«Справа», согласно классификации Горбачева, был секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев принципиальный и несгибаемый борец с пьянством, коррупцией и чистотой партийных рядов и норм. Лигачев славился «чисткой» провинциальных кадров партии, но при этом стоял горой за интересы жителей бедных и аграрных регионов России как он их понимал. Рыжков и его команда в Совмине и Госплане терпеть не могли Лигачева. Для них он олицетворял партийное вмешательство в их работу. Московская интеллигенция невзлюбила Лигачева как олицетворение андроповского, а то и сталинского стиля, поборника идеологической цензуры. Либеральные умы подозревали его в покровительстве русскому черносотенному национализму и безосновательно считали его сталинистом. Черняев под влиянием этих толков призывал Горбачева убрать Лигачева. «Ситуация напоминает 1922 год. Вы в положении Ленина, он в положении генсека, практически с теми же функциями, что тогда у Сталина», писал он, имея в виду письмо Ленина съезду с предложением сместить Сталина[100]. Сравнение было абсурдным Лигачев был не политическим интриганом-тираном, а догматичной и верной «рабочей лошадкой» партии. Это был твердый приверженец консервативного реформизма в стиле Андропова.
Лигачев потерял пост второго лица в Политбюро в марте 1988 года, через пять месяцев после исключения Ельцина. Журналисты из «Советской России», идеологи русского национализма, прислали Лигачеву статью, якобы основанную на письме профессора химии Ленинградского университета Нины Андреевой. В тексте грубом перепеве сталинских идеологических кампаний осуждались «ревизионисты» в советских СМИ, которые использовали гласность для «очернения» советской истории. Лигачев одобрил статью, и газета опубликовала ее в партийном аппарате мгновенно разнесся слух, что это, по сути, новая утвержденная партией директива для идеологических кадров. Эпизод, пожалуй, был последним шансом для консерваторов повернуть советские реформы в русло, намеченное Андроповым. «Дело Нины Андреевой» взбудоражило московскую интеллигенцию; западные журналисты даже писали, что перестройке пришел конец. Горбачев в это время был за рубежом. Но когда вернулся, был в ярости. В его планах перестройки публичное обсуждение прошлого, а также поддержка свободомыслящей интеллигенции были важными этапами подготовки будущих политических реформ. При содействии Яковлева он легко покончил с консервативным «мятежом». Лигачева и его сторонников в Политбюро, которые поспешили похвалить статью, поставили на место и усмирили. Яковлев сменил Лигачева на посту главного партийного идеолога, отвечающего за телевидение и печать. Гласность, которую еще несколько дней назад собирались хоронить, стала набирать обороты семимильными шагами[101].
Основной угрозой для Горбачева осенью 1988 года был не заговор партийных элит, а все более очевидный провал его экономических реформ. Экономика не росла, а перебои в работе производственных линий и цепочек поставок становились серьезнее. Жилищное строительство замедлилось. Магазины в большинстве советских городов, даже в Москве, стали пустее, чем прежде, а очереди перед ними выстраивались все длиннее. В начале сентября 1988 года, находясь в Крыму, Горбачев отправился на экскурсию в Севастополь. Его окружила толпа местных жителей, которые жаловались на нехватку жилья, невыплату пенсии и так далее. Горбачев провел с ними три с половиной часа. Наконец он воскликнул: «Я что вам, царь? Или Сталин?» Он явно разочаровывался в советских людях, как и они в нем. Горбачев хотел, чтоб люди сами выбирали своих представителей, решали местные проблемы и оставили его в покое, чтобы он мог заниматься вопросами большой теории. Он также злился на региональных партийных чиновников. «Он очень обеспокоен, записал в дневнике Черняев. [Партийный] аппарат понял, что дни его сочтены и выключил старый механизм административной системы». Возможно, партийные чиновники решили бойкотировать перестройку, лишь бы «доказать, что все это безумная горбачевская авантюра»[102].
В этот момент сам Горбачев, имея мандат партконференции на реформы, по сути, спланировал конституционный переворот против партии. Во время отпуска в Крыму он единолично решил перекроить и урезать центральный партийный аппарат, оставив только «революционных приверженцев перестройки», которые могли бы помочь ему управлять процессом в будущем. В течение года будет уволено от 800 до 900 тысяч партийных чиновников крупнейшая чистка со времен Сталина, хотя на этот раз бескровная. Черняев первым увидел проект предложений Горбачева и пришел в восхищение. По возвращении из Крыма Горбачев изложил предложения проекта другим помощникам. Двенадцать из двадцати отделов центрального аппарата партии, политического мозга всей экономической системы СССР, подлежали расформированию. 8 сентября 1988 года послушное воле Горбачева Политбюро одобрило его программу. Лигачев еще пытался настаивать, что партия должна продолжать контролировать процесс перестройки, но не осмелился критиковать любимое детище генсека. Когда Виталий Воротников спросил, кто сможет взять на себя бремя управления, если партия от него откажется, Горбачев уклонился от ответа. Следующие две недели он провел в беседах со старыми членами ЦК, которых лично вызывал к себе и одного за другим убеждал принять почетную отставку[103].
Достигнув политических целей в Политбюро, Горбачев отправился в Красноярский край в Центральной Сибири. Он осмотрел промышленные объекты на огромной территории размером с Францию и Испанию, вместе взятые, посетил заводы по производству никеля, молибдена и платины. Гигантские предприятия демонстрировали низкую эффективность, их рабочие страдали от нехватки жилья и перебоев с продовольствием, а также от техногенных экологических катастроф. Поездка укрепила Горбачева во мнении, что главная причина бед партийное управление экономикой. На встрече в Норильске с рабочими крупнейшего в мире завода по выпуску никеля он призвал их избрать руководителей, которые им нравятся и которым они доверяют. Но при этом Горбачев хотел призвать воздержаться от эксцессов и привел пример: один рабочий, по его словам, прислал ему письмо с предложением дать команду «Огонь по штабам!» Это был лозунг Мао Цзэдуна во время Культурной революции. Внезапно публика восторженно заревела: «Правильно!» Горбачев, оторопев от такого настроя толпы, ответил, что повторение опыта Китая чревато катастрофой. Он вернулся в Москву, убежденный, что начинать политическую реформу нужно как можно скорее. Только откровенное обсуждение со съездом проблем Советского Союза позволило бы направить растущий накал народного недовольства в конструктивное русло[104].
30 сентября после получасового обсуждения Пленум ЦК КПСС утвердил все политические реформы без возражений. После небольшой дискуссии делегаты одобрили желание Горбачева возглавить будущий Верховный Совет, оставаясь при этом лидером партии. Таким образом партийная элита дала зеленый свет самой радикальной смене политического режима со времен Сталина[105].
Горбачевские реформы 19871988 годов стали результатом провала предыдущих преобразований, разочарования «шестидесятников» в партийно-государственной бюрократии и идеологических мечтаний небольшой части партийных аппаратчиков-реформаторов. Однако Горбачев допустил исторический просчет. В конце 1988 года он приступил к демонтажу партийного аппарата, единственного инструмента, способного удержать под контролем реформы и всю страну. Его диагноз оказался неверным. Партийная бюрократия, которую он рассматривал как главное препятствие на пути модернизации и оживления советского социалистического проекта, предпочитала консервативные и поэтапные реформы, оставаясь при этом послушным инструментом в руках лидера страны. Ошибочная децентрализация экономики наряду с другими промахами внесла сумятицу в экономику и финансы. Более того, «демократический социализм», как и предостерегал Андропов, был крайне опасным экспериментом в стране, никогда не знавшей демократического правления. Перестройка, какой ее замыслил Горбачев, не могла преуспеть. Напротив, она ввергла Советский Союз в экономический хаос и сделала его мишенью политического популизма и национализма.
Глава 2
Освобождение
Опыт учит, что наиболее опасный момент для плохого правительства это обычно тот, когда начинаются реформы Зло, которое терпеливо сносилось как неизбежное, кажется нестерпимым, едва лишь приходит мысль от него избавиться.
Алексис де Токвиль.Старый порядок и Революция, 1856
ГЛОБАЛЬНАЯ МИССИЯ
7 декабря 1988 года Горбачев выступил на Генассамблее ООН в Нью-Йорке, чтобы объявить о намерении вывести полмиллиона советских военных из стран Восточной Европы. Он также заявил об освобождении почти всех политических заключенных. Но главной сенсацией стало изложенное в речи новое мировоззрение. Горбачев предложил мировой порядок, основанный на «общечеловеческих интересах» сотрудничества и интеграции. Это означало отказ от противостояния Советского Союза и США и их союзников, а также от марксистско-ленинского мировоззрения, построенного на «классовой борьбе» и неизбежности победы коммунизма. Генсек призвал отказаться от любой формы применения силы в международных делах. По сути, глава СССР предложил западным государствам прекратить холодную войну и выразил готовность вступить во все международные организации, созданные США и его союзниками. Черняев, основной составитель речи Горбачева в ООН, считал выступление не только идеологической революцией, но и возможным прощанием «со статусом мировой сверхдержавы»[106].
Речь Горбачева была развитием того, что он с 1986 года называл «новым политическим мышлением». Она стала воплощением и самонадеянности человека, считавшего себя революционером ленинского масштаба, и удивительного идеализма, и категорического неприятия военной конфронтации. В сравнении с циничной сталинской «реальной политикой», хрущевским балансированием на грани войны и брежневской «разрядкой с позиции силы» речь Горбачева была фантастическим разрывом с логикой холодной войны. Это была не хитроумная маскировка вынужденного советского отступления, не геополитический маневр, как утверждали многие на Западе, а осознанный выбор в пользу нового мировоззрения, отвергающего и марксизм-ленинизм, и опору на советскую геополитическую мощь. Такой масштабной заявки на новизну история международной политики не знала, пожалуй, с тех пор, как президент США Вудро Вильсон провозгласил знаменитые четырнадцать принципов в конце Первой мировой войны. Именно это мировоззрение сделало Горбачева, а не Рональда Рейгана и других западных руководителей, по-настоящему ключевой фигурой в прекращении холодной войны.[107]
С начала 1986 года кремлевский лидер работал над тем, чтобы покончить с ядерным противостоянием СССР и Соединенных Штатов и тем самым уменьшить страшную угрозу, исходящую от ядерного оружия. Чернобыльская авария неожиданно сделала эту задачу приоритетной. После того как Горбачев полностью осознал значение катастрофы на АЭС, он предложил Рейгану внеплановую встречу в верхах, в исландской столице Рейкьявике. Встреча состоялась в октябре 1986-го. Горбачев удивил американского президента и его советников, предложив сократить половину советского стратегического ядерного арсенала в обмен на пропорциональные американские сокращения и запрет программы СОИ. Тогда же Горбачев стал понуждать советских военных отказаться от доктрины упреждающего ядерного удара и перейти к принципу «стратегической достаточности»[108].
Чтобы остановить гонку ядерных вооружений, считал Горбачев, важно пойти на численные сокращения носителей ядерного оружия. Как и Андропов, генсек понимал, что Советский Союз невозможно модернизировать в условиях конфронтации с Западом. Первый проект «нового мышления» генсек озвучил на встрече с коллегией высших советских дипломатов в МИДе в мае 1986 года. Его основная мысль заключалась в том, что администрация Рейгана пытается истощить СССР в затратной гонке вооружений. «Советская внешняя политика, убеждал Горбачев, должна облегчить бремя военных расходов, сделать все, что в ее силах, чтобы ослабить тиски расходов на оборону»[109]. В разговорах в Политбюро, Совете обороны и с главами зарубежных держав советский лидер многократно высказывал озабоченность по поводу американского намерения «измотать СССР» новой гонкой вооружений. Он говорил, что пора перестать гнаться за паритетом с США и что нужно сосредоточиться на внутренних реформах. В 1987 году Горбачев и Рыжков впервые обязали руководителей советской военной промышленности начать «конверсию» переориентацию части производственных мощностей с военной продукции на производство потребительских товаров[110].
Однако американское силовое давление на СССР продолжало сковывать советских реформаторов. Администрация Рейгана отличалась от прошлых администраций тем, что хотела вернуться на позиции силы, стремилась как можно больнее ущемить экономику и финансы СССР. Программа СОИ, в случае ее реализации, означала бы конец ядерной стабильности и опасную возможность нанесения первого удара. Эксперты и руководители подразделений и институтов советского военно-промышленного комплекса (ВПК) предлагали выделить дополнительные миллиарды из бюджета на нейтрализацию американской угрозы. Кроме того, из-за американских санкций доступ СССР к научно-технологическим ресурсам передовых западных стран был даже более ограничен, чем в 1960-е годы, до разрядки. Американское правительство контролировало советский импорт технологий с помощью Координационного комитета по многостороннему экспортному контролю (КОКОМ), куда входили Канада, страны Западной Европы, Япония и другие союзники США. Администрация Рейгана пыталась блокировать поставки в СССР западного оборудования для завершения постройки трубопровода, который мог доставлять советскую нефть из Западной Сибири в Западную Европу. В 1987 году, когда японская корпорация Sonyba согласилась продать Москве современные компьютеры, Вашингтон заставил японцев аннулировать уже подписанный контракт[111].
Первым практическим шагом по отходу от силовой дипломатии стало назначение Горбачевым в июле 1985 года Эдуарда Шеварднадзе на должность министра иностранных дел СССР вместо Андрея Громыко. Старше Горбачева на три года, партийный руководитель Грузии был еще одним молодым амбициозным комсомольцем, который обратился в коммуниста-реформатора. Как и Горбачев, Шеварднадзе прошел через школу коммунистического идеализма 1950-х годов (с поправкой на грузинский национализм) и испытал разочарование в 1970-х. Он сделал карьеру на обещаниях Москве побороть коррупцию в Грузии и на безудержной лести в адрес Брежнева. Так и не преуспев в первом, он, скорее всего, стремился компенсировать второе. Шеварднадзе взял на себя несколько важнейших функций: претворял в жизнь идеи горбачевского «нового мышления», создавал за рубежом новый приветливый образ советской дипломатии и служил громоотводом для военных, которые так и не смогли принять горбачевское новое видение мира.
Тем не менее статус главного переговорщика на мировой арене Горбачев оставил себе. У него возникли доверительные отношения с западными лидерами с социалистами Франсуа Миттераном и главой Испании Фелипе Гонсалесом, с премьер-министром Италии Джулио Андреотти, с консервативной Маргарет Тэтчер из Великобритании и, после периода отчуждения, с Рональдом Рейганом и канцлером ФРГ Гельмутом Колем. Встречам с зарубежными руководителями придавали особое значение все предшественники Горбачева. Хрущеву казалось, что так он узнает окружающий мир и узнает у капиталистов, как лучше их победить и построить социализм. Брежнев делал это в роли миротворца и использовал «дружбу» с великими лидерами для укрепления своего авторитета дома. Для Горбачева отношения с иностранными, прежде всего с западными лидерами, стали культурной и психологической необходимостью. Один российский ученый так объяснял тягу советских людей ко всему западному: «Для всех советских людей, в том числе и для партийной верхушки, Запад всегда был предметом вожделения. Поездки на Запад были важнейшим статусным символом. Тут ничего нельзя поделать это в крови, в культуре»[112]. Горбачеву, однако, нужны были встречи в верхах для гораздо большего: он нуждался в интеллектуальном общении с западными лидерами и любил «обкатывать» на них свои реформаторские задумки. Именно во время частых поездок на Запад в разговорах с его ведущими политиками в голове Горбачева достраивались мысли о том, как изменить Советский Союз.