Ложечник - Торицына Екатерина 2 стр.

 Взять его,  тихо произнес Янис.  Хватай!

Слух у Схенкельмана был отменный. Или он умел читать мысли?

 Ты же не думаешь, что я боюсь твоей тявкалки?  крикнул он.

Янис зажмурил глаза. Не будет он плакать. Да и что тут плакать, если Схенкельман нагло врет? Фрид вернется, а Схенкельман врет, врет! Вот ведь враль несчастный. Мерзкий и подлый враль. У Яниса защипало в глазах. Ну вот, всё-таки расплакался. Лока почувствовала, подбежала к кровати. Лизнула его в щеку. Янис от нее отмахнулся и уткнулся лицом в подушку.

Схенкельман со всем его скарбом и осликом

Утренний свет пробивался сквозь щели в стенах: просачивался вдоль ставен и через дыру в прогнившей доске. Янис стоял у двери. Ждал и прислушивался: вовсю щебечут птицы, в курятнике кудахчут куры, а чуть поодаль журчит, пробегая по своему скалистому руслу, ручеек. Ничего необычного, всё как всегда. Но есть и еще кое-что. Янис поднес ухо к самой двери. Во дворе горит костер слышно, как потрескивают дрова. А теперь и дым от костра долетел, а с ним запах жареного мяса. А вдруг это Фрид вернулся и сидит себе, жарит кролика! Янис положил руку на засов. Да, но Фрид никогда не разводит костер так близко к хижине. А сегодня что же? А сегодня развел! Потому и плывет запах жареного изо всех щелей. Янис отодвинул железную пластину.

В этот момент Схенкельман запел во всю глотку и жутко фальшиво:

Во дворе был не Фрид, Янис мог бы и сам догадаться. Разве Схенкельман не говорил, что будет ждать? Ну, он и поет: вот, мол, я. Попробуй меня прогони.

Посреди «да-да» Янис услышал, как кричит ослик. Ух ты, настоящий ослик! Просто голова кружится от всего нового. Можно больше не притворяться, что его тут нет, Схенкельману известно, что это не так. К тому же Схенкельман называл его ночью «мальцом»  получается, знает, что Янис не такой уж большой и сильный. А вот Янис про Схенкельмана не знает ничего. Схенкельман может оказаться ниже, чем Фрид, или выше, толще или тоньше, такой же старый, как Фрид, или гораздо моложе.

Любопытство мать всех бед. Но что же делать, если вот, в двух шагах от хижины, со своими носками и шнурками, куртками и платьями или, может быть, шапками сидит какой-то Схенкельман? Со всем своим скарбом и осликом!

Лока на своем половике поскуливала, ей не терпелось выйти. Янис приоткрыл дверь, так чтобы в случае чего сразу можно было захлопнуть. Лока выскочила во двор. Янис смотрел ей вслед: вот она резво пробежала мимо Схенкельмана в угол двора, сделала свои дела и, гавкнув, потрусила обратно.

 Ого,  сказал Схенкельман,  какая страшная псина.

Он был моложе и тщедушнее Фрида. Вроде не больной. Нос на месте и пальцы тоже. Янис не мог оторвать от него взгляд. Надо же: человек. Другой человек, не Фрид.

Лока подошла к Схенкельману и обнюхала его. Хвост заходил туда-сюда.

 Пшла!  отмахнулся Схенкельман.

Лока легла на землю и перевернулась на спину. Схенкельман похлопал ее по брюху.

Янис тихонько отворил дверь пошире. И шагнул вперед.

Схенкельман остался сидеть, как сидел.

 Ты хорошая псина?  спросил он у Локи.  Да, вижу, что хорошая.

Босиком и в одной рубахе Янис прошел вдоль хижины. Завернул за угол к сараю и чуть не налетел на ослика. А рядом с этим осликом стоял еще один. Янис попятился и стукнулся ногой о камень, торчащий посреди дорожки, ссадил себе щиколотку. Дурацкий булыжник, Фрид уже много лет обещал его выковырять и оттащить в сторону. «Вот вернусь с обмена, всё сделаю»,  обещал он каждый раз.

Схенкельман, оказывается, привязал осликов к кольцу в двери сарая. Оба дремали стоя. У каждого на спине было деревянное седло с двумя корзинами по бокам. Один ослик был побольше и коричневый, у него был недовольный вид. Другой, поменьше,  серенький с белой мордой и пушистыми ушами. Янис погладил его по мягкому носу между ноздрями. Серый ослик вздохнул, приоткрыл глаза, а потом опять закрыл.

Схенкельман снова завел свою песню:

Янис медленно, шаг за шагом, пошел в его сторону. Нельзя терять бдительность: пусть у Схенкельмана совершенно нормальный нос, что-то другое у него может быть не в порядке, да и вообще, даже если у человека все пальцы на месте, он может принести Великую хворь на себе и рассеять ее вокруг.

 Замолчи!  сказал Янис.

 Полностью с тобой согласен,  ответил Схенкельман.  Гуся для гусыни что это на меня нашло с утра пораньше? Нет бы вспомнить песенку попристойнее.

Он опустился на колени перед костром. Он уже успел сделать вертел из двух рогатин и одной прямой ветки. На нее была насажена ощипанная птица. Лока лежала рядом и исходила слюной.

Схенкельман снова принялся мурлыкать себе под нос ту же песню, уже без слов.

 Черт, что ж это я такое пою,  одернул он сам себя.  А ведь не хотел. Как пристанет, так не отвяжешься.

Янису было всё равно, что там Схенкельман поет. Пусть вообще молчит. Не поет, не напевает и уж точно не разговаривает.

Схенкельман потрепал Локу по холке.

 Тебе бы сторожевую собаку завести. Настоящую, а не это вот чудо в перьях. Людей нехороших на свете много, а ты тут на отшибе.

Янис бросил взгляд на курятник. Камень по-прежнему подпирает дверцу. Внутри кудахчут куры.

 Боишься недосчитаться?  хмыкнул Схенкельман.  Не бойся, я не куриный вор.

 А это у тебя что?  спросил Янис.

Схенкельман поднял вертел с рогатин и покрутил им в воздухе.

 Эту я сам поймал, и это не курица, а куропатка. Куропатки это тебе не куры.

 Где Фрид?  спросил Янис.

 Хоть убей, не знаю.

 Когда он вернется?

 Да не вернется он, как ты не понимаешь.

Схенкельман потыкал заостренной палочкой готовящуюся птицу. Из нее потек сок, и костер зашипел.

 Убег он, паренек. Несся так, будто за ним черти гонятся. И хорошо, что сам, а то в деревне он всем до смерти надоел. Не ушел бы, мы бы его кулаками выпроводили!

Янис сел на землю.

 В какой деревне?

 А, так Фрид не сообщал тебе, куда уходит? К нам он, значит, наведывался регулярно, а тебе об этом знать было необязательно?

Тут Схенкельман впервые посмотрел на Яниса прямо, а Янис на него. Лицо худое, рот кривой. На голове войлочная шапка, из-под шапки торчат темные курчавые волосы.

Янис отвел взгляд.

 Фрид ушел в то место, где всё на всё меняют,  пробормотал он.  А сейчас возвращается домой.

 Зря надеешься,  сказал Схенкельман.  Фрид в два счета найдет себе нового слугу. Таких дурачков, как ты, на свете полно.

 Погоди, вот Фрид вернется и задаст тебе.

 Да не вернется он,  лениво повторил Схенкельман.  Клянусь.

Он приложил ко рту два пальца и плюнул через них в костер.

 Но ты не горюй. Нечего по этому Фриду слезы лить. Я вот как думаю: пусть это станет для тебя началом новой жизни. Можешь пойти, куда хочешь.  Он улыбнулся, отчего рот его скривился еще больше.  Ты свободен!

Янис сидел, обняв колени руками, и медленно покачивался вперед-назад. Схенкельман всё говорил и говорил, но никакого смысла в его словах не было. Нос и пальцы у него на месте, но вот с головой что-то явно не в порядке. Может, Великая хворь уже проникла в нее и разъедает ее изнутри.

Схенкельман наклонился вперед, чтобы положить руку Янису на плечо.

 Не касайся меня!  вскрикнул Янис.

 Как скажешь.  Схенкельман отдернул руку, сбив локтем вертел.  Да не переживай ты так.

 Ты принес с собой Великую хворь,  пояснил Янис,  вот и не трогай меня.

 Нет у меня никакой хвори,  ответил Схенкельман.  Ни великой, ни даже малой.

 Она ползет ползком и скачет скоком

 Ни ползучей, ни падучей.  Схенкельман пытался выхватить из огня упавшую куропатку.

 От человека к человеку,  продолжал Янис.

 Это Фрид тебе насочинял?  Схенкельману наконец удалось достать куропатку из костра.  Умеет же он дурить людей. Взять хоть это его зелье: полдеревни от него полегло с поносом! Так Фрид им заявил, что так и должно быть. Мол, сначала вся зараза должна выйти, это, дескать, первый шаг к исцелению.

 Фрид не ходит по деревням,  возразил Янис.  У него есть тайное место для обмена.

 Готов поспорить, что тебе этого тайного места видеть не доводилось,  ответил Схенкельман.  А еще, что тебе нельзя было спускаться в долину. Ты должен был сидеть тут. Что бы ни случилось. Что, запугал он тебя этой так называемой хворью?  Он положил зажаренную куропатку на камень, вытащил из-за ремня нож, отрезал кусочек мяса. Наткнул его на кончик ножа и протянул Янису.

 Не нужно мне твоей еды,  сказал Янис.

Схенкельман впихнул кусок себе в рот и отрезал еще.

 Фрид греб деньги лопатой,  сообщил он, чавкая.  Уверял, что его зелье помогает от всех болезней, вот все и мечтали его попробовать. Простофили. За пару глотков отдавали последние гроши.  Он посмотрел на Яниса.  Да ты слушаешь ли?

Янис не ответил. Слушать-то он слушал, вот только Схенкельману об этом знать необязательно. Он послюнявил палец и потер щиколотку. По ней тянулась длинная глубокая ссадина, до самой пятки.

 А еще эти ложки деревянные,  продолжал Схенкельман.  Они доставались тем, у кого кошелек туго набит деньгами. Такое не каждому по карману. Фрид называл себя мастером, лучшим во всей округе. Говорил, что на одну ложку у него уходит целый месяц.

Янис в одной рубахе уже продрог. Стоило бы вернуться в дом, но не мог же он просто так встать и уйти, ничего не сказав в ответ,  когда этот Схенкельман совсем заврался.

Схенкельман принялся обгладывать крылышко.

 Я-то сразу смекнул,  продолжал он.  Ага, конечно, это Фрид-то мастер, со своими грубыми крестьянскими ручищами? Не смешите меня. Я в таких вещах разбираюсь, знаю, когда кто-то пытается всех обдурить.

Он кинул косточку Локе и взялся за второе крылышко.

 Вот послушай, как дело обстоит,  сказал он.  Фриду был нужен слуга. Старым людям приходится задумываться о будущем, правда ведь? Но слугам полагается платить. А Фрид старый скряга, привык получать всё за бесплатно. Отгадай с трех раз, что говорят в деревне?

Схенкельман помолчал. Ждал, наверное, когда Янис спросит: «А что говорят в деревне?» Но Янис держал рот на замке. Жаль только, что уши на замок не закроешь, они слышат всё, хочешь ты или нет.

 Говорят, что Фрид завел себе мальчика. Привел откуда-то издалека. Ну что значит завел украл просто. Мать отвернулась на миг, глядь а младенца и нет. Совсем махоньким забрал: такого легче всего приручить. Как собаку возьмешь ее щенком, обучишь всему, она потом и забудет, что когда-то было по-другому. Уделяй ей чуток внимания и всё.

Схенкельман снова зачавкал. Потом подкинул обглоданное крылышко вверх. Лока взвилась в воздух и клацнула челюстями.

Янис поднялся с земли:

 Ты врешь!

Схенкельман неторопливо поднялся на ноги.

 Да ты и сам знаешь, правду я говорю. Ты именно что слуга. Вырезаешь ложку за ложкой, ничего за это не получаешь. Разве что еду. Жидкую похлебку и кролика по особым случаям.

 Ячменную кашу!  разозлился Янис на Схенкельмана: ну сколько можно врать?

Схенкельман подошел к нему вплотную.

 Ячменную кашу? Ничего не скажешь, вку-усно! Сам-то Фрид предпочитал кабана, запеченного в яблоках, под большую кружку пива. Сидел у нас в деревне, обжирался и рассказывал байки про свои ложки. Что, мол, они оттого такие дорогие, что у него на них куча времени уходит.

 Он их обменивает,  выпалил Янис.  Делаю их я, а он их обменивает на смалец, и ячмень, и

 Кровосос он,  перебил его Схенкельман.  Да еще и хвастун. Так вот, было решено послать кого-нибудь на гору. От лица всей деревни. Выяснить истинное положение дел. Так и сказали: мол, пусть идет Схенкельман, ему это по плечу, он в таких делах мастак. Знает, что почем.  Он схватил Яниса за руку и притянул к себе поближе. На подбородке у него был прилипший кусочек мяса.  Но вот беда: я опоздал. Фрид уже сделал ноги.  Схенкельман отпустил Яниса, да так внезапно, что тот едва не потерял равновесие.  Радуйся,  продолжал он,  что я всё тебе рассказал. За это ты мог бы вести себя повежливее. Если б не я, ты бы так и ждал своего Фрида. Еще много-много дней. До скончания времен.  Он ухмыльнулся.  Как собачонка!

Янис до боли сжал кулаки.

 Ударить меня хочешь?  спросил Схенкельман.

Лока залаяла на него. А потом на Яниса, так же громко и испуганно. Янис опустил руки, развернулся и быстрым шагом пошел к хижине.

Одежда лежала у кровати. Янис надел носки, штаны и рубаху. Ботинки стояли у двери. Старые стоптанные ботинки Фрида они были слишком велики Янису, поэтому в их носы была набита ветошь. Два потрескавшихся ботинка с растрепанными шнурками стояли на месте, как и каждое утро. И стало вдруг совершенно ясно, что Фрид вернется. Не может не вернуться.

Схенкельман у костра продолжал балаболить:

 Сколько тебе лет? Одиннадцать? Одиннадцать минус девять будет два, всё сходится. Когда он тебя забрал, тебе было два года.

Янис сунул ноги в ботинки и пулей вылетел из дома.

 Неправда!  крикнул он Схенкельману.  Я помню, как мы поселились на горе. Помню! Мне тогда было пять лет.  Он замолчал.  Или шесть. Да! Шесть!

 Так я и думал,  ответил Схенкельман.  Фрид много лет таскал тебя за собой с места на место. Ему нигде не были рады. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось  Схенкельман окинул взглядом двор,  удалось отыскать вот это.

 Замолчи!  проорал Янис и пустился бегом мимо хижины, к поленнице и тропинке, ведущей на гребень горы.

 Великая хворь!  крикнул Схенкельман ему вслед.  Вот где ложь. И тайное место, где можно всё обменять на всё,  тоже!

Янис карабкался вверх по крутой тропе.

 Это всё враки Фрида!  кричал Схенкельман.  Он тебе голову морочил!

Ты тогда был на один зубок. Маленький и тощий. Но сейчас

На склоне, высоко над хижиной, росла кривая сосна. С одной стороны ее ветки опускались до земли. Янис на четвереньках подполз под дерево и сидел, сжавшись в комок, у самого ствола.

Зря он ушел. Теперь Схенкельман может там хозяйничать как хочет, и никто ему не помешает. Может совать свой нос куда ему вздумается. Возьмет и перебьет все бутылки для зелья. Или выгребет последние остатки каши. Или самое страшное: повалится на кровать и заснет, положив свои грязные сапоги прямо на кроличье одеяло. Но что бы он там ни вытворял, Янис отсюда не уйдет. Схенкельман слишком много говорит. Он засоряет твою голову словами, пока ты не сойдешь с ума. Тут, наверху, спокойнее. Янису нужно собраться с мыслями. Он знает, где правда. Он знает, откуда он. Фрид никогда этого не скрывал: он рассказывал, что произошло, когда Янис его просил, а иногда, если все дела были сделаны, и сам заводил этот разговор.

Во время своих странствий пришел Фрид в одну деревню и услышал, как плачет младенец. Вокруг стояло невероятное запустение.

 Какое такое невероятное запустение?  спросил как-то Янис.

Дело было зимним вечером, они сидели у очага.

Фрид понизил голос:

 Такое запустение, какое бывает, когда Великая хворь своим поганым дыханием пройдется по домам. Она обгладывает людей дочиста, малыш. Начинает с носа и пальцев и не останавливается, пока не сожрет человека целиком.

 Но не меня.

 Ты тогда был на один зубок. Маленький и тощий. Но сейчас  Фрид перешел на шепот.  Сейчас нам нужно быть осторожными. Ты теперь не только кожа да кости, у тебя вон и жирок кое-где появился.

Янис потрогал свою руку. Нащупал кость, и мясо, и кожу, совсем тонкую: Великой хвори не составит никакого труда прогрызть ее насквозь.

 И посреди этого невероятного запустения лежал ты,  произнес Фрид уже обычным голосом.  Я не знал, чей ты. В деревне все умерли, всех покосила Великая хворь, так что спросить было не у кого. Я спрятал тебя к себе под одежду, чтобы согреть. Нужно было что-то делать, ты обессилел от голода, я боялся, что ты уже не очухаешься.