Всю жизнь Тёмы Кранцева, с самого первого вздоха до сегодняшних первых проблесков седины в волосах, освещало и осеняло это красивое, доброе лицо, сначала без морщинок, потом с гусиными лапками вокруг глаз, а теперь с глубокими бороздками на щеках, совсем не умалявшими былую красоту черт. Когда арестовали отца, известного писателя, и он сгинул в каких-то неведомых подвалах «без права переписки», ей было двенадцать лет, и последующие двадцать она жила дочерью «врага народа». Снова робко улыбаться начала через двенадцать лет после ареста и исчезновения писателя, когда бравый и черноволосый военный юрист на исходе войны позвал ее замуж. А когда отца реабилитировали и в дом принесли его пахнущие типографской краской книги, она начала уже не только громко смеяться, но и петь дни напролет и уже никогда не переставала, согревая солнечными лучиками своих голубых глаз жизнь старшенькой Тамары и маленького, шустрого Тёмы. Мальчик рос типичным «маминым сыночком», потому что спокойно не мог прожить без нее ни одного часа и после школы, сопя, корпел над домашними заданиями, напряженно вслушиваясь, когда загремит ключ в двери и появится его добрая фея. Лет до девяти он мучился тонким, девчачьим голоском и его дразнили мальчишки, но в обиду хрупкий мальчик себя не давал, и хотя задирой не был, от драк не уклонялся. Вот и сейчас, уже великовозрастный, таял, глядя, как глаза ЕГО МАМЫ излучают тот самый, прежний таинственный свет безоговорочной любви и всепрощения, который помог ему вырасти здоровым, нормальным и в общем счастливым мужиком.
Неделя с мамой пролетела так быстро, что наговориться и наобниматься всласть всем так и не удалось. Артем, лихо крутя баранку срочно приобретенного подержанного «Гольфа», показал дорогой гостье все живописные места на берегу озера Леман, и больше всего ей понравилось в Монтрё. «Здесь животворная энергетика и легко дышится», заключила она. Неискушенная в хитросплетениях наступившей на родине «новой жизни», простодушная Ольга Александровна никак не могла взять в толк, как и почему ее гениальный сын и лучший в мире дипломат расстался с таким важным учреждением, как МИД, и она то и дело обращалась к своему Артему с одним и тем же тревожным вопросом: «Что же теперь будет, сынок?» Ответ сына всегда был позитивным и банальным: «Все будет хорошо, мама.
Не волнуйся».
* * *
С голубым паспортом ООН в кармане, командировочным предписанием и полученными приличными подъемными Кранцев, в сопровождении грустных жены и дочки, явился в женевский аэропорт точно за два часа до рейса в Загреб. Сдав в багаж свой новенький чемодан, он пригласил семейство в кафетерий выпить, кто чего пожелает. Но развеять налет грусти не помогло даже сообщение Светланы о том, что как раз сегодня утром ей позвонили из кадров Всемирной организации интеллектуальной собственности (ВОИС) и просили зайти подписать контракт на работу сроком на год в секретариате одного из замдиректоров. По лицу Кранцева поплыло смешанное изображение удивления и скрытого удовольствия новость все же была приятной. Его контракт в Хорватии был сроком на шесть месяцев. Худо-бедно появятся какие-то деньги на самостоятельную жизнь. Могло бы и этого не быть. Сидели бы сейчас в Москве и ждали у моря погоды, а кроме ненастья, там и ждать нечего в МИД, под «мудрым» руководством Озерова, могли бы и не взять, а о работе Светланы, женщины, и думать не стоило, несмотря на ее красный мгимовский диплом. Мало ли таких сейчас на Руси
Анюта, допив свою неизбежную кока-колу, быстро перестала киснуть и наказала папульке держаться, не скучать и скорее возвращаться. Что такое полгода расставания с мужем для мамы она, похоже, пока не понимала. Кранцев и Светлана еще долго, молча держась за руки, мусолили свои чашки с кофе, но момент отъезда все равно настал. Перед уходом в накопитель Кранцев крепко, по-солдатски, обнял жену и дочку, изобразил бодрую голливудскую улыбку, медленно двинулся в общей очереди к пункту контроля ручного багажа и вскоре исчез за прозрачными дверями.
* * *
Ничем необычным международный аэропорт им. Франьо Туджмана в Загребе Кранцева не поразил. Простое бетонное здание. Три года назад этот самый Франьо вслед за Словенией и провозгласил независимость Хорватии, стал ее первым президентом и не погнушался начать войну с сербами. Готовясь к поездке, Кранцев по разговорнику освоил чтение латинских букв хорватского языка и несколько самых необходимых в обиходе фраз. Поэтому смог прочитать забавное название аэропорта Зрачна Лука. Зрак воздух, Лука порт по-хорватски. Чуть позже ему объяснят, что в своем рвении во всем оторваться от православной Сербии и всего сербского католическая, но тоже славянская Хорватия начала с языка, призвав своих лингвистов вводить в современный хорватский язык больше старинных, «истинно славянских» слов. Так, например, кроме упомянутого аэропорта, вертолет (helicopter) стал у них «зракомлат» молотильщик воздуха. Но самым удивительным, конечно, было не это.
Выйдя из багажного отделения, как говорится, «в город» и ища глазами указатель пути к остановке такси, Кранцев даже не поразился, а оцепенел от вида подтянутого, загорелого мужчины с лицом, знакомым до боли в скулах. Боли от улыбки и радости. Чего-чего, а увидеть здесь своего закадычного другана Германа Седина, или просто Геру, Артем никак не ожидал, тем более что друг бросился как раз ему навстречу, чтобы заключить в жаркие объятия. В понимании Кранцева Седин должен был преспокойно сидеть в своем кабинете на 24-м этаже небоскреба ООН на берегах Гудзона в Нью-Йорке, где осел уже лет десять назад и со времени их последней встречи (кстати, в Париже они тогда здорово надрались!) редко подавал о себе весточки. Похоже, его жизнь за океаном устаканилась Не скрывая полного изумления, он задал стандартный в таких ситуациях вопрос:
Ты чё здесь делаешь, Герасим?
И услышал простой ответ:
Работаю. Начальником, между прочим. Вот увидел твое имя в списке миротворцев-новобранцев. Приехал встретить и подсобить. Ты против?
Друзья снова крепко обнялись. По дороге из аэропорта Седин сообщил другу, что уже полтора года руководит офисом ЮНПРОФОР в Белграде. До этого два года провел в операции по поддержанию мира в Намибии, там руководил отрядом полицейских.
Командировки «в поле» помогают удвоить семейный бюджет. Пост в штаб-квартире за мной сохраняется, полевая служба считается почетной и высоко оплачивается за риск, неудобства и проч. При этом семью с собой брать не разрешают, опасно А значит, можно и от жены чуток отдохнуть Седин лукаво улыбнулся.
Штаб-квартира Защитных сил ООН в Хорватии разместилась в большом потрепанном административном Г-образном здании на окраине Загреба и вместе с хозяйственными строениями гаражи, склады, столовая, магазин занимала добрый гектар, если не больше, обнесенный забором и увенчанный с двух сторон шлагбаумом. По огромному двору туда-сюда с озабоченными лицами сновали десятки людей обоих полов. Седин привел друга к узорчатой двери на втором этаже с табличкой «Г-н Теодор Керенджа, нач. полевой администрации».
Славный малый этот эфиоп Теодор. Но зело важный. Ты уж к нему со всем почтением. И все будет хоккей. Мы с ним давно знакомы по Нью-Йорку. Я о тебе замолвил словечко, он меня уважает. Все-таки Белград особая точка. Там варится вся политика
Эфиоп Теодор с серебристыми кудрями и выразительными, но далекими от Пушкина чертами лица и впрямь оказался добродушным и крепким на вид мужиком лет пятидесяти. Он был в курсе, что Кранцева лично встречает такой важный чин, как г-н Седин из Белграда, и, приняв от него командировочное предписание и для вида заглянув в голубой паспорт, что-то сверил и пометил на компьютере, после чего с расстановкой сообщил на понятном английском:
Сегодня вы отдыхайте от перелета. Ваш друг поселил вас в своих апартаментах, гостиница сегодня вам не понадобится. А завтра ровно в девять я вас жду для дальнейшего инструктажа.
На прощание он несколько церемонно поклонился, как японец. «Видимо, подражает Такеши Уеде, специальному представителю Генсека ООН в бывшей Югославии», решил Кранцев и весело выскочил в коридор к Седину.
Ну веди, Сусанин, показывай, чем богата хорватская земля
Для начала Гера отвез друга в просторную служебную квартиру для командированных и разместил его в отдельной комнате, рядом со своей. Когда Кранцев вышел из душа в Герином халате, на низком столике на веранде уже красовалась бутылка односолодового «Гленгойна», вазочка со льдом, бутылка газировки, аппетитные ломтики хлеба и тонко нарезанная, пахнущая копченым ветчина вместо традиционных орешков.
Ну, давай, брат, за приезд и новую жизнь. Рад за тебя. Молодец, что решился. Не пожалеешь
Друзья щедро наполнили бокалы, чокнулись и залпом, по-русски, их осушили без всякого льда и газировки. «Пусть америкосы разбавляют», прокомментировал Гера, большой знаток и любитель шотландского вискаря еще с московских времен, когда вдруг в перестройку в Смоленском гастрономе откуда ни возьмись появился в продаже по смешной цене всего в 12 рублей знаменитый и незабвенный скотч «Чивас Ригал», или «Рыгал», как шутили ценители, покупая желанный напиток целыми коробками по шесть бутылок.
Ешь ветчинку, Тёма. Вкусная, знаменитая хорватская. Седин ткнул пальцем в тарелку с ветчиной, ловко поддел кусочек и отправил в рот. А главное слушай меня внимательно и мотай на ус, менторским тоном добавил он.
Служить в ООН это тебе не девок щупать. Прежде всего забудь свою прямоту и правдоискательство. Правды здесь нет и не ищи. Есть высшие интересы наиболее сильных игроков. Всем заправляют америкосы. Коль они и весь Запад решили расчленить Югославию, так тому и быть. Против лома нет приема. Тем более что наш Дрюня Озерцов с ними заодно. А царю Борису это до лампы. Так хочет его друг Билл. Ты здесь никто, просто винтик. Не вздумай лезть в политику и выказывать братские чувств к сербам. Краина твоя долго не продержится. Вопрос нескольких месяцев. Твою задачу здесь вижу в том, чтобы вести себя тихо, скромно, послушно. Получать неслабую зарплату и откладывать на черный день. Место для полевой службы здесь не самое плохое, уже не стреляют. Определили тебя в Восточный сектор, который на карте на севере Хорватии. Штаб-квартира в деревушке Эрдут, на берегу Дуная, на той стороне сразу Югославия с ее «непобедимой» армией. А с хорватской стороны некогда великолепный город Вуковар, ныне похожий на Сталинград. Потешились там народы-братья. Сектор контролируют российский и бельгийский батальоны. С военными я не знаком, сам наладишь контакты, а вот начальником Гражданской службы там у них мой хороший знакомец Филипп Гондер, венгерский еврей из Нью-Йорка. Мужик честный, но трусоватый. Приехал «в поле» тоже в основном ради бабок, у него большая семья в Америке. Старайся с ним не спорить. Короче, сиди тихо и лови кайф. Мог бы и в Южный сектор загреметь, в так называемую «столицу» Краины, заштатный городишко Книн, страшная дыра. Или в Северный сектор, который почему-то ниже Западного и Восточного, совсем рядом с Загребом, даже снаряды могут долететь из Краины. Но туда начальство наше все время наезжает, переговоры, то да се, обстановка нервная, все на виду. Не ровен час и под горячую руку попасть. А от твоего Восточного Эрдута до Загреба добрых четыреста кэмэ, то есть на отшибе, спокуха, если не дергаться
Кранцев внимательно и почтительно слушал монолог опытного бойца, не решаясь отхлебнуть щедро долитого ему виски. Гера проныра и умница. Слушать его всегда имело смысл.
Но после второй порции Седин встал и скомандовал:
Подъем! Ты думал, я тебя только вискарем и советами буду потчевать. Нас ждут шедевры хорватской кухни. Очень даже недурные.
Друзья вышли на улицу, и Гера широким жестом распахнул дверцу своего внедорожника девственно-белого цвета с огромными черными буквами UN на обоих бортах.
У тебя тоже такая будет Работаем ради мира! «Радимо за мир!» по-сербски. Это тебе не хухры-мухры. Ответственная, блин, миротворческая миссия
Обжора и бонвиван Гера явно решил произвести впечатление на друга и сразу ошеломить его разносолами и вкусностями хорватской кухни. Для этого, через полчаса езды, он въехал на какой-то холм, покрытый буковыми деревьями, лихо затормозил на поляне и почти за руку провел друга через тяжелые резные ворота в живописное подворье, потом внутрь уютного зала, наполненного аппетитными запахами, пересек зал, и уже через минуту друзья, в сопровождении метрдотеля, расположились на широкой, безлюдной в эту пору террасе, смотрящей в буковую рощу. Они еще не успели оглядеться, как большой, крепкий деревянный стол стал наполняться местными яствами, пугавшими объемом, но вызывавшими мощный прилив слюны. Глотая слюну, Кранцев, словно в тумане, ловил не очень понятные названия, произносимые Сединым, видать поднаторевшим в хорватской кухне, пршют (копченый далматинский окорок), кулен (свиная колбаса с паприкой), бурек (слоеный пирог с мясом и сыром), манистра (тушеные овощи). Для закуски, да и для объедения этого было вполне достаточно, так что малоежка Артем даже испугался. А поскольку официанты сразу, для начала, откупорили две бутылки красного сухого «Дингача», избалованный Францией Кранцев, отметив отменный вкус терпкого вина, без паузы махнул два бокала подряд. Выждал минуту и добавил еще один. Зал и буковая роща, кинематографически озаряемая низким, закатным солнцем, тут же поплыли, и Кранцев, по обыкновению, воспарил над застольем, сделал круг над террасой, полюбовался заходящим солнцем, а когда снова приземлился прямо за стол, то понял, что надо и он сможет держать гастрономический удар, хотя и удивился, сколько закусок, запиваемых вином, еще до главных блюд может уместиться в его животе.
После закусок Гера предложил ударить по мясу, но уже объевшийся Артем робко попросил рыбки, и друзья сошлись на том, что надо бы заказать хорватскую уху с белорыбицей знаменитый паприкаш. Естественно, уху запивать вином было бы неуместно, поэтому оба решили, что пора перейти на градус выше, и сошлись на 45-градусной выдержанной сливовице. В ожидании ухи франкофил Кранцев напомнил Гере о французской традиции «нормандской дыры», то есть принятия крепкого алкоголя между блюдами пиршества для освобождения места в желудке и улучшения пищеварения. После первой рюмки, похоже, место в желудке освободилось, и на истошный зов Седина «Голубчик!» официант явился с бутылкой сливовицы, поставил ее на стол и уважительно удалился «русские ребята гуляют». Ожидание паприкаша затянулось, и пришлось освежить рюмки сливовицы еще пару-тройку раз. И только тогда Кранцев ощутил, что на его бренное тело благо спустилось, а вот беспокойная душа пошла вразнос и от обилия блага, как бывало в далекой юности, вместо радости, совсем наоборот, прониклась необъяснимой и смутной тревогой, как будто оно было предвестником беды.
* * *
Да, в далеком теперь уже детстве Тёма был пугливым мальчиком и страшно боялся, когда родители по вечерам уходили в гости или в театр. Его начинал бить такой необъяснимый страх, что он бросал маленькую сестру Тамарочку, выбегал из дому и носился по темным улицам, едва сдерживая слезы, а то и рыдая и надеясь встретить родителей живыми и невредимыми. Унять страх ему долго не удавалось и в юности, до самой женитьбы, непонятные страхи навещали его, как ни странно, в самые благополучные и спокойные моменты его маленькой жизни. В своей слабости он никому не признавался, ни маме, ни врачам. Терпел и со временем научился преодолевать тревогу усилием воли. Просто однажды убедил себя не бояться «замахиваться на все более сложные цели школа, элитный институт, престижная работа, но довольствоваться тем, что удается достичь, не завидуя более успешным игрокам». Он научился этому в областной сборной по фехтованию, еще в Казахстане, потому что превосходно владел техникой рапиры, но был слаб в общей физической подготовке. Его соперники знали об этом и нередко предлагали изматывающие, затяжные бои. Когда он побеждал, пьющий тренер Сивцев не скупился на похвалы, а когда проигрывал крыл матом, и Тёма уговорил себя радоваться твердому второму месту по области, а однажды и по республике. Позднее за эту позицию, уже на службе, кое-кто называл его «неамбициозным», но заблуждался. Важнее всего для Кранцева было добиваться результатов, соответствующих запасу его жизненных сил и не требующих надрыва.