возмущенному лицу и излишне нервному поведению.
Сейчас таких в зале не было. Кира несколько раз прошлась взглядом по немногочисленным посетителям никто не выказывал признаков нетерпения, и тем более, не возмущался вслух. Она уже хотела было спросить у администратора, кому понадобилась, и даже повернулась в сторону администраторской стойки, когда прямо над ухом прозвучал тихий голос, заставивший ее вздрогнуть:
Привет!
Кира зажмурилась крепко-крепко, с отчаянной детской надеждой, что если зажмуриться, то все пройдет, повернулась, и только тогда осторожно открыла глаза.
Ничего не исчезло Паша стоял перед ней, совсем близко, так что отчетливо слышался запах его одеколона. Цитрусовый, с легкой древесной ноткой, машинально отметила Кира. И тут же похвалила себя, что стоя так близко к нему, чувствует только запах, только парфюм, и ничего больше. Значит, не прошли даром эти почти шесть лет. Значит, получилось избавиться от той любви, как от изматывающей хронической болячки.
Она улыбнулась дежурной, «рабочей» улыбкой:
Привет! Рада тебя видеть.
Сказала, и тут же поняла с ужасом, что правда рада. Рада изо всех сил, до пузырящегося, как шампанское, счастья. И сразу же, не давая опомниться, вернулась старательно забытая дрожь в кончиках пальцев, и холодок внутри, и слабость в коленках.
Не получилось. Не удалось избавиться и забыть мучившая ее когда-то любовь никуда не пропала, просто притаилась глубоко, в самом потайном уголке души, чтобы возникнуть вдруг, спустя почти шесть лет, обрушиться на плечи камнепадом.
Кира улыбнулась еще раз, старательно растягивая губы.
Улыбка, надо думать, получилась жалкой. «Никого ты не обманешь, мелькнуло вдруг в голове. Ни его, ни себя». От мысли этой, такой простой и очевидной, стало совсем плохо. Она оглянулась затравленно, будто ища спасения у людей в зале.
Никому не было до нее дела, у всех свои заботы. Впрочем, нет. Кое-кто наблюдал за ними с интересом. Из крайней консультантской кабинки, навалившись внушительной грудью на стол, выглядывала Татьяна первая сплетница, и к тому же известная фантазерка.
Паша оглянулся вслед за Кирой, усмехнулся, встретившись взглядом с ничуть не смутившейся Татьяной, и предложил:
Давай на улице поговорим?
Кира метнулась одеться, ругая себя за то, что снова бездумно исполняет любую его идею. Хотя, что тут такого уж противоестественного? Она и сама собиралась предложить уйти куда-нибудь, подальше от любопытных глаз. Паша просто успел сказать раньше.
Она накинула пальто, несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь унять колотившееся сердце. Ничего особенного не происходит, просто зашел старый знакомый. Да-да, именно так: просто старый знакомый. Давно уже пора перестать вскидываться, как девочка, при каждом телефонном звонке
Шапку надевать не стала, подумала, что в крайнем случае накинет капюшон. Да и не собирается она долго стоять на улице, работу никто не отменял. Поговорит немного ни о чем, перебросится парой дежурных фраз «Как жизнь?», «Как дела?» и вернется. К работе и к привычной жизни. Не нужны ей больше никакие страсти и волнения. И Паша ей больше не нужен. Надо об этом все время себе напоминать.
Паша направился было к выходу, но она придержала его осторожно за локоть и кивнула вглубь зала, в сторону служебного входа. Стоять на парадном крыльце, на глазах у охраны и посетителей, совсем не хотелось.
Двор колодцем выглядел темным и мрачным. По крайней мере робкое мартовское солнце его, в отличие от проспекта, не заливало. Возле самой двери вольготно раскинулась никогда не просыхающая лужа, по краям покрытая причудливыми ледяными обломками. На противоположной стороне, почти у самого забора, Кира заметила освещенный солнцем пятачок, и, ни слова не говоря, направилась туда. Почему-то казалось, что там будет гораздо теплее.
Они остановились друг против друга (Паша подошел совсем близко, так что она снова почувствовала древесную нотку сквозь плотную завесу цитруса), недалеко от въездных ворот, рядом с будкой охраны. Охранник скользнул по ним ленивым взглядом, но ничего не сказал. Ему не интересны были те, кто выходил из банка. Его работа была проверять тех, кто въезжает снаружи.
Кира так старалась, чтобы Паша не догадался о переполняющей ее радости, что совсем не слышала, что он говорил. Просто смотрела, не отрываясь. Старалась сохранить «нейтральное» выражение лица.
Получалось плохо. Лицо-предатель так и норовило распуститься в дурацкую гримасу счастья. Кира прикусила нижнюю губу и попыталась сосредоточиться на разговоре.
Разговора, впрочем, тоже не получалось. Паша сначала спрашивал что-то, но поняв, что ответов все равно не дождется, бросил это дело и смотрел на нее молча, согревая ледяную Кирину ладошку в руках.
Ворота с шумом разъехались, впуская во двор инкассаторский броневичок. Кира машинально оглянулась на него, совсем несерьезный, игрушечный, с виду. Это была одна из двух новых машин, недавно купленных. С виду совсем малютка, а на самом деле
Водитель подъехал к самому входу, сдал назад так, чтобы боковая дверца броневичка оказалась напротив входной двери. Как будто не во дворе родного банка был, а в тылу врага, в любую минуту готовый к неприятностям.
Из машины выбрались двое инкассаторов. Первый нес в каждой руке по два почти полных мешка. Второй шел налегке: открыл входную дверь, аккуратно прикрыл дверь в машине. Кира вдруг представила, что водитель кричит там внутри как маршрутчик: «Не хлопай, не холодильник!», и тихонько рассмеялась.
Инкассатор, шедший вторым, выглянул на ее хихиканье, и его широкое усатое лицо расплылось в улыбке.
Здравствуй, Кирочка! Дядька скользнул по Паше быстрым цепким взглядом и снова улыбнулся Кире, как родной. На солнышке греешься?
Она рассмеялась уже в открытую, замотала головой сначала «нет-нет», потом, спохватившись, кивнула «да-да», потом запуталась окончательно и посмотрела на Пашу, ища поддержки.
Он посмотрел на нее внимательно, как раньше, и сильнее стиснул ладонь.
* * *
Май
Опрос свидетеля Зиновьева оказался тяжелее земляных работ.
По крайней мере, выглядели Димыч с Толиком так, будто перевыполнили норму по трудодням и вообще по всему, чему только можно. Вот только радости от этого не испытывали никакой. Не говоря уже про моральное удовлетворение.
Свидетель Зиновьев сидел посреди кабинета на стуле, вытянув ноги в растоптанных кроссовках аж до Димычева стола, руки держал на коленях, смотрел прямо перед собой в мутноватое стекло окна, до сих пор не раскупоренного с зимы. Смотрел внимательно, не отрываясь и ни на что больше взгляда не переводя. Димыч даже оглянулся пару раз, вдруг там, за окном, есть что-то, чего он не замечал все это время. Ничего там не было интересного, за мутным, не очень чистым стеклом. А Зиновьев этот, похоже, со странностями просто. Уставился в одну точку, и даже, кажется, не мигает. Может, он наркоман вообще? Как бы так уговорить Девяткина направить его на медицинское освидетельствование?
Зиновьев моргнул, прогоняя окутавший всех морок и разбивая Димычевы абсурдные мечты. Никакого направления Девяткин, естественно, не выпишет, это же свидетель, а не подозреваемый. Да тут и без медиков понятно, что не наркоман он, а обычный тормоз. Человек с замедленными реакциями.
Зиновьев оторвался наконец от окна и перевел отсутствующий взгляд на сидящего напротив капитана Захарова. Димыч поежился и подумал, что лучше бы этот чудак и дальше в окно пялился, чем вот так. Неуютно ему было под этим сонным, ничего не выражающим взглядом.
А самое обидное, что и толку от почти часовой беседы не было никакого. На вопросы Зиновьев, конечно, отвечал куда ему деваться, здесь и не такие на вопросы отвечали но ответы эти по ценности можно было смело приравнять к молчанию. Ничего он толком не видел, кто куда в какое время отходил, не замечал, о чем разговаривали вокруг, не помнил. Такое впечатление, что если бы его к трупу вплотную не подвели, он бы так и не понял, что совсем рядом человек погиб.
Как это может быть, что вы все время на крыше были, но ничего не помните? не сдавался так просто Толик. Ведь вокруг вас люди были. Или не было никого?
Я шашлыки жарил, пожал плечами Зиновьев, по сторонам не смотрел.
Но хоть людей-то вокруг видели?
Людей видел.
Кого именно?
Зиновьев повернул голову и посмотрел на Толика со слабым интересом. Потом улыбнулся правой стороной рта и добросовестно перечислил:
Светку видел, Маринку, Дину. Еще Димку Козина и этого парня нового, Ваську.
И что, все рядом находились? Никто никуда не отходил?
Почему? Отходили. Потом возвращались.
Толик обессилено уронил голову на скрещенные руки.
Зиновьев снова пожал плечами, и отвернулся от выжатого досуха опера. Снова уставился в окно за спиной капитана Захарова.
Киру давно знал? спросил Димыч тихо.
Зиновьев вздрогнул и перевел вполне осмысленный взгляд с окна на Димыча.
Всю жизнь. Мы с первого класса вместе учились.
А потом, после школы?
И потом тоже. Она дружить умела, это редкость. Такими людьми не бросаются.
Зиновьев снова отвернулся и задрал голову в потолок. Видно, потолок ему показался интереснее пейзажа за грязным окном. Димыч посмотрел на него свирепым взглядом, надеясь вернуть к разговору, но вдруг заметил, что свидетель не просто так в потолок таращится, а пытается таким наивным способом скрыть слезы. От неожиданности Димыч, повидавший в своем кабинете всякого, на секунду опешил и молча уставился на Зиновьева, оказавшегося таким сентиментальным.
Или просто нормальным человеком? Подумалось вдруг, что из всей теплой компании, собравшейся в прошлую пятницу на шашлыки, только этот тормозной парень переживает смерть школьной подруги по-настоящему, искренне. Остальные или на публику работали в безудержных рыданиях напоказ, или явно старались не сболтнуть лишнего.
Радова давно видел?
Этот вопрос выдернул свидетеля из нирваны, даже какой-то интерес во взгляде появился. Или показалось?
А кто это?
Павел Радов.
Павлик, что ли? Уточнил Зиновьев с усмешкой. И тут же пояснил: Это он себя так называл, как напьется. Трезвый, вроде, нормальный мужик, а как выпьет, так начинает: «Павлику надо то, Павлик хочет это». Как избалованный ребенок. Да и вел себя так же, если честно. Чего в нем Кирюшка тогда нашла, не понимаю.
Зиновьев снова пожал плечами и скорчил брезгливую физиономию.
Так когда видел этого Павлика в последний раз? не сдавался так просто Димыч.
Давно. С тех пор, как они с Кирой расстались, так и не видел больше. Мы и встречались-то только в компаниях. Куда Киру звали, там и он оказывался, конечно. Куда уж без него? Лет пять не видел или шесть, не помню точно.
А из-за чего расстались?
Да не помню я! устало отмахнулся Зиновьев. Я вообще за Павликом не следил особо. Что есть он, что нет, мне без разницы. Вы лучше у Светки моей спросите, она в курсе всех этих душевных терзаний.