Я женат. Супруга в отъезде сейчас гостит у родни.
Кошкин только что видел его руки, и совершенно точно обручального кольца Воробьев не носил. Давно уж: даже следа от него на загоревшей летом коже не нашлось. Но застревать на явно неприятной теме, он, разумеется, не стал тем более, что со скрежетом провернулся в замочной скважине ключ, и стражник ввел арестанта Йоханнеса Нурминена.
* * *
Садовником Аллы Соболевой оказался статный русоволосый детина лет двадцати пяти с волевым лицом, которые так нравятся женщинам, хмурым взглядом и упрямо сомкнутыми губами. Но на вопросы отвечал исправно и, вроде, не юлил.
Ей-богу не убивал хозяйку, чем хотите поклянусь, Ваше благородие, повторял заученно, но твердо.
Глядел больше в пол, а не на собеседника: Кошкин не мог понять, то ли от стыда он глаз поднять не смеет, то устал уж доказывать сказанное по всем инстанциям.
Мы с сестрою и дочкой ейной во флигеле живем, он к хозяйскому дому примыкает. Спасибо хозяйке-барыне, жить дозволила и денег за то не брала. Я всем ей обязан, всем! У меня б и рука не поднялась ей-богу, Ваше благородие Рано утром в тот день я сестру на вокзал свез да торопился вернуться: май стоял, работы по саду много. Да только там же, на вокзале, привязалась ко мне цыганка, как банный лист так и шла за мной, долго шла. Разговорами донимала. Порча, говорит, на мне, злые люди прокляли. Все за руку цеплялась и глазищами своими черными на меня смотрела. А потом не помню ничего. Очнулся уже в трактире незнакомом. Как туда дошел вот вам крест, Ваше благородие, не помню! И пьяный в стельку оказался, стыдно сказать Тотчас до дому и поспешил а там, на пороге, уж городовой дожидается. Арестовали. Сказали, три дня меня не было, по всей столице искали. А сестра давно приехала, и хозяйка, Алла Яковлевна, того мертвая.
Пока садовник говорил, Кошкин и сам глядел на него хмуро, недоверчиво. Какая-то цыганка еще взялась. Врет или правду говорит? Кошкин бросил пару раз взгляды на Воробьева, но тот эмоций по поводу услышанного не выказывал.
Как выглядела цыганка? Опишешь?
Обыкновенно юбка красная, шаль. Глазищи черные.
Молодая, старая?
Старая, в морщинах. Но бежала за мной, как молодая шустро.
С какого вокзала сестру провожал?
С Финляндского.
Тщательно записав все услышанное в блокнот, выждав время и дав арестанту перевести дух, Кошкин негромко и невзначай спросил вдруг:
Так, раз ты не помнишь, где трое суток был, что делал может, все-таки до дому добрался, да и стукнул хозяйку по пьяни? Нечаянно. Могло ведь такое быть?
Арестант, хоть и так смотрел в пол, поник головою еще ниже. Обхватил ее обеими руками так, что аж костяшки пальцев побелели.
Может, и так донеслось от него едва слышное.
Кошкин хорошо понимал, что допрашиваемый на грани, что и сам уж почти верит, что злодеяние он и совершил. Надави Кошкин чуть сильнее, по-настоящему, должно быть, Нурминен и признался бы во всем прямо сейчас. Однако Кошкин не стал этого делать. Отступил. Вместо того, чтоб дожать, перевел тему:
Ты в самом хозяйском доме часто бывал:
Приходилось отозвался арестант, и сам удивленный, что Кошкин отступил. Родня к ней наведывалась нечасто, а другой прислуги, кроме нас с сестрой барыня не держала. Так что я и за садовника, и на все руки то починить, то приколотить, то печь истопить, то дров натаскать. Дом старый, за ним догляду много надобно.
Припомни-ка, решетку, что в винный погреб ведет, часто ли запирали?
Арестант крепко задумался. Потом уверенно мотнул головой:
Да я и вовсе не видал, чтоб решетка заперта была. Алла Яковлевна до вина не охочая, но сынок ее младший часто наведывался, да и друзья-приятели его. Шуму от них всегда много и мусору.
Часто сынок с приятелями захаживал?
Раз в пару недель заезжал исправно. Но не предупреждал никогда, как снег на голову. И ненадолго. Что надо заберет и нет его.
Еще кто к хозяйке заезжал?
Дочка заезжала. Та аккуратная, каждую субботу к полудню, как часы. Весь день с матерью просидит, заночует, а поутру, в воскресенье, вместе в церкву едут на коляске. Уж оттуда Алла Яковлевна сама добиралась, на извозчике.
Своего выезда не держала? удивился Кошкин.
Держала когда надо, я и лошадьми правил. Да только последние полгода уж, с прошлой осени, взялась на извозчике кататься, куда надо. Или ж пешком, если недалече.
И часто она вот так выбиралась, в одиночку? призадумался Кошкин.
Бывало
Кошкин сделал пометки в блокноте.
А старший сын? Заезжал?
Денис Васильевич? Редко. Денис Васильевич сам в делах все время: если что нужно хозяйке, посыльного отправлял. Но уважал он матушку сильно а та его. Аж светилась, когда старшой сынок наведывался. Вечно сестре наказывала пирогов готовить столько, сколько и за неделю не съесть.
А младшим, что же, она не так радовалась?
Арестант, звякнув цепью, развел руками:
Денис Васильевич человек серьезный, занятой. А младший ее беспутный малый, уж вы простите меня за прямоту. Одни волнения матери приносил, а друзья его приятели и того хуже.
А дочка?
Александра Васильевна? От нее хозяйка уставала шибко. Та сядет подле нее с шитьем и все рассказывает что-то а Алла Яковлевна только на часы смотрит и вздыхает. Ей бы роман почитать или в окошко поглядеть молча это барыня любила.
А отчего бы вслух не попросить дочку роман почитать?
Алле Яковлевне не нравилось, как та читает. Говорит, что без выражения, без чувства. Александра-то Васильевна, бедная, аж в слезах иной раз, от нее выбегала так доймет девицу придирками.
Выходит, с норовом хозяйка твоя была? прищурился Кошкин, довольный, что разговорил молчуна. И к тебе придиралась?
Ко мне? Нет, Ваше благородие, со мной да с Маарикой ласкова была, слово грубого не скажет. Да и дочку она любила, сердце за нее болело. Каждый раз, как поссорятся, плакала да корила себя, что непутевая мать. Я так разумею, Ваше благородие, Алла Яковлевна утомлялась ее обществом, да и все тут. Александра Васильевна ведь и сама, того как дитя малое рассуждает.
Кошкин промолчал. Но он прочел достаточно из дневников Аллы Соболевой, а потому весьма справедливо полагал: уж кому-кому, но не этой даме уставать от чьей-то наивности. Хотя, быть может, время меняет людей.
* * *
Тщательно все записав, Кошкин переглянулся с Воробьевым, эмоций которого снова не смог прочесть, и перешел к последнему, наиболее важному вопросу.
Надпись на стене в садовницкой довелось тебе увидеть?
Нет Но говорят, хозяйка там имя мое написала. Кровью, понуро признался Ганс.
Кошкин без ответа прошел к окну, задумчиво выглянул во внутренний двор и спросил, будто бы озвучил мысли вслух:
Вот я и думаю все отчего кровью? Что же, в твоей садовницкой карандаша не нашлось? Или, скажешь, грамоте не обучен?
Обернувшись, он смерил садовника взглядом, уверенный, что на безграмотного чурбана тот не похож. Да и дочка Соболевой что-то же в нем разглядела? А дамочка она, может, и наивная, но глубокая: одной лишь только внешности садовника ей было бы мало, чтоб влюбиться.
Обучен, нехотя подтвердил арестант. Но карандашей в садовницкой не держал отродясь! К чему? Там только инструмент. И флигель мой рядом совсем, если что писать понадобится.
Кошкин кивнул, делая вид, что верит. Спросил последнее:
Кто это с хозяйкой сотворил, как полагаешь? Если и впрямь не ты?
И впился в садовника придирчивым взглядом, ожидая, что тот себя чем-то да выдаст. Ведь и правда кто, если не он? Но арестант на сей раз молчал долго. И имен своих подозреваемых не назвал, и однозначно убедиться Кошкину в своей виновности не позволил.
Ганс уже подписал (не читая) листы протокола допроса, и Кошкин складывал их в папку, чтобы позже подшить к делу, когда впервые с момента появления здесь Ганса услышал голос господина Воробьева:
Степан Егорович, могу ли я задать один вопрос арестованному?
Задавайте, немало удивился Кошкин. Он уж было подумал, что Воробьеву это дело ничуть не интересно.
Тот кивнул, одернул полы сюртука внутренне собираясь и выдавая, что не так уж он хладнокровен, как пытается казаться. Напрямую общался с заключенными господин Воробьев, судя по всему, в первый раз.
Господин Нурминен, приходилось ли вам что-то жечь в помещении садовницкой?
Вопрос поставил Кошкина в тупик. Он нашел опалённые обрывки письма? Пепел? И молчал до сих пор?
Но садовника вопрос не удивил его мысли явно были заняты другим, более в его положении насущным. Потому, не раздумывая, мотнул головой:
Нет, что вы, Ваше благородие. В садовницкой ни оконца, ни форточки: весь дым в хозяйский дом бы потянуло, Маарика, сестра моя, ругаться бы стала.
А свечи там на что лежат? усомнился Воробьев. Кошкин молча наблюдал.
Лежат, да я редко поджигал их, говорю ж. Завсегда лучше светильник масляный. И сподручней, и копоти меньше.
Более Воробьев ничего уточнять не стал, а Кошкин записал дополнительные показания в протокол. Хотел позже, как выйдут из «Крестов», непременно выспросить, к чему это, собственно, было да тут арестант сам задал вопрос, заставший Кошкина врасплох.
Ваше благородие обратился Ганс негромко и совсем поникнув головой, тот второй, становой пристав, сказал, что если я чистосердечно признаюсь, будто хозяйку убил, то меня не повесят на каторгу отправят. Вы как думаете признаться?
* * *
Из допросного кабинета Кошкин вышел первым и шагал скоро, размашисто, будто убежать от товарища по службе пытался. Не учел только, что обратно им ехать в одном экипаже, и все равно пришлось Воробьева дожидаться.
Этот парень, Ганс, не был отпетым злодеем, закостенелым преступником и душегубом уж приходилось Кошкину злодеев повидать за годы службы. Этого Ганса, по правде сказать, не за что было отправлять на виселицу: убийство явно было непреднамеренным. Напился с кем не бывает явился на хозяйскую дачу и за каким-то лешим ударил престарелую вдову по голове. Может, в сердцах, может, вообще по случайности. Как проспался, выдумал эту цыганку, мол, зубы заговорила, треклятая. Или не выдумал, а увидал пеструю юбку и сам поверил, что по цыганскому навету злодеяние совершил. И рад бы все вернуть теперь да поздно. Это молотком разок взмахнуть легко а разгребать потом до конца дней. А о родне покойника уж что говорить горе на всю жизнь.
Видел Кошкин такие истории, сотни раз видел.
И парня ему было жаль.
Почему вы не велели ему признаваться, Степан Егорович? спросил Воробьев, устроившись в экипаже рядом и велев кучеру трогаться с места. Очевидно ведь, что это он со вдовою сотворил, да не помнит, потому как пьян был. И становой пристав правильно ему сказал а вы отговорили.
Или он не помнит, потому что его там близко не было, глядя в окно экипажа неохотно отозвался Кошкин.
Там, в допросном кабинете, он так и не сказал садовнику, что делать. Если есть голова на плечах, то должен сам догадаться, что единственный его шанс спасти жизнь написать признание и во всем помогать следствию. А Кошкин во все это ввязался, по правде сказать, чтобы к Соболеву подступиться Светлане помочь. Себе помочь. И закрывать дело прежде того, как договорится с Соболевым, ему совершенно не с руки. Жаль парня Кошкин искренне надеялся, что виселицы тот избежит.
Хотя, нужно думать, вдову убил именно он.
Но выдавать своих мыслей Воробьеву Кошкин не собирался. Как не собирался, покамест, говорить и о дневниках, и о беседе тет-а-тет с Александрой Соболевой.
Кошкин бросил короткий взгляд на Воробьева и лишний раз убедился, что подручный его не дурак. Он глядел недоверчиво и как будто уже догадывался, что начальник его с ним не искренен. Следовало переубедить:
Это пустой разговор, Кирилл Андреевич. Есть у меня некоторые сведения, что Нурминен может быть вовсе к убийству непричастен. Но спешить с выводами не станем: верить нужно лишь фактам, а это уже к вам вопрос. Выяснили что-то по следам на месте происшествия?
Воробьеву, как оказалось, поделиться и правда было чем. Уже на Фонтанке, предложив Кошкину отправиться в его кабинет, переоборудованный в самую настоящую лабораторию, тот попросил посмотреть в микроскоп:
Взгляните, в голосе Воробьева явно звучала гордость, прибор фабрики Цейса2 с прекрасными апохроматическими объективами.
И что же я там увижу? усомнился Кошкин.
Кровяные тельца, конечно же.
Кошкин был достаточно далек от медицины и химии, однако, посмотрев на Воробьева с сомнением, все-таки приблизился и наклонился к металлическому окуляру. На стекло под ним Воробьев предварительно капнул некую жижу розоватого цвета, и Кошкин сейчас же увидел через объектив бурого цвета бляшки почти идеальной круглой формы. Какие-то в одиночестве застыли в прозрачной жидкости, какие-то слепились в длинные причудливые цепочки.
Я взял соскобы вещества, которым выведен текст на стене в садовницкой. Растворил в воде и вот. Как видите, Степан Егорович, с уверенностью можно сказать, что это именно кровяные тельца.
То есть, это кровь?
Кровью это было до того, как высохло. А здесь мы видим кровяные тельца, разведенные в жидкости, с напором уточнил Воробьев. Кровяные тельца млекопитающего, если быть точнее. Но не любого млекопитающего, не верблюда и не ламы, например.
Серьезно? Не верблюда? Кошкин отлепился от микроскопа и потер глаз.
Да. Верблюд тоже млекопитающее, однако, что любопытно, его кровяные тельца совсем не похожи на прочие: они гораздо более вытянуты по форме своей.
Я бы с вами поспорил, Кирилл Андреевич, о том, что понимать под словом «любопытно» ну да ладно. Скажите лучше, нет ли какого способа удостовериться, точно ли это кровь человека?
Воробьев мотнул головой:
Современная наука на это не способна. Итальянские профессора судебной медицины сильно продвинулись, я слышал, однако все пока что на уровне теории. Тем более, что мы имеем дело не с кровью
Да-да-да, отмахнулся Кошкин, это кровяные тельца, а не кровь.
Засохшая кровь, если вам угодно, примирительно закончил Воробьев. А у вас что же есть сомнения, что это кровь вдовы? Сомнительно, что у нее под рукой нашлась кровь животного. Она была заперта, смею напомнить.
У меня есть сомнения, что надпись вовсе сделала Алла Соболева, а не тот, кто вошел в садовницкую уже после ее смерти и попытался подставить Ганса Нурминена. Вам удалось удостовериться, что это почерк вдовы?
Нет пока что. В комнатах дома не нашлось записей Аллы Соболевой: мне сказали, все забрала ее дочь.
Кошкин помолчал. У него были дневники вдовы, и в них довольно рукописного текста, чтобы провести экспертизу. Однако отдавать их посторонним он не собирался. Вместо этого распорядился:
Завтра я еду к Соболевым для беседы с банкиром Денисом Васильевичем. Вы поедете со мной и спросите ее дочь об образцах почерка. Думаю, она вам поможет. Что ж значит, надпись все же сделана кровью. Впрочем, если в садовницкой и впрямь не были ни карандаша, ни бумаги он с упором посмотрел на Воробьева, или что-то все-таки было?
Если бы Нурминена хотели подставить, то написали бы его имя более разборчиво, невозмутимо заметил Воробьев, ровно не слышал вопроса. А карандаша в садовницкой и правда не нашлось я везде искал. Но вот бумага
Воробьев качнулся к полкам и поискав, протянул Кошкину небольшой конверт.
Так там и правда была бумага, а вы молчали?!
Не бумага только пепел, поправил Воробьев.
В конверте и правда оказался сероватый пепел вперемешку с мусором больше мусора, чем пепла, по правде сказать.
Там что-то жгли, пояснил Воробьев, и, если жег действительно не Нурминен, то это либо Алла Соболева, либо кто-то другой. Настоящий убийца, возможно.