Бригитта мигом подчинилась, потому что у Дяди была такая манера говорить строго, в приказном тоне, не так-то просто это было выдержать.
Дед стучал и гремел, обходя домик со всех сторон, потом поднялся по узкой лесенке под самую крышу и продолжал стучать там, пока не вбил последний гвоздь из тех, что принёс с собой.
Между тем уже спускались сумерки, и едва он сошёл с лестницы и приготовил свои салазки, как в дверях показалась Хайди. Он, как и вчера, укутал её в дерюжку и взял на руки, а салазки повёз за собой, потому что, посади он Хайди в санки одну, дерюжка бы на ней не удержалась и она бы замёрзла.
Так продолжалась зима. В безрадостную жизнь слепой бабушки впервые после многих лет вошла нечаянная радость, и дни её стали не такими долгими и тёмными, похожими один на другой. Она уже с раннего утра прислушивалась, не зачастят ли по снегу быстрые шаги, не откроется ли дверь, и, когда девочка действительно вприпрыжку вбегала, бабушка всякий раз восклицала:
Слава Богу! Опять пришла!
Хайди подсаживалась к ней и болтала без умолку, рассказывая обо всём, что знала, да так весело, что у бабушки радовалось сердце, а часы пробегали незаметно, и она уже больше не спрашивала, как раньше: «Бригитта, день ещё не кончился?», а, наоборот, когда за Хайди закрывалась дверь, говорила: «Как же быстро вечер пролетел! Правда же, Бригитта?» Та отвечала: «Ещё бы, вроде бы только что пообедали». И бабушка продолжала: «Сохрани Господь мне это дитя, а Дяде Альму доброго здоровья! Как он на вид, Бригитта, крепок ли?» И та всякий раз обнадёживала: «Да как яблоко наливное!»
Хайди тоже привязалась к старушке, и, когда вспоминала, что той уже никто, даже дед, не сможет сделать светло, её опять охватывала кручина. Но бабушка ей говорила, что это не такая большая беда, когда она рядом, и Хайди прибегала всякий погожий зимний день. Дедушка без лишних слов продолжал приходить сюда, прихватив ящик с инструментами, и порой по полдня обстукивал домишко Петера-козопаса. Это возымело действие: больше здесь ничего не хлопало и не скрипело по ночам, и бабушка говорила, что давно так крепко не спала и что этого она Дяде вовек не забудет.
Визит, и затем ещё один с более важными последствиями
Быстро прошла зима и ещё быстрее весёлое лето после неё, вот уж и новая зима приближалась к концу. Хайди жила радостно и счастливо как птичка небесная, и с каждым днём нарастало её предвкушение близкой весны, поскольку тёплый альпийский ветер «фён» шумел в верхушках елей и съедал снег до самой земли, после чего ясное солнце выманивало наружу голубые и жёлтые цветочки, и надвигалось время выпаса, которое приносило с собой всё самое лучшее, что могло быть на земле. Хайди шёл уже восьмой год, она многому научилась от дедушки: управлялась с козами не хуже него самого, и Лебедушка с Медведушкой бегали за ней по пятам, словно верные собачки, и громко блеяли от радости, едва заслышав её голосок.
Этой зимой Петер уже дважды приносил от учителя из Деревушки напоминание, что Дядя Альм должен отдать в школу ребёнка, который у него воспитывается, по возрасту девочке давно пора, и эту зиму она уже должна была посещать уроки. Оба раза Дядя велел передать школьному учителю, что если тому что-то нужно от него, то он дома, а ребёнка в школу не отдаст. И Петер всё это исправно передавал.
Когда мартовское солнце растопило на склонах снег, в долине повсюду выглядывали подснежники, а лапы елей на альме снова весело колыхались, освободившись от зимнего груза, Хайди без устали сновала туда-сюда: от двери дома к козьему хлеву, оттуда к елям, потом снова в дом к дедушке, чтобы сказать ему, насколько расширилась зелёная проталина под деревьями, а после этого опять бежала глянуть на проталину, не в силах дождаться, когда же всё зазеленеет и на альпийские луга окончательно вернётся зелёное, цветастое лето.
Однажды солнечным мартовским утром, когда Хайди в упоении бегала взад и вперёд и как раз собиралась в десятый раз прыгнуть из дома за порог, она чуть не упала от неожиданности, столкнувшись в дверях лицом к лицу с пожилым господином во всём чёрном, который глянул на неё пристально и строго. Но, заметив её испуг, миролюбиво сказал:
Не бойся меня, я люблю детей. Дай мне руку! Ты ведь Хайди? Где дедушка?
Он вырезает из дерева ложки, ответила Хайди и распахнула перед гостем дверь.
То был старый господин пастор из Деревушки, много лет назад он хорошо знал Дядю, когда тот ещё жил внизу по соседству с ним. Господин вошёл в хижину и шагнул к старику, склонившемуся над своей резьбой:
Доброе утро, сосед.
Тот удивлённо поднял голову, встал и ответил:
Доброго утра господину пастору. Потом подвинул гостю табурет и продолжил: Если господина пастора не испугает деревянное сиденье.
Господин пастор сел.
Давно я вас не видел, сосед, сказал он.
Я тоже господина пастора давненько.
Сегодня я пришёл, чтобы кое-что обсудить с вами, снова начал господин пастор. Думаю, вы даже знаете, в чём состоит моё дело, по которому я хотел с вами объясниться и услышать ваше мнение.
Господин пастор замолчал и посмотрел на Хайди, которая так и стояла в дверях, внимательно разглядывая гостя.
Хайди, поди к козам, сказал дедушка. Можешь взять для них немного соли и останься с ними, пока я к вам не выйду.
Хайди тотчас исчезла.
Ребёнок ещё год назад, а уж в эту зиму точно должен был ходить в школу, сказал господин пастор. Учитель вам передавал напоминание, но вы так и не дали ответа. Как вы намерены поступить с ребёнком, сосед?
Я не намерен отдавать её в школу, последовал ответ.
Господин пастор удивлённо посмотрел на старика, который сидел на лавке, скрестив руки на груди, и вид имел непоколебимый.
И что вы хотите сделать из ребёнка? поинтересовался господин пастор.
Ничего, она растёт себе и развивается вместе с козами и птичками. Ей с ними привольно, и ничему дурному они её не научат.
Но ребёнок не коза и не птица, она человеческое дитя. Девочка хотя и не научится от этих своих товарищей ничему дурному, но и другому ничему не научится. А ведь она должна чему-то научиться, и этому настала пора. Я пришёл, чтобы своевременно сказать вам это, сосед, чтобы вы одумались и за лето смогли приготовиться. Эта зима была последней, когда ребёнок оставался без занятий. Следующей зимой он пойдёт в школу и будет ходить туда каждый день.
Этого не будет, господин пастор, непреклонно заявил старик.
Неужели вы в самом деле полагаете, что нет средства образумить вас, если так упорствуете в ваших безрассудных действиях? сказал господин пастор, на сей раз с некоторой горячностью. Вы обошли весь мир и много повидали, многому сумели научиться. Я надеялся встретить у вас больше понимания, сосед.
Так, произнёс в свой черёд старик, и голос выдавал, что он тоже выбился из состояния внутреннего спокойствия. Неужели господин пастор полагает, что следующей зимой я каждое студёное утро буду посылать этого хрупкого ребёнка вниз в пургу и снегопад, ведь тут два часа пути в один конец, а к ночи ей возвращаться в гору, а метёт здесь порой так, что и наш брат задохнуться может на ветру и в снегу, а что говорить про ребёнка? Может, господин пастор ещё помнит её мать, Адельхайд? Она была лунатичка, с ней случались припадки и чтобы ребёнок от перегрузок тоже получил нечто такое? И вы хотите меня принудить! Да я пойду с этим в любой суд, и тогда посмотрим, кто меня заставит!
Вы правы, сосед, примирительно сказал господин пастор. Никуда не годится, чтобы ребёнок ходил в школу отсюда. Я вижу, ребёнок вам дорог. Сделайте ради него то, что вы давно уже должны были сделать: вернитесь в Деревушку и живите опять среди людей. Что за жизнь тут у вас наверху, в одиночестве и ожесточении против всего мира! А случись что с вами, кто придёт на помощь? Я тоже не могу понять, ради чего вы всю зиму напролёт мёрзнете тут в вашей лачуге и как это может выдержать хрупкое дитя!
У ребёнка молодая кровь и тёплое одеяло вот что я хочу сказать господину пастору. И потом ещё одно: я знаю, где взять дрова, и знаю, когда пора их заготовлять. Господин пастор может заглянуть ко мне в сарай, там есть запасы, в моей хижине огонь не затухает всю зиму. А то, что предлагает господин пастор насчёт переезда вниз, это не для меня: люди там, внизу, пренебрегают мной, я ими тоже, мы держимся подальше друг от друга, так-то оно лучше для всех.
Нет-нет, для вас не лучше. Я знаю, чего вам не хватает, сказал господин пастор с сердечностью в голосе. С пренебрежением людей дела обстоят не так плохо. Поверьте мне, сосед. Ищите примирения с вашим Богом, просите у Него прощения, за что сочтёте нужным, и потом сами увидите, как люди повернутся к вам совсем другой стороной и как вам ещё хорошо будет.
Господин пастор поднялся, протянул старику руку и ещё раз сказал со всей сердечностью:
Я рассчитываю на то, сосед, что следующей зимой вы снова будете с нами внизу и мы опять станем старыми, добрыми соседями. Совсем не хотелось бы применять к вам меры принуждения. Дайте мне руку в знак того, что вы спуститесь к нам и снова будете жить среди нас, примирившись с Богом и людьми.
Дядя Альм подал господину пастору руку и сказал определённо и твёрдо:
Господин пастор прав по отношению ко мне. Но того, чего он ожидает, я не сделаю. Это я говорю уверенно и бесповоротно: ребёнка я в школу не пущу и сам вниз не вернусь.
Тогда помогай вам Бог! с печалью сказал господин пастор, вышел из дома и, понурившись, побрёл вниз по склону.
Дядя Альм был расстроен. Когда после обеда Хайди попросилась к бабушке, он скупо ответил:
Не сегодня.
Весь день он молчал, а на следующее утро, когда Хайди спросила:
А сегодня пойдём к бабушке? он был скуп на слова так же, как и на интонации, и сказал лишь:
Посмотрим.
Но ещё до того, как опустели их обеденные миски, дверь снова распахнулась.
На сей раз это была тётя Дета. На голове у неё красовалась шляпа с пером, а подол платья мёл всё, что валялось на полу, а валялось в хижине много чего такого, что для платья было совершенно нежелательным. Дядя оглядел её с головы до ног и не произнёс ни слова. Но тётя Дета, как видно, подготовилась к тому, чтобы провести разговор в самой дружелюбной форме, потому что с порога начала восхищаться, как хорошо выглядит Хайди: мол, она её даже не узнала, сразу видно, что плохо ей у дедушки не было. Но, мол, сама-то она всё время думала о том, как бы снова забрать девочку, ведь она понимает, что малышка, должно быть, ему помеха, но на тот момент ей просто некуда было её пристроить, а вот сегодня она потому и примчалась, что прослышала кое о чём, что могло бы облагодетельствовать Хайди настолько, что и поверить трудно. Прослышав, она, дескать, не откладывая приложила к делу старания и теперь может сказать, что почти всё устроила и что Хайди повезло так, как не повезёт и одной из сотни тысяч. Жутко богатые родственники её хозяев, живущие чуть ли не в самом лучшем доме Франкфурта, имеют единственную дочку, которая прикована к инвалидному креслу, потому что парализована на одну сторону да и в целом нездорова, и она всё время одна, и учитель занимается с ней одной, а ей это скучно, да и вообще ей не с кем поиграть, и об этом зашёл разговор у её хозяев, мол, неплохо бы найти такого ребёнка, как описала дама, которая в том доме ведёт хозяйство, потому что её хозяин очень жалеет больную дочку и хотел бы ей подыскать подружку для игр. А дама-экономка сказала, что нужна девочка неиспорченная и своеобразная, не такая, как все, кого видишь вокруг. И она, Дета, сразу подумала про Хайди и побежала в тот дом и всё расписала той даме про Хайди и про её характер, и дама сразу согласилась. Теперь ни один человек не должен знать, какое Хайди выпало счастье и благо, ведь когда она окажется там и если придётся тем людям ко двору, то в случае, если с их собственной дочкой будет совсем неладно как знать, ведь она такая слабенькая и если те люди не захотят совсем осиротеть без ребёнка, то ведь может выпасть Хайди неслыханное счастье.
Ты скоро уймёшься? перебил её Дядя, который за всё это время не мог вставить в разговор ни слова.
Фу, ответила Дета, вскинув голову. Можно подумать, я вам говорю пустяки какие-нибудь, а ведь во всём Преттигау не сыщешь никого, кто не возблагодарил бы Бога небесного, получив такое известие, какое принесла вам я.
Неси его кому хочешь, мне оно ни к чему, сухо сказал Дядя.
Тут Дета взвилась ракетой и воскликнула:
Да? Ну если вы так считаете, то и я могу вам сказать, как считаю я: ребёнку уже восемь лет, а он ничего не знает и не умеет, и вы не хотите отдать его в учение: вы не хотите отдать её ни в школу, ни в церковь, мне сказали об этом внизу, в Деревушке. А ведь это ребёнок моей единственной сестры. Я за неё в ответе, за всё, что с ней происходит, и если ребёнку выпадает такое счастье, как сейчас Хайди, то встать ей поперёк дороги может только тот, кому на неё плевать, как и на всех остальных людей, и кто никому не желает ничего хорошего. Но я не отступлюсь, это я вам сразу говорю, и все люди будут на моей стороне, нет в Деревушке ни одного человека, кто бы мне не помог и не выступил против вас. И если вам так хочется предстать перед судом, то берегитесь, Дядя: есть вещи, которые могут всплыть там на поверхность и про которые вам не хотелось бы слышать, а вам ли не знать, что в суде докопаются до всего, о чём уже никто и не помнит
Замолчи! выкрикнул Дядя, и глаза его вспыхнули огнём. Забирай её и губи на своё усмотрение! И никогда больше не показывайся мне на глаза с ней, я не хочу её когда-нибудь увидеть в такой же шляпе с пером и с такими же речами на языке, как у тебя сейчас!
И Дядя широкими шагами вышел за дверь.
Ты разозлила дедушку, сказала Хайди, недобро сверкнув на тётю своими чёрными глазами.
Ничего, успокоится. Идём, поторапливала тётя. Где твоя одежда?
Я не пойду, сказала Хайди.
Что ты несёшь? возмутилась тётя, потом слегка сбавила тон и продолжила уже мягче: Идём, идём, ты не понимаешь, тебе будет так хорошо, как ты и представить себе не можешь.
И она шагнула к шкафу, достала оттуда вещи Хайди и увязала их в узел.
Так, идём, возьми свою шапочку, хоть она и неважненькая, но сейчас это не имеет значения, надевай и пошли.
Я не пойду, повторила Хайди.
Не будь такой глупой и упрямой как коза, нашла с кого брать пример. Пойми ты, сейчас дед обозлился, ты же сама слышала, что он сказал: чтоб мы больше не показывались ему на глаза. Он сам захотел, чтобы ты ушла со мной, не зли его ещё больше. Даже не представляешь, как красиво во Франкфурте и сколько нового ты там увидишь, а если тебе не понравится, всегда сможешь вернуться домой. К тому времени и дедушка как раз успокоится.
А я могу вернуться нынче же вечером? спросила Хайди.
Да что ты, идём! Говорю же тебе, когда захочешь, тогда и вернёшься. Сегодня мы спустимся в Майенфельд, а завтра утром сядем на поезд, на котором ты потом в мгновение ока снова сможешь вернуться назад, оглянуться не успеешь, так быстро летит поезд.
Тётя Дета повесила на локоть узелок с одеждой Хайди, а саму Хайди взяла за руку, и так они спустились с горы.
Время выгона скота на выпаса ещё не наступило, Петер пока что ходил в школу, в Деревушку, вернее, должен был ходить, но часто прогуливал занятия, ведь он считал, что ходить туда мало толку: читать ему было незачем, а вот побегать и найти прутья подлинней и покрепче совсем другое дело, потому что они могли ему пригодиться.
Он как раз подходил к своей хижине с большой вязанкой длинных, крепких прутьев лещины за плечом. Увидев Дету и Хайди, идущих ему наперерез, он остановился и смотрел на них, а когда они поравнялись с ним, спросил, обращаясь к Хайди: