Реформы Горбачева также разрушили финансовую стабильность, на которой во многом держалось экономическое и политическое единство СССР. До прихода к власти Горбачев плохо разбирался в финансах и не имел представления о том, как формируется советский бюджет. В 1983 году он попросил Андропова разрешить ему ознакомиться с бюджетом, но получил отказ. Знание бюджетных доходов и расходов было со сталинских времен исключительной привилегией генсека. Остальные члены Политбюро пребывали в неведении. Между тем советскую финансовую систему было непросто понять даже опытному специалисту. Это был уникальный продукт огосударствленной экономики и тотальной мобилизации ресурсов в условиях войны и абсолютной политической диктатуры. В Советском Союзе в обращении ходили два вида денег. Первым был «безналичный расчет», сокращенно «безнал» полностью виртуальная система финансовых расчетов между государством и предприятиями. Все инвестиции, кредиты и другие крупные сделки в советской экономике проходили по безналу. Этот вид денег напоминал эмиссионные векселя и аккредитивы в рыночной экономике, но советский безнал не мог быть обналичен ни при каких обстоятельствах. Вторые деньги существовали в виде наличных денежных знаков, или «нала», банкноты и монеты, выпущенные Госбанком. Они использовались для выдачи заработной платы, для оплаты потребителями товаров и услуг и, конечно, употреблялись для расчетов и платежей в «теневой экономике» и на черном рынке. Общее количество денежной массы «нала» определялось государственными плановыми органами и строго контролировалось. Ее объем более-менее соотносился с объемом производства и специально рассчитанной стоимостью рабочей силы.
Лишь немногие в Советском Союзе, прежде всего работники Госбанка, понимали, как работает эта не имеющая аналогов система. Между тем она долгие годы обеспечивала макроэкономическую стабильность страны. Советское государство могло тратить миллиарды безналичных денег на финансирование крупных проектов, но при этом инфляция, прежде всего цены на потребительские товары и услуги, оставалась более-менее под госконтролем. Даже в самые тяжелые моменты истории, например во время Второй мировой войны, советская финансовая система выстояла и не рухнула. Именно она смогла обеспечить превращение СССР во вторую военную сверхдержаву, несмотря на то что США обладали неизмеримо большими финансовыми ресурсами.
Безналичные деньги полностью контролировались государством, но с наличными было сложнее они находились на руках. «Излишняя» наличность, особенно когда она оседала «под матрасом» вне контролируемых государством личных сберегательных счетов, порождала неподконтрольную инфляцию и макроэкономическую нестабильность. Сталин знал и понимал эту опасность: Министерство финансов и Госплан создали непроницаемую перегородку между двумя видами советских денег. На всех предприятиях велась двойная бухгалтерия и строго запрещалось переводить безналичные ассигнования (безнал) в фонд зарплаты (нал). Также не разрешалось приобретать за наличные промышленное оборудование и сырье такие покупки оплачивались только из безналичных средств, выделенных центральным бюджетом. Прибыль, остававшуюся у госпредприятий, нельзя было обналичить. Кроме того, руководство и государственные структуры СССР тщательно следили за тем, чтобы накопление денежной наличности на срочных вкладах населения не росло слишком быстро. В этом случае деньги начинали гоняться за товарами, и товары пропадали с прилавков магазинов. В 1947 и в 1961 годах советским властям пришлось втайне подготовить и провести так называемую «денежную реформу», проще говоря обмен старых купюр на новые (обычно убирая один ноль на рублевом дензнаке). Поскольку при этом обычно не принимались к обмену деньги «из-под матраса», это позволяло государству сократить объем денег в обращении. Болезненной альтернативой могло бы стать повышение установленных государством цен[76]. Такая система госконтроля над капиталом позволяла постепенно увеличивать зарплаты и сбережения людей, но только пока росло производство и повышалась его эффективность.
Во время своего правления Брежнев долго избегал повышать цены на основные потребительские товары. Тем не менее инвестиции в военную промышленность и научные исследования не давали роста экономики и разгоняли инфляцию. Субсидии неэффективному сельскому хозяйству СССР, убытки в этой сфере и непроданные товары низкого качества обходились еще дороже, чем военные расходы. В разросшейся «теневой экономике» предприниматели-нелегалы накапливали миллиарды рублей. Доходы от продажи нефти помогали покрывать дефицит госбюджета, но и они способствовали скрытой инфляции. Горбачев получил в наследство страну с крайне проблемными финансами, но не понимал их причин и своими политическими инициативами быстро усугубил ситуацию. Запрет на алкоголь резко накалил обстановку люди стали меньше пить, но что еще они могли купить на свою зарплату, чтобы вернуть «нал» в бюджет? Ведь качественных товаров, на которые население хотело потратить деньги, было слишком мало[77].
В начале 1987 года Рыжков предупредил коллег в Политбюро, что без ценовой реформы состояние экономики не улучшится. У советского руководства имелось два варианта: разово поднять фиксированные цены на основные продукты и товары или готовиться к целенаправленному отказу от их регулирования. Горбачев, однако, не мог решиться. Он помнил, как Хрущев подорвал свой авторитет, повысив цены в 1962 году. Это привело к забастовкам рабочих и даже мятежу. В октябре 1986 года Горбачев заявил на Политбюро: «Некоторые требуют повысить цены. На это мы не пойдем. Народ еще ничего не получил от перестройки. Материально ее не почувствовал. И если мы повысим цены дискредитируем перестройку»[78]. Валентин Павлов, в то время глава Государственного комитета по ценам, позже писал, что это была упущенная возможность. Горбачев, писал он в воспоминаниях, не понимал, что можно поднять оптовые цены, проходящие по безналичному расчету, при этом не повышая потребительские цены на ключевые товары. Это позволило бы убрать денежный «навес» в 40 миллиардов рублей без риска социального взрыва[79]. Как бы то ни было, в итоге экономические реформы стартовали в условиях безнадежно искаженного с брежневских времен ценообразования.
Закон о государственных предприятиях дал старт банковским реформам. С 1960-х годов впервые обсуждалась экономическая реформа, некоторые экономисты предлагали, чтобы госпредприятия получали кредиты на развитие от подконтрольных государству коммерческих банков. Заработав прибыль, предприятия возвращали бы деньги банкам с процентами. Некоторые даже считали, что это позволило бы заменить налог с оборота в качестве основного источника бюджетных доходов[80]. В 1985 году такие идеи снова стали обсуждаться. Делегация советских банкиров совершила серию поездок за рубеж для изучения мировой практики. Они побывали в банках Италии, Западной Германии, Индии, Венгрии и Югославии. В Китае ознакомились с финансированием «свободных экономических зон», а в Японии интересовались, как целевые инвестиции и плановые госкредиты направляли и модернизовали экономику. В июне 1986 года банкиры представили свои предложения Рыжкову. По их мнению, Госбанк должен был сохранять роль денежного регулятора. Однако нужны были крупные «специализированные» инвестбанки, которые бы кредитовали большие промышленные конгломераты. Меньшие по размеру «инновационные» банки под их контролем выдавали бы займы малым предприятиям в ориентированных на потребителя секторах. Автор инициативы Михаил Зотов не относился к рыночным либералам и начинал банковскую карьеру при Сталине. В своих воспоминаниях он цитировал выдержки из документа: «По нашему мнению, назрела необходимость создания в нашей стране коммерческих специализированных кредитных учреждений». Эта идея была направлена на то, чтобы сделать банки активными и непосредственными участниками экономического развития. Она очень заинтересовала Рыжкова, хотя и вызвала сопротивление министерств и ведомств. В июле 1987 года Политбюро разрешило создать четыре «специализированных» банка с функциями кредитования[81].
В мае 1988 года в экономической и финансовой системе СССР произошло еще более значительное изменение. Эксперты Рыжкова подготовили, а Политбюро утвердило закон «О кооперативах». В ленинские времена «кооперативы» рассматривались как «путь к социализму», но к 1980-м они практически перестали существовать. Вся предпринимательская энергия в стране давно ушла в теневую экономику. Рыжков хотел снова сделать кооперативы легальными и вернуть энергию предпринимательства в сферу, где государство могло ее регулировать. Идея понравилась Горбачеву. В Китае, сказал он Политбюро, кооперативам удалось всего за несколько лет накормить миллиард человек. Он рассчитывал, что то же самое произойдет в Советском Союзе. Закон, однако, содержал фатальный структурный изъян. Он поместил кооперативы и госпредприятия под одну крышу первые могли закупаться у вторых, а вторые открывать первые. Кооперативам и госпредприятиям также разрешалось создавать коммерческие банки, используя «излишки» прибыли одних для кредитования других.
В 1987 году советские банкиры предлагали ужесточить контроль Госбанка над общим количеством и обращением наличных и безналичных денег. Однако Рыжков и его эксперты, напротив, открыли лазейки в перегородке между двумя видами платежных средств советской финансовой системы. До сих пор неясно, как это могло произойти. Никто в советском правительстве тогда не понимал, какими тяжелыми последствиями это чревато. Запрещенные десятилетиями финансовые операции теперь законно разрешили для кооперативов и коммерческих банков. Люди, которые начали открывать кооперативы в 1988 году, мгновенно увидели новые возможности, о которых раньше могли только мечтать в теневом секторе экономики. Через семь месяцев после вступления закона в силу в стране был зарегистрирован сорок один «кооперативный» коммерческий банк. Спустя год их число в СССР выросло до 225. Эти банки проделали большую, неконтролируемую дыру в советской финансовой системе. «А что получилось у нас?» сетовал Зотов в воспоминаниях. «Сначала очень забежали вперед на микроэкономическом уровне, что выразилось почти в тотальной либерализации банков и денежного обращения». Сталинский банкир имел в виду позднейшие реформы. На деле этот процесс начался еще в 1988 году[82].
Учредители кооперативов, кредитуемые ими же созданными банками, начали скупать товары и сырье у госпредприятий по низким госценам. Затем они перепродавали эти товары населению по гораздо более высоким рыночным ценам или, еще выгодней, экспортировали их за границу по мировым ценам, получая до пятисот и более процентов прибыли. При этом налог на прибыль кооперативов не превышал 1013 процентов. Коммерческие банкиры из кооперативного сектора придумали еще одну чрезвычайно выгодную схему: они получали от родственных госпредприятий «помощь» в безналичном расчете и обналичивали ее, используя новые лазейки между двумя видами денежного обращения. Струи и ручейки обналиченных «новых» денег вскоре превратились в бурный поток, увеличивая денежную массу на руках у населения. К концу 1989 года ни Политбюро, ни Госбанк уже не могли заткнуть эти лазейки. Поток превратился в инфляционный потоп.
СОЦИАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ
Откуда у Горбачева возникла идея демократизировать Советский Союз? Для западных читателей, особенно американских, демократия и свобода нечто естественное, как воздух. Но Горбачев был генеральным секретарем КПСС, а не западным либералом. Тем не менее он решился на масштабную политическую либерализацию одновременно с радикальными экономическими реформами. Даже много лет спустя его биограф Уильям Таубман не мог скрыть своего изумления: «С чего он взял, что за несколько коротких лет сумеет победить многовековые политические, экономические и социальные привычки, укорененные в России: царский авторитаризм, переродившийся в советский тоталитаризм минимальный опыт гражданской активности, в частности, отсутствие культуры компромисса и консенсуса, традиции демократической самоорганизации и реального верховенства закона?»[83]
Горбачев вырос в обществе, в котором образованное меньшинство всегда тайно жаждало свободы от деспотического государства. Почти два столетия интеллигенция мечтала о конституции и правах человека. Большевики и Сталин обратили эти мечтания в кровавую карикатуру, но не смогли полностью их убить или игнорировать. Советская Конституция 1936 года официально гарантировала «социалистическую демократию», «свободу» слова, совести и другие гражданские права. В 1948 году Советский Союз ратифицировал Всеобщую декларацию прав человека ООН. В августе 1975 года Брежнев подписал Хельсинкский заключительный акт, а в 1977-м его положения вошли в обновленную Конституцию СССР. Разумеется, тогда в Светском Союзе никто и не думал воспринимать это всерьез[84]. Человек с такими мыслями мог заинтересовать КГБ и быть принудительно направлен на психиатрическое лечение. Тем не менее понятия «социализм» и «демократия» продолжали восприниматься как пара, это проникло в массовое сознание и закрепилось там как некий идеал будущего. Группа молодых интеллектуалов в Москве в подпольном теоретическом журнале пришла к выводу, что именно «социалистическая демократия», а не либеральная демократия единственный лозунг, на который откликнется большинство советского населения[85].
Затем появился Горбачев. Связанный с интеллигенцией со студенческих лет, он разделял мечты о политических свободах. Собственные представления о необходимости «демократического социализма» у Горбачева, видимо, появились после бесед с чешским другом Зденеком Млынаржем, коммунистом-реформатором, который активно участвовал в событиях «Пражской весны» 1968 года. Это было время социалистической романтики, когда физик-ядерщик Андрей Сахаров стал правозащитником и заявил на весь мир о взаимосвязи экономического прогресса, гуманизма и интеллектуальной свободы. Для Горбачева было естественно признавать то, что Андропов отвергал советский народ должен иметь право голоса в делах страны, без «демократического социализма» люди останутся отчужденными от продуктов своего труда и станут вести себя как крепостные, экономическая модернизация будет невозможна. Записка Яковлева 1985 года не выходила у Горбачева из головы. Раиса, с ее социологическими интересами, вероятно, тоже поддерживала стремление мужа освободить советское общество. Оба питали страсть к теории и любили обсуждать вопросы философии и истории во время своих долгих прогулок и отпусков.
В августе 1987 года Горбачев посвятил теоретизированию весь свой летний отпуск в Крыму. На даче, где прежде Брежнев с приближенными играли в домино, выпивали и обменивались старыми анекдотами, Горбачев читал Ленина и открыл для себя «молодого Маркса» его «Экономическо-философские рукописи 1844 года». С конца 1950-х годов эти тексты Маркса были подняты на щит западными марксистами, а позже будоражили умы советских философов и социологов антисталинского направления. В Крыму Горбачев переписывался с ведущими академиками страны, давал задания академическим институтам. Формальным поводом послужило предложение американского издательства написать книгу о перестройке. Вместо того чтобы поручить задачу «литературным неграм», Горбачев сам с удовольствием погрузился в процесс. Он диктовал один за другим варианты глав своему помощнику Анатолию Черняеву, который к тому времени стал его негласным спичрайтером. Книга получила название «Перестройка: Новое мышление для нашей страны и для всего мира». Чтобы ее закончить, Горбачев даже отпуск продлил на неделю. Советский лидер хотел, чтобы его «революция» получила теоретическое и международное значение, как за семь десятилетий до него это удалось сделать Ленину[86].