Или вот ищо могу устать, когда шол кудато. Шол, а потом устал и уронился. И призаснул нимедлинно. Такой я кот утомленный сильно!
Што в этом вапще такова. Чиво смиются. Нипанимаю я безсердечность такую.
Нидастатачно любят меня мои Аничка и Скрипач. Так я сиводня понял, когда раскинулся весь роскошный и пузичко подставил, а они мимо ходили и негладили пузичко.
Тогда хотел я от них убижать. И когда дверь они открывали, я бросился сильно на лестницу. Но потом хорошо подумал и не стал бежать, уронился.
Так я подумал, что нимогут они меня достаточно любить. Патамушта нищасные они, измученные жызнью.
Штобы достаточно миня кота любить, надо штобы они все время меня мяшкурили, чисали пузичко и ласковые слова говорили. Што я хорошый Феликс виликалепный. Што самылучшый кот. И брюшко у меня раскошное. И ушки самые остренькие. Што кусь у меня меткий и крепкий. Ищо што лапоньки у меня самые мяконькие и горлышко самое белое. А усы поразительные!
И штобы больше неходили никуда и друг друга негладили. Меня только глаили штобы. Ищо вкусинький паштетик штобы мне сували. Я бы можыт и отворачивался. Говорил бы: нет, Аничка и Скрипач, нинада мне паштетик, коту такому утомленному паштетиком. Но надо штобы сували.
Но не будет так, патамушты жызнь сурова к Аничке и Скрипачу. Поэтому никогда меня кота такова чюдесново достаточно любить небудут. Очинь это пичально.
Я Феликс раскошный кот и президент шкафа сиводня подвергся ужасному надругательству!
Аничка сказала: «Собирайся, толстенький, поедем на маникюр». Я незнал, што такойе маникюр, но звучало кабута штото вкусинькое. Как паштетик гурмэ, к каторому я очинь одобрительный. Поэтому я запрыгнул в домик сразу и пашол с Аничкой. Ехал с ней в кролейбусе. Говорит ей мякмякмяк и другие слова любовные. Голову высунул из домика, и все люди в кролейбусе нимедлино сказали, што я васхитительный чюдесный котик. Оттово я стиснялся иногда и прятал свою виликалепность в домик обратно.
Но когда мы пришли, я пачуствовал штота неладное. И увидел, што передо мной ЮЛЯ ВИТИРИНАР БЕЗСЕРДЕЧНАЯ!
Спрятался я в домик и в домике сильно сидел. Но они меня доставали вместе, но я очинь сильно сидел. И тогда они бизжалосно миня вытряхнули! Как так можно. Вообще так с котиками. Нипанимайу.
Тогда Аничка миня держала, а Юля витиринар с сотонинским хохотанием обрезала мне мои коготочки чюдесные. Я не плакал и не кусь, только головой сильно в Аничку прятался. Приуткнулся в Аничку такую изо всех сил. Слов у миня не было от вазмущения.
Потом когда домой ехали, тут я уже громко Аничку поругал. Што безсердечная она и предательница говорил. Што кота миня такова хорошево не любит и не ценит. Што мучительница котиков она.
И когда домой пришли, то я приулегся. Недалеко от Анечки штобы она видела, как я страдаю. И она мне пузичко мяшкурить стала, но я не кусь ее, только лизь слабенько, штобы видела, што я утомленный очинь кот измучинный. И она тогда стала говорить: «Ну Феликс, ну куси меня! Я волнуюсь, когда ты не кусь!»
И ТОГДА Я НАПРЫГНУЛ И КУСЬ.
Думают, што я плохой кот и Аничку не ценю. А я очинь чюдесный, нивироятный кот. И это Аничка меня не ценит.
Вот однажды Аничка уехала с фотоаппаратом своим гвупым и бронежылетом на три дня, а дверь в мой тувалет закрыла. И я очинь старался, но открыть нимог.
Тогда я Аничкину сумку нашол и назначил ее ту-валетом. И только в тувалет ходил. Не гденибудь. Такой виликалепный кот.