Кэролайн пнула камень, попавшийся ей под ногу, почесала шею, которую щекотали волосы, после, убрав руки в карманы брюк, огляделась. И её взгляд упал на одинокую скамейку, стоявшую в аллее. На ней сидела бледноликая, невысокая девушка в чёрном платье, её короткие чёрные волосы бросали тень на её впалые фарфоровые щёки. Она держала на коленях маленькую тетрадь и что-то писала в ней. Кэролайн широко улыбнулась и стремительным шагом направилась к скамейке, вскоре нагло приземлившись на неё.
Привет, ты Доротея, да?
Дора едва заметно вздрогнула, после немного заторможено подняла взгляд на её внезапную собеседницу, но так ничего и не сказала.
Меня Кэролайн зовут. Но лучше Кэри, так более коротко и звучно. Я с первого курса, так что тут ещё не всё знаю. Ты правда вампир первой ветви?
Дора осторожно закрыла тетрадь на чёрную атласную закладку, прижав ручку специальной прикреплённой к тетради резинкой, и коротко кивнула.
Круто. Вас таких мало, наверное, осталось. Так что академии повезло, что вы с братом сюда попали, такие знаменитости. Вы на четвёртом курсе, верно? Слушай, а твоего брата как зовут, Марк, да?
Дора вновь лишь кивнула, но на этот раз едва заметно поджала губы. Однако, кажется, Кэролайн этого даже не замечала. Не замечала, что её собеседница не проронила ни слова и до сих пор мыслями была где-то в своих размышлениях, записанных в дневнике.
А я вот даже не знаю, что я тут делаю. Не хочу учиться. Круто, конечно, что дают возможность гулять днём, но мне и ночью было неплохо. А вакцину эту мой отец выкупил у местных за бешеные деньги, так что я и без того могла нормально жить. А ты, кстати, здоровой не выглядишь. Как, в принципе, и любой нормальный, настоящий вампир. Марк тоже. Вот ещё спросить хотела. Ну, между нами, девочками. У него есть кто? Просто у меня в группе как минимум десять девчонок, которые с ума по нему сходят. Так что, им есть, на что надеяться? Или вы, как истинные чистокровки, не хотите примешивать к своей крови кровь обычных вампиров? Эй, тебе нехорошо?..
Дора опустила голову, закрыв глаза, приложив ладонь к лицу. А после их вдруг накрыла тень, с едва слышимым хлопком. Над Дорой открылся маленький чёрный зонтик с кружевными краями.
Прости, я задержался.
Марк стоял позади скамейки, смотра на Дору, даже не взглянув на Кэролайн. Та немного покраснела, ей Марк тоже нравился. И она совершенно не заметила, как тот к ним приблизился. Либо юноша настолько беззвучно ходил, либо просто переместился. Что для чистокровного вампира было неудивительно.
Идём, я отведу тебя домой. Мне не следовало оставлять тебя одну на солнце на столь долгое время, всё ещё держа зонтик, укрывавший Дору от прямых солнечных лучей, Марк помог девушке подняться, после кивнул ей на здание. Дора, не поднимая взгляда, направилась вперёд, юноша следовал за ней.
Кэролайн в недоумении вскочила, уставившись вслед этим двоим.
Эй, ну это даже невежливо! сказала она громко, им в спину, а после бросилась вслед за ними. Я же спросила, можно ли мне познаком
Что-то словно хлопнуло в воздухе, Кэролайн даже не успела вскрикнуть от испуга. Только увидела бездну во взгляде тёмных глаз Марка, который резко обернулся к ней, схватив её за запястье руки, которой девушка хотела коснуться Доротеи, чтобы обернуть её к себе. Кэролайн подрагивала, замерев на месте, не в силах отвести взгляд от чудовищного, леденившего душу холода, который сковывал её при этом зрительном контакте с Марком. Тот становился значительно старше, менялись его черты лица. И звук его голоса, и в особенности его слова, заставили девушку задержать дыхание. Словно из отдаления, и одновременно над самым ухом, она услышала этот мрачный, страшный голос:
Если ты ещё раз посмеешь коснуться моей жены, то глубоко пожалеешь об этом.
Он разжал пальцы, оттолкнув от себя Кэролайн, с некоторым холодным презрением, оставив её в глубоком шоке смотреть им вслед. Марк вновь поднял зонтик над Дорой, которая так и не обернулась, стоя спиной к ним, склонив голову. Юноша положил ладонь на её плечо и повёл к жилому корпусу.
Они зашли в здание, поднялись по лестнице и дошли до самой отдалённой, изолированной комнаты. Зайдя в неё, Марк сразу же закрыл за ними дверь.
За эти четыре года они не изменились внешне. Такова была их участь: замедленный, едва ли заметный по меркам людей рост, который опережало интеллектуальное развитие. Эта академия стала их пристанищем, их убежищем, их тихой гаванью. Их не тревожили. Их не принуждали ходить на пары. Им лишь приходилось посещать больничное крыло для обследования, для проверки уровня развития вакцины в их крови и прогрессирования болезни Доры, которую, впрочем, удалось если не вылечить, то уберечь от большой опасности. Оставались ещё некоторые побочные действия введённой ей сыворотки, иногда всплывали недочёты самого лечения, на её состоянии всё ещё сказывалось действие солнца. Но она была жива, она могла жить днём, она больше не задыхалась. И это было главным для Марка. Для которого в этой жизни больше ничего не существовало.
Их комната скорее напоминала небольшую квартиру. Основная комната могла показаться мрачной, её готические оттенки навевали уныние, но между тем в комнате царил странный уют. Мрачный, тёмный, ясный лишь для двоих. На большую двуспальную кровать свисал полог из струящейся белой ткани, мягкой, едва ли ощутимой и невесомой, как и многое другое в этой комнате. Здесь было совершенное равновесие, баланс эмоции, спокойствие наполняло каждый сантиметр пространства. Тёмные столики, на которых стояли часы, лампы, рамки без фотографий, свечи, располагались в таком странном, идеальном беспорядке, что их невозможно было передвинуть иначе нарушилась бы гармония. Тёмная, чёрная почти мебель была матовая, её обволакивала мягкая ткань небрежно брошенных покрывал.
Марк подвёл Дору к кровати, девушку немного пошатывало.
Что эта пустословка наговорила тебе?
Мне жарко. Слишком светло.
Марк быстро успокоился, вздохнув, осторожно обернув к себе девушку и коснувшись пуговиц на её спине. Платье скользнуло по белоснежной коже, вновь обнажив её. Марк поднял Дору на руки, трепетно уложив её на кровать, после снял с неё тонкие чулки и туфли. Затем юноша шагнул к окну, резко сдвинув тяжёлые тёмные шторы. В комнате сразу же стало темно. Он вернулся к кровати, зажёг толстую, уже немного оплавившуюся свечу и поправил полог.
Тебе нельзя столько времени проводить на солнце. И одежда она вредит тебе. Твоей коже, юноша стиснул зубы. Никто и ничто не имеет права касаться твоей кожи
Ляг.
Марк взглянул на Дору. В этом тусклом свете она выглядела полуживой, маленькой и безумно хрупкой обнажённой куклой. Её чёрные волосы немного сбились, грудь едва ли шевелилась под напором вдохов и выдохов. Тонкие, аккуратные пальцы касались ткани подушки. Казалось, жизнь в этой комнате была чёрно-белой если бы не уникальные глаза Доротеи. Этот глубокий цвет ни с чем нельзя было спутать. И этот взгляд внимательных, больших глаз невозможно было не почувствовать на себе. Марк иногда вздрагивал от него, как и сейчас вздрогнул. Он тоже разделся, расположившись напротив девушки.
Вампиры не обязаны носить одежду, сказал он после долгой паузы, во время которой они просто смотрели друг другу в глаза. Но юноше почему-то казалось необходимым сказать это. Дора не отреагировала. Она словно читала какие-то ей одной видимые строчки на лице Марка.
Чистокровные вампиры, как и люди, рождаются нагими, и должны прожить свой век в этой единственной естественной оболочке, которую подарила им природа Если бы мы жили, отрезанные от всего мира, я бы не позволил этой мерзкой ткани причинять боль твоей коже.
А ведь они действительно думают, что мы брат с сестрой.
Марк замолчал. Голос Доры был тих, но так прекрасно, так близко он слышал её лишь во время подобных разговоров, в их мирке. Куда не было доступа ни одному живому существу. Юноша осторожно положил ладонь поверх пальцев девушки. И их мысли, их волны словно соединились.
Да. Они так думают. Многие.
Потому что мы похожи
Потому что мы похожи. И все чистокровные являются далёкими родственниками.
Мои родители что они сказали твоим, когда я родилась?
Я не помню. Но помню, что я был первым, кого ты увидела. Когда впервые открыла глаза. Они так и остались того цвета.
Ты моя жизнь.
Луна моя Марк на несколько секунд закрыл глаза. Они думают, что ты моя сестра, потому что я забочусь о тебе. Потому что ты выглядишь, как дитя. Потому что наши семьи так похожи внешне. На нас замыкается две семьи. Два древа. Мы последние, Дора. Но я страшный эгоист. Для меня не существует иного мира. Лишь твой.
Доротея вновь долго смотрела на юношу. После осторожно притянула к себе его руку и коснулась её губами. Марк ненавидел этот жест. Ненавидел и обожал. Он считал, что девушка не должна так поступать. Но отказаться от этого кроткого, полного любви прикосновения не мог. Ведь он сам готов был провести у ног Доротеи всю свою вечность.
Что бы было, не полюби ты меня? Если назначенная тебе невеста не оправдала бы твои ожидания?
Это невозможно, Дора. Ты моя судьба. Прости, сегодня я был груб с этой вампирессой но я не могу наблюдать за тем, как тебя утомляют пустыми разговорами.
Марк.
Она называла его по имени реже, чем он её. Но в этих редких случаях в этом коротком выдохе сочетались десятки интонаций. И юноша научился угадывать каждый оттенок каждой из них. И сейчас он прекрасно уловил эту короткую просьбу. Которую, впрочем, Дора озвучила:
Коснись меня.
Юноша медленно окинул внимательный взглядом тело девушки. Да, столь медленное развитие делало её образ детским для многих, она казалась обычным подростком, ещё не расцветшим до конца. Но Марк видел её иной. С рождения Доры он знал, что это ЕГО женщина. Его невеста, его судьба. И эта судьба стала его жизнью, его воздухом, его предначертанным, горьким, выстраданным наслаждением и утешением. Каждая клеточка её тела была ему известна. Когда он держал её в объятиях, то его одолевал целый спектр эмоций. От бескрайней любви до бескрайнего страха. И Дора прекрасно понимала этот страх. Ведь именно им была вызвана её собственная просьба.
Иногда мне всё ещё кажется, что стоит чему-то пойти не так, и я расколюсь, как статуэтка. Поэтому прикоснись ко мне. Я хочу чувствовать, что я живая. Что я настоящая. Я хочу почувствовать, что выдержу даже самые крепкие твои объятия.
Доротея
Его сердце разрывалось на куски, сгорало и восставало из пепла, исцеляемое бальзамом этого священного и запретного сближения. Он придвинулся к Доре, обхватив её руками, несмело, с трепетом коснувшись губами её прозрачной кожи. Ему многое снилось в страшных снах: пустые глаза, рассыпавшееся, опавшее пеплом в его горячих объятиях тело. Он боялся её обжечь, разрушить изнутри, боялся оставить следы на этом бесцветном, алмазном холсте. Он безумно страдал, когда звучала эта просьба, он перебарывал свой страх и вместе с этим он всегда, тайно, ждал этого. Лишь так, преодолев первый барьер страха, он ощущал Доротею, чувствовал, что они принадлежат друг другу, что ничто не способно их разлучить. Дора всем своим хрупким телом отдавала накопленное, не менее выстраданное ею тепло, отдавала свою боль и свой страх, отдавала свою веру в него и в его преданность. Она не хотела, чтобы он боялся её касаться. Она дарила ему любовь, как он дарил свою. Они не скупились на чувства, не растрачивали свою вечность на деланные ужимки, принятые между людьми, не мучили друг друга спорами или ожиданием расставания. Они жили вне времени и вне принятых понятий. Они были единым целым.
Когда казалось, что невесомое тело Доротеи может вот-вот сломаться под углом забвения, Марк становился столь же невесомым. Они оба становились воздухом, дыханием, которое наполняло комнату. Дыханием одного существа. Марк делал так, чтобы ткань, сколь бы мягкой и нежной она ни была, не касалась кожи Доры. Не было жёстких, грубых соприкосновений. Марк никогда не забывался, во всяком случае, не забывался один иногда их накрывала особая волна, уносившая их сознание далеко за пределы этой комнаты, в их старое поместье, в тёплые летние ночи, когда настежь были открыты окна, и обнажённую кожу ласкал ночной ветер, когда они наблюдали за звёздами, наслаждаясь едва ощутимым жаром друг друга.
Когда их отпускало, Марк в забвении и с благодарностью целовал её кожу и её ноги, иногда не в силах остановиться. Он знал, что они прокляты, что им подобные не могут верить но он её боготворил. Для него самым страшным было причинить ей боль, и если иногда он во время этих поцелуев замечал едва видимое потемнение или покраснение на теле Доры, он безумно корил себя, проклинал, молил о прощении. Доротея лишь улыбалась своей спокойной, увы, столь взрослой, полной взрослой осознанности улыбкой.
Спасибо, шепнула она, гладя голову Марка, лежавшую у неё на животе. Я так привыкла к твоему телу. За столько лет Когда мы впервые случайно замечтались и остались вдвоём, когда пришло время усыпать
наши родители были счастливы, с улыбкой сказал Марк. Они поняли, что их дети выросли.
Сколько нам было?
Я не помню Мне было так страшно тогда. А ты твоя храбрость, её хватило на нас двоих. Ты такая сильная, Дора. Что я без тебя?
А я?
Они не любили проявлять свои чувства в чьём-то обществе, и в подобной непринуждённой сдержанности была вся их любовь ей не нужно было ярких порывов. Поэтому многие думали, что они брат и сестра. Но в этом мирке, в котором они запирались вдвоём, атмосфера была пропитана лоскутами их чувств.
Доротея подняла взгляд к пологу, Марк уловил этот взгляд, сел, чуть отодвинул ткань и взял с прикроватного столика резную чёрную рамку, без картины или фотографии. Дора взяла рамку из его рук, коснувшись пальцами пустого стекла, улыбнувшись.
Тогда мы разговаривали всё утро. Тогда ты впервые сказал, что любишь меня, как свою жену. Мы говорили о будущем. О далёких странах. О звёздах. О детях. Тогда я ещё не знала, что моё тело
Я не подвергну тебя этому риску, Дора, быстро сказал Марк. Дора не отозвалась, он смотрела куда-то поверх рамки.
Но наши родители в этом видели нашу миссию. Наше искупление. На нас замыкается два наших рода После нас ничего не останется и всё исчезнет навсегда.
Доротея Даже если бы Марк тяжело вздохнул, забрал у девушки рамку, после осторожно приподнял Дору и прижал её к своей груди. Даже если они считали так я готов отдать им дань памяти но я никогда не повергну твою жизнь опасности ради их целей.
Разве это не наша цель?
Нет. Её нам навязали.
Тогда в чём наша цель?
Любить друг друга.
Дора вновь промолчала. Лишь через несколько минут словно останавливавшегося в этой комнате времени она подняла к Марку взгляд и подарила ему кроткую, спокойную улыбку. После уже сама примкнула к его груди и коснулась его кожи губами.
Её маленькие, робкие желания, редко высказываемые вслух, были жизнью Марка и его стремлениями. Он дышал тем, что пытался уловить эти тихие грёзы во взгляде своей возлюбленной. Учился читать по её глазам так, как она уже умела по его собственным. Поэтому когда они попали сюда, первое время оба представляли собой сверхчувствительное, лёгкое дуновение эмоции, подхватываемое каждым из них. В первую очередь внимателен был Марк. Дора долго оправлялась после произошедшего с ней, её долгое время не выпускали из больничного крыла. Марк сам ухаживал за ней, зачастую не подпуская к ней медиков. Он носил её на руках, мужался, терпя тяжёлую смену биоритма, при этом не смея сомкнуть глаз даже тогда, когда Доротея находилась в состоянии сна. Из-за введённого ей препарата она первое время много спала, принимая это спасавшее её жизнь лекарство. Но едва приходя в себя она уже осознанно держала за руку Марка, говорила с ним, смотрела на него. Марк стоически выдержал этот период, не отходя от Доротеи ни на шаг, и уже тогда по академии поползли слухи о больной, самоотверженной преданности этого молодого человека. Но лишь немногие улавливали в этом отношении нечто большее, чем семейное родство. На какое-то время всё в госпитале, казалось, смешалось и сошлось, сконцентрировавшись вокруг этой пары. Закипела работа. Но Марк не вникал в её суть: Доре приносили лекарства, ему самому что-то вкалывали, беря у него кровь и он не сопротивлялся.