Это скрытое оскорбление, это умение лотрианцев доносить смысл без слов вызвали у меня улыбку.
Полагаю, зрелище было грандиозное.
Когда опустился занавес, вместо оглушительных оваций раздались лишь неуклюжие хлопки наших рук. Зрители-лотрианцы не хлопали и вообще никак не реагировали. Мне стало неловко, ведь в Империи принято было провожать артистов аплодисментами, и я с поклоном поблагодарил председателей.
Вот народ без хозяев и без богов, произнес Девятый председатель, твердо глядя на меня. Народ, каждый поступок которого приумножает его славу.
Я посмотрел на этого невысокого человека в серой мантии, сероглазого, с напомаженными черными волосами, и в очередной раз подивился, как лотрианцы похожи друг на друга.
Девятый председатель не сводил с меня глаз.
Сильным тяжелый труд, произнес он, не дождавшись моего ответа. Мудрым учение. Справедливым великие испытания. Умение каждого должно служить на всеобщее благо.
Ваши танцоры прекрасно послужили, ответил я, не спросив, как может определиться человек без имени, не знающий ни себя, ни цену себе.
Каждый должен хранить верность конклаву, сказал Девятый председатель. Конклав должен хранить верность Книге. Таков порядок, такова справедливость.
Кто-кто, а я не понаслышке знаю, что такое служба и верность, поклонился я.
Глава 14. Дух машины
Мы ужинали за длинным черным столом посреди пустого зала. Между верхними этажами Народного дворца и мраморными террасами, которые я заметил еще с улицы, ходил лифт. Здания в этих суровых краях обычно строились громоздкими и топорными, но белые мраморные стены дворца красиво сияли в звездном свете, падавшем сквозь узорчатый купол.
Пол и стены в столовой тоже были облицованы мрамором. Здесь не имелось ни ковров, ни занавесок на узких горизонтальных окнах, чтобы хоть как-то скрасить утилитарный вид зала. Единственным предметом интерьера, помимо стола и прилагающихся к нему стульев, был пьедестал в углу, на котором с помощью магнитов медленно кружился огромный глобус Падмурака. Стены тоже не были никак украшены. Между лампами в унылых абажурах не висело ни картин, ни фотографий. На одной стене замаскировали под зеркало голографическую панель. Такие были во всех апартаментах председателей. Вероятно, из соображений безопасности и для обеспечения связи.
Еда была простой, но вкусной. Слова Третьего председателя подтвердились: в лотрианскую кухню вообще не входило мясо. Главным блюдом была похлебка из фасоли и моркови в томатном соусе. К ней подавался хлеб с жареным чесноком, без масла. Никаких яиц и прочих продуктов животного происхождения. Не было даже искусственно выращенных или синтезированных заменителей.
Здесь нет официантов? спросил я по-лотриански.
Слова «официант» в языке не было, поэтому я употребил термин manyoka, «помощники».
Семнадцатый председатель опустил на стол последнее блюдо и сказал:
Праздные руки вредят народу. Пригладив волосы, он сел напротив нас. Руки не должны быть без дела. Каждый служит общему благу.
Он указал на дверь, через которую вошел, в сторону кухни. Я не сомневался, что при всем его напускном пиетете Семнадцатый председатель и палец о палец не ударил, чтобы приготовить этот ужин.
Я перевел его слова Валке, чей лотрианский был далек от совершенства.
Выглядит аппетитно, улыбнулась она председателю.
На представление и последующий ужин Валка нарядилась в свое лучшее платье, черно-белое, одновременно деловое и модное. Ее красно-черные волосы были заколоты в пучок. Почти черная помада притягивала к улыбке дополнительное внимание.
Вам есть чем гордиться, сказала она.
Радушный хозяин ответил на улыбку улыбкой и налил нам воды из невзрачного, но добротного металлического кувшина; сначала мне, потом Валке, потом себе.
Народ вот наша истинная гордость, изрек он и умолк, разглядывая нашу трапезу.
Я вдруг подумал, что без мяса и рыбы она шла вразрез с привычными правилами. Блюда не делились на первое и второе, не было ни закусок, ни каких-либо указаний на то, в каком порядке и как нужно употреблять кушанья.
Жаль, что Девятый председатель не смог составить нам компанию, кивнул я в сторону пустого стула по левую руку от Семнадцатого.
Руки не должны быть без дела, пораздумав немного, ответил наш хозяин.
Я наклонился, чтобы кое-что шепнуть Валке на ухо, но та легонько ткнула меня ногой под столом. Я понял, что она хотела этим сказать. Мне не нравилась идея провести целый вечер в компании столь ограниченного в репликах собеседника. Разговаривать с лотрианцами было все равно что, подобно несчастному, обреченному Сизифу, толкать в гору постоянно скатывающийся камень.
К счастью, у меня, в отличие от Сизифа, была помощница.
Председатель начала Валка, накладывая в тарелку изрядную порцию фасолевой похлебки. Меня очень заинтересовал ваш язык. Адриан говорит, что вы общаетесь цитатами из главной книги вашего народа. Это на самом деле так?
Я перевел это с галстани на лотрианский, используя выражения, определенно не одобренные «Лотриадой». У председателя по-прежнему был наушник-переводчик, но я решил, что мой перевод будет точнее.
Только правильная речь выражает волю народа, сказал Семнадцатый председатель.
Правильная речь? уточнила Валка. А что есть правильная речь?
То, что идет на благо народа, ответил председатель фрагментом цитаты без оригинального контекста.
Я не смог толком перевести это Валке.
В Империи учат лотрианскому, но без упора на цитирование, заметил я, с большим трудом вмещая мысли в лотрианские рамки.
Крайне тяжело было объяснить, чему учил меня мой наставник, не упоминая прямо ни себя, ни наставника. Мне казалось, я говорю как полудурок. С тех пор как я покинул родовую Обитель Дьявола, у меня почти не было возможности попрактиковаться в горловом лотрианском языке. Удивительно, но по-сьельсински я разговаривал лучше, чем на этом языке людей.
Это неправильно, ответил председатель. Правильна только «Лотриада».
Должны же быть какие-то послабления? спросила Валка, когда я перевел ответ. Неужели есть специальный правильный способ отпроситься, например, в туалет?
Семнадцатый председатель лишь рассмеялся.
А что, если вы столкнетесь с чем-то неизведанным, для чего нет описания? Как вы станете это обсуждать? Валке не терпелось получить ответы на все вопросы, накопившиеся за несколько недель нашего пребывания в Содружестве, а заодно и хорошенько помучить питраснука Великого конклава. Вот встретите вы ксенобитов и что делать будете?
Rugyeh, уточнил я ее вопрос и пояснил Валке: Это значит «чужие».
В лотрианском простейшие слова могли нести дюжину смыслов. Все зависело от контекста, и любой подтекст зависел от ясности выражения.
Это не решает проблему. Если все ваши реплики составлены заранее, вы не можете обсуждать новые открытия. Не можете адаптироваться, добавила Валка, поигрывая с ложкой.
Пока я переводил, хозяин кивал, после чего отправил в рот ложку похлебки. Оторвав кусок хлеба, он макнул его в миску.
Воля конклава воля народа. Добропорядочный человек для конклава как сын для отца. Отец дает сыну голос.
Каким образом?
Обучая, ответил Семнадцатый председатель, и мне снова показалось, что это фрагмент какой-то большей цитаты.
Голос, повторил я слово, имевшее столь огромный вес в зале заседаний конклава. Halas. Конклав пишет новые реплики, если того требуют обстоятельства. И вы единственные, кому позволено пользоваться голосом?
Da, ответил хозяин.
А почему именно «отец»? вмешалась Валка. «Добропорядочный человек для конклава как сын для отца». Почему женщин обидели?
Семнадцатый председатель внимательно рассмотрел ее, прежде чем ответить.
Женщин нет, сказал он, хотя слово, использованное им, samkanka, означало, скорее, «женский пол». И мужчин нет.
Это было неправдой: Третий, Шестой и еще несколько председателей были женщинами. Мы видели множество женщин на фермах, и балерины тоже были женщинами.
Женщин нет, повторил Семнадцатый председатель. Мужчин нет. Только народ. Только человек.
Я задумался о причинах этого агрессивного отрицания половой принадлежности. Лотрианское слово, обозначающее мужчину, ovuk, определенно имело один корень со словом zuk, «рабочий», и означало также человека в целом, без уточнения пола. Таким образом, их язык был схож с классическим английским, где слово man означало и человека, и мужчину, а у слова woman было только одно значение. Непросто было разобраться в такой мешанине. А как лотрианцы разбирались в своей, я вообще не представлял.
Какими бы ни были слова, глаза видят разницу, сказал я, заразившись энтузиазмом Валки. Есть вещи, что сильнее слов. Словами действительность не изменишь. Можно лишь немного ее размазать.
И даже этому есть предел, добавила Валка, определенно столь же сбитая с толку лотрианским мышлением, как и я.
Семнадцатый председатель долго наблюдал за нами, забыв о недоеденном ужине. Он поднес к губам чашку с водой нам не подали ни вина, ни того бесцветного напитка, что мы пили в театре, и сделал глоток. По-прежнему не отвечая, он встал и подошел к вращающемуся в магнитном поле глобусу Падмурака. Взялся за заграждение, которое окружало глобус, и почесал за ухом.
«Не почесал», сообразил я мигом спустя и повернулся на стуле.
В этом ухе был наушник.
Семнадцатый председатель снял автопереводчик и, отключив, положил на подставку у глобуса.
Возможно, это временно, лорд Марло. Миледи, сказал он на идеальном галстани. Но со временем все изменится.
Вы знаете стандартный? удивилась Валка, не то улыбнувшись, не то нахмурившись.
Стандартный! фыркнул председатель. Это тоже временно. Да, мы все знаем ваш язык. Я учился в вашей Империи. На Тевкре. Как и многие другие.
Меня почти не смутила столь резкая перемена в поведении. Лорды-палатины тоже нередко отключали системы безопасности, чтобы поговорить без посторонних. Моя мать сделала это давным-давно, когда мы планировали мой побег в ее летнем дворце. Я сам неоднократно поступал так на «Тамерлане» и поэтому не слишком удивился. Многие имперские лорды прятали агностицизм за притворной набожностью, так почему лотрианцам точно так же не прикрываться за твердолобым следованием своему «писанию»?
Значит, все это умело разыгранный спектакль, сказал я. «Лотриада» и все ваши разговорные правила. Помпезные заявления о равенстве и общности, в то время как вы следуете другим законам, нежели ваши zuk.
Как и в вашей Империи.
Моя Империя не притворяется чем-то, чем не является, парировал я, цепляясь за долгожданную возможность призвать хоть кого-нибудь к ответу за весь тот балаган, который нам показывали почти целый месяц.
Мы тоже, ответил председатель. Я всего лишь акушер. Когда «Лотриада» будет доведена до совершенства, в конклаве больше не будет надобности.
Доведут до совершенства? переспросила Валка, очевидно радуясь тому, что может теперь участвовать в диалоге, несмотря на незнание лотрианского. Она повернулась лицом к статному мужчине в серой судейской мантии. Каким образом?
Наш хозяин не переставал улыбаться, а его черные глаза светились так, как у пророков, что выли на луну у колонн на городских площадях, надеясь таким образом вымолить у неба возвращение Земли.
Пройдет время старых чудовищ. Старых обычаев, старой культуры, старых привычек, старых мыслей. Древние не довели дело до конца. Они сохранили язык. Сохранили свои имена. Все это не позволило им оторваться от прошлого. Истинный прогресс истинное совершенство требует большего.
Звучит очень по-экстрасолариански, заметил я.
У экстрасоларианцев одни пороки и никаких добродетелей. Они переделывают себя, руководствуясь лишь разладом в своей природе. А мы переделываем природу по своему образу и подобию, объяснил председатель.
Мне было неудобно сидеть вполоборота, и я встал.
А разве высокомерие не порок? Человека можно заставлять лишь до определенного предела Я покосился на Валку и добавил: Будь он мужчиной или женщиной.
Старые мысли. Старые тела. Старые инстинкты. Ничего этого не будет, ответил председатель и, зажмурившись, забормотал на лотрианском, словно читал заклинание: Как избавиться от старых мыслей? Устранив старые желания. Как избавиться от старых желаний? Устранив старые инстинкты. Как избавиться от старых инстинктов? Устранив старые тела.
И какими будут новые тела? спросил я, помня об уроках Гибсона. Ни мужскими, ни женскими?
Именно так, ответил председатель и процитировал на лотрианском: «Где есть различия, существует неравенство. Где есть неравенство, существует страдание. Как преодолеть страдания? Преодолев неравенство. Как преодолеть неравенство? Преодолев различия».
«Иерархия свойство небес. В аду все равны»[4], ответил я цитатой на цитату и машинально дотронулся до пентакля Красного отряда на лацкане, вспомнив старого марловского Дьявола, которого я не носил вот уже несколько столетий.
Адриан! взяла меня за руку Валка. Var rawann.
«Осторожнее».
Тогда почему вы уже этого не сделали? Технологии есть. Среди мандари уже давно множество гомункулов-гермафродитов.
Семнадцатый председатель не ответил, лишь прищурил свои черные лотрианские глаза.
Ясно, сказал я спустя секундную паузу и, кажется, понимая. Они еще не готовы.
К замене? Насколько я могу судить, не готовы.
Валка крепче сжала мою руку.
Председатель назвал себя акушером, и я представил его в стерильном анатомическом театре, наблюдающего за рождением детей. Новое поколение на замену старому, вопреки законам природы. Они уже отменили слова, обозначающие мужчин и женщин, но этого было мало. Они изобрели новые тела, новых людей, но zuk их не приняли. Конклав не мог заменить триллионы жителей Содружества с конвейера. Даже мощнейшие джаддианские фабрики клонов не справились бы с такой задачей. Или в конклаве ожидали, что народ станет спариваться с этими новыми людьми и плоды этих союзов постепенно вытеснят прежних людей?
Очевидно, результат их разочаровал. Если я правильно понял председателя, лотрианцы не приняли новых людей.
Мы попробуем снова, произнес Семнадцатый председатель в никуда.
Старые инстинкты так просто не искоренить, заметил я.
Вы соларианец, сказал Семнадцатый. Вы продукт прошлого. В вашей природе так думать. Несомненно, вы обучались у схоласта. Схоласты тоже продукты прошлого. В будущем им не найдется места.
Закинув руку за голову, я поднял стакан с водой, словно предлагая тост.
Но вы ведь тоже учились в Империи. У схоластов. Одним махом отказаться от прошлого все равно что снести фундамент у башни, в которой вы живете. Традиции позволяют человеку крепко стоять ногами на земле. Даже лотрианцу. Я сделал небольшой глоток. Вы ведь уже тысячи лет строите свой новый мир.
Я лишь акушер, хрипло усмехнулся Семнадцатый председатель. Я не доживу до тех времен, когда мой рай будет построен, но положу жизнь ради его строительства.
«А я должен сказать, что жестокий закон искусства состоит в том, что живые существа умирают и что умираем мы сами, изнуренные страданиями, для того чтобы»
«чтобы росла трава не забвения, но вечной жизни»[5], закончил председатель старинную цитату. Его голос гладко наложился на мой, словно клинок одного искусного фехтовальщика на клинок другого. «Густая трава обильных творений». Вижу, вы даже Пруста знаете.