И вновь не задумываясь, Шэрон ступила на тоненькую красную линию, и та расплющилась под ступнёй, повторив её форму. Шэрон, удостоверившись в крепости кровавой линии, пошла по ней сквозь тьму. И когда она наступала на красную полоску, та хлюпала под её ногами, и капли крови стекали вниз, с невидимого края «коридора». Шэрон не поняла во сне, как долго и как далеко она прошла по крови, но внезапно и без того ненадёжный путь как будто вообще оборвался. Шэрон лишь на мгновение представила, как она разворачивается и идёт обратно, и вся покрылась гусиной кожей, как во сне, так и наяву. Линия крови теперь вертикально уходила вниз, и Шэрон не осталось ничего иного, как прыгнуть за ней.
Падение и приземление ей вообще не запомнились, она просто внезапно оказалась в другом месте в зале их квартиры. Это был одновременно и тот зал, к которому она уже успела привыкнуть, а одновременно совсем другая комната, и даже как будто не комната вовсе. Диван весь разодран, словно на него набросился дикий клыкастый хищник. Шкафы, пол всё было испещрено следами то ли зубов, то ли когтей. И из всех этих щелей, пузырясь, вытекала кровь, словно мебель и стены были живой плотью.
Внезапно включился и зарябил телевизор. Шэрон поднялась на ноги и увидела в чёрно-белых квадратиках ряби своё собственное лицо.
Это очень древняя легенда шипение обратилось в речь, необъяснимо чуждую, механическую. Очень очень древняя легенда изображение передёрнуло, а вместе с ним тряхнуло и всю квартиру, и у Шэрон подкосились ноги. Веры без крови не бывает продолжало чёрно-белое в ряби лицо Шэрон. В любой религии требуются доказательства веры кровавые жертвы внезапно телевизионная рябь поползла по стенам, по полу и потолку всё обращалось в один большой телевизионный экран; изображение в телевизоре начало растягиваться в разные стороны, а голос становился то тише, то громче, то выше, то ниже тоном. Религия, которой не дают крови не религия всегда и везде нужны были кровавые жертвы
Телевизионная рябь, которая текла по воздуху, словно облачко пыли, всё ближе и ближе подбиралась к Шэрон. Девушка взвизгнула и побежала прочь из комнаты, в коридор, к выходу. По пути она пару раз наступила в лужу чёрно-белой ряби и каждый раз её било током, она вся на секунду становилась ничем более, как телевизионной картинкой, и даже видела саму себя со стороны, плоской и двухмерной. Её сознание обратилось на мгновения в мерцающий сквозь плёнку свет.
Наконец Шэрон подбежала к входной двери ни глазка, ни замков там не было, лишь огромная старинная деревянная ручка. Шэрон открыла внезапно потяжелевшую дверь, выскользнула в подъезд и тут же упала, поскользнувшись. Подъезд превратился в длинный желоб, похожий на водосток, висящий посреди пустоты, и под страшным углом, уходящий куда-то вниз, так далеко, что не видно, ведёт ли он вообще куда-либо. Но самое страшное весь желоб был залит галлонами крови и повсюду куски человеческих тел, их внутренности, и все продолжают жить: внутренние органы сокращаются, сжимаются кулаки, моргают и пристально следят за Шэрон глаза.
Девушка поднялась на ноги, оглядела свои окровавленные руки, одежду и закричала. Внезапно где-то в голове Шэрон раздались крики и плачь сотен младенцев разом, отчего она оглохла, и далее сон был безмолвным.
За её спиной из ниоткуда образовалась гора искромсанных человеческих тел, и без того похожий на отлогий спуск желоб, качнувшись, опустился ещё ниже. Шэрон вновь не удержалась на ногах и упала прямо в кучу человеческих трупов за спиной. Обломки чужих костей вонзились ей в плоть, и она закричала сильней. Невидимый край стока становился всё ниже и ниже, а скорость, с которой Шэрон падала в безумном водовороте человеческих внутренностей, всё больше. Внезапно желоб кончился, и клубок человеческих потрохов обрушился в пустоту. Оторванные руки хватали Шэрон за волосы, она облилась чьим-то желудочным соком и чужие, вырванные из тел, рёбра вонзались ей в лицо и шею.
Скорость стала невообразимой, Шэрон начала терять сознание и всё, что она успела увидеть напоследок лежащий посреди пустоты лифт. Его двери открылись, внутри всё пространство занимала огромная петушиная голова, она кудахтнула и открыла огромный клыкастый, больше похожий на пасть зверя, клюв.
Шэрон, не понимая ещё, что сон кончился, вскочила с кровати и увидела свою дочь.
Мама! Мама, смотри! Деми протянула ей куклу. Ко мне Бэзил приходил во сне и отдал куклу.
***
Шэрон пила чай и с интересом рассматривала три картины, висевшие над кухонным столом на одной была изображена кошка, на другой летучая мышь, на третьей петух.
Откуда это у нас? спросила она.
Я принёс, ответил Бэзил и поднялся из-за стола. Мне пора, дорогая, он поцеловал Шэрон в щёку и пошёл в коридор.
Папа, купи мне мороженое! заверещала Деми и полезла на руки к Бэзилу.
Обязательно, он поцеловал и её, опустил на пол и, попрощавшись, вышел из апартаментов.
Чашка выпала из рук вздрогнувшей Шэрон и разбилась.
Кто это?! вскрикнула она и побежала к двери.
В коридоре было пусто. Шэрон выбежала на улицу, но не встретила никого, кроме домовладельца.
Деми, спрашивала она потом дочь, Деми, дорогая, кто это был?
Мама, что с тобой?! удивилась дочь и продолжила пить чай.
Деми! мать схватила дочь за плечи и повернула к себе. Деми! Ты слышишь меня?! Кто это был?!
Мама дочь перепугалась и едва сдерживала слёзы. Это же папа мама, это наш папа
Шэрон повалилась на пол, она тяжело дышала и трясла головой.
Этого не может быть этого не может быть она посмотрела на незнакомые картины над столом, те так и висели там.
Шэрон вскочила и сорвала со стен рамки и выбросила в окно.
Мама! Мама, что ты делаешь?! Шэрон оттолкнула дочь и выбежала из комнаты.
Не может что что что? повторяла она, как заведённая, забравшись с ногами на диван. Что что что?
Зазвонил телефон, и Шэрон, не соображая, взяла трубку. Там раздались короткие частые гудки, значит, кто-то уже взял другую трубку. Шэрон резко сорвалась с дивана и побежала на кухню.
Хорошо, папа, Деми положила телефон и поскакала, успокоившаяся, к матери. Мама, мама, это папа звонил. Он купил мороженое! Он купил Шэрон подхватила дочь на руки и взяла вновь зазвонивший телефон.
Кто это?! Кто это? Алло?
В подвале услышала она. Шэрон, дорогая, я в подвале раздались гудки, и Шэрон швырнула телефон в сторону.
Мама! взвизгнула дочь и попыталась выбраться, но Шэрон прижала её ещё сильнее.
Она подбежала с дочерью на руках к двери, посмотрела в глазок и заперлась на все замки.
Но, мама! Папа сказал спуститься, он даст мне мороженое
Это не твой папа, Шэрон зашла в зал и прижалась к стене. Это не твой папа, она скатилась на пол.
Но мама!
Закрой рот! Ты слышишь, что я тебе говорю?! Твой отец умер! Ты не помнишь? Год назад
Нет! Нет! дочь заплакала.
Это незнакомец это чужой Деми Деми, ты слышишь меня? Кто он? Кто это был? Как он попал сюда?! Как?!
Но дочь ничего не могла сказать ей, она ревела, и Шэрон пришлось успокоиться. Она обняла дочь и принялась гладить по волосам. Спустя некоторое время они обе пришли в себя, но так и продолжали лежать в углу в обнимку.
Мама позвала дочь. Мама, тебе плохо. Мама, я понимаю я понимаю, что папа умер, но, мама, это же наш новый папа
***
Неделю Шэрон просидела в квартире, как в крепости, и продержала там дочь. Но мирские заботы и тяготы давали о себе знать: звонили с работы, звонили подруги, всё ещё приходили знакомиться соседи, к Деми заходили одноклассницы, посланные учительницей, чтобы узнать, почему она не в школе. Постепенно произошедшее начало казаться Шэрон дурным сном, никогда с ней не происходившим наяву. И она отпустила дочь в школу, вышла вновь на работу, с которой её едва не уволили. Но сон, в котором она падала в пасть петуху, всё повторялся и повторялся, и однажды Шэрон решилась на серьёзные меры.
Отведя Деми в школу, она вернулась домой и, вытащив из тайника пистолет погибшего мужа, отправилась в подвал. Ржавая металлическая дверь оказалась незапертой. Шэрон прошла в тёмное помещение и прикрыла за собой скрипучую дверь. Тьма здесь оказалась непроглядной, и Шэрон освещала свой путь заранее приготовленным фонариком. Где-то впереди в углу из пола сочился свет, и она двинулась туда, но под её ногами сразу же обвалился пол, и Шэрон упала куда-то вниз
Вера, праведность которой не доказывают кровью, ничего не стоит, услышала Шэрон.
Она пришла в себя и поднялась на ноги. Здесь было почти нечем дышать и ужасно воняло. В темноте Шэрон нащупала на полу фонарик и пистолет. Света фонарика не хватало в пыльном тумане, но Шэрон всё-таки рассмотрела помещение в общих чертах. Старая кирпичная кладка, множество ходов вокруг, дохлые крысы, мусор и что-то, отдалённо напоминающее кирпичную трубу, в самом центре. Но на колону это не походило. Послышался мощный удар, вся комната содрогнулась, и пыль посыпалась с потолка. Шэрон едва удержалась на ногах. Из кирпичной кладки перед ней как будто взрывом вышибло несколько кирпичей, и на свет фонаря показался иссохший человеческий труп.
От вони и страха Шэрон вырвало.
Люди всегда приносили кровавые жертвы своим богам, услышала она, но её тело всё ещё содрогалось в конвульсиях, выплёскивая наружу всё, что не переварил ещё желудок, и сил подняться у неё не было. Богам, духам, всяким тварям Шэрон поднялась на ноги.
Кто здесь!? закричала она, размахивая перед собою пистолетом.
Постепенно люди стали забывать прежние ритуалы и традиции, но было уже поздно
Шэрон выхватила фонарём в темноте чью-то тень, но та сразу же пропала, и голос раздался уже из-за спины.
Тогда человеческие жертвы начали постепенно сменяться животными резали скот но чаще кошек, летучих мышей и петухов потом жертвы и вовсе стали символическими.
Шэрон вновь увидела тень, и та опять пропала, словно бы её никто и не отбрасывал. Но девушка не могла даже сдвинуться с места от страха.
Тут она услышала какой-то хруст и вновь отважилась взглянуть на замурованный труп. Хруст исходил от него. Брякнули ржавые цепи, сковывавшие древнее тело, и мертвец поднял голову, взглянул пустыми, глазницами на Шэрон. Но говорил не он.
Люди приносили кровавые жертвы и просили богатого урожая, хорошей погоды, здоровья и часто в строящийся дом закладывали «строительную жертву». Замуровывали живого человека, чтобы умилостивить духов, а убитый становился верным стражем дома, домовым, кутным богом, церковным привидением. У разных народов всё происходило по-разному: одни считали, что замуровать надо жену или ребёнка строителя, другие думали, что это должен быть случайный прохожий. Но всегда предпочитали женщин и детей они думали, что тем не хватит сил отомстить потом.
Застывший труп заслонила чья-то тень и пошла, увеличиваясь, прямо на Шэрон, но никого не было видно. Девушка сделала шаг назад и оступилась, но какая-то сила удержала её на ногах. Тень подошла вплотную к девушке, и Шэрон почувствовала, как будто чьи-то холодные руки обняли её, и, вздрогнув от ужаса, выронила и фонарик и пистолет. Свет погас.
Я строительная жертва, дорогая Шэрон, услышала она прямо возле уха. Я анамнез, Шэрон, я история болезни этого дома Двести лет назад переехавшие сюда славяне убили меня и оставили здесь, сторожить построенный ими для них самих дом. Двести лет, милая двести лет я ни жив, ни мёртв они думали, раз я совсем ещё юн, я ничего им не сделаю Но мне не понравилась отведённая мне роль. Все их дети рождались мёртвыми, а они сами болели и сходили с ума. Шэрон, я сгноил их проклятый род за то, что они сделали! Шэрон вспомнила водоворот человеческих останков, падавший в пасть петуху. Но стало только хуже
Шэрон стояла посреди подвала, прижав дрожащие руки к телу, и плакала в ужасе, в то время как её обнимала и лапала холодная тень.
Не плачь, дорогая, теперь я с тобой услышала она и увидела, как труп, натянув цепи, шевелил губами.
Она хотела убежать, но тело не слушалось. Жар охватил её, пот катился по лицу, смешиваясь со слезами.
Прошу с трудом выдавила она.
Теперь я твой. А ты моя. Ты самая красивая, кто когда-либо заселялся в этот дом. Я это говорю впервые. Ты мне веришь? спросил мертвец в кандалах, но голос она услышала всё так же возле уха и ещё явственнее почувствовала, как кто-то опустил голову ей на плечо. Ты и Деми теперь моя семья, мы всегда будем вместе.
Не надо Деми всхлипнув, дрожащими губами проговорила Шэрон и потянула носом.
Поздно, дорогая, тень указала рукой вглубь комнаты, брызнул непонятный свет, и Шэрон увидела труп своей дочери. Она сидела на полу, улыбалась, голова свесилась на плечо, в руке палочка от мороженого. Она лежала тут уже неделю.
Уфа
Лето 2008
Солдат без войны
Мне снился кошмар А что ещё может сниться солдату? Солдату без командира, без врага, с Войною, у которой нет конца?
Остов костра хрипло кашлял, задуваемый морозным утренним сквозняком. Блестящие маслом швы гранитно-чёрной корки деревяшек люминесцировали на ветру. Холодный мёртвый свет погубил тёплую и родную тьму.
Я выбрался из спального мешка, ноги и руки еле гнулись, словно слиплись от тепла за ночь, проведённую в спальнике. Мой организм адекватно отреагировал на энный раз встреченное утро рука сама нащупала автомат, глаза, прищурившись, забегали по всем сторонам горизонта, я затаил дыхание и осмотрелся вокруг себя, плавно и тихо каждое утро может стать последним. Не хочу кормить собою птиц.
Я вышел из дома, из нашей точки, базы, штаба как угодно. Конечно, «вышел» неверно сказано как можно выйти из двух с половиной кирпичных стен? Это всё, что осталось от некогда добротного жилого дома: стена, вторая, тёмный угол между ними и заполненный крысами подвал.
Нигде не маячил кривой силуэт Лешего, наверное, он как раз в подвале отлавливает за хвосты наш ежедневный царапающийся и кусающийся завтрак, он же обед и ужин. Блэка тоже не видно.
Я прошёл вдоль улицы руин десятки домов стояли разрушенные, рассыпающиеся, едва не вырванные с корнями. На их окнах решётки и паутин, а внутри волки-шакалы и стаи ворон на краснокирпичных пиках. Асфальтовая труха ровная некогда земля превратилась в холмистую местность с горами из кирпича и камней, изодранными, как шрамы, оврагами. Пыль, песок и остатки прошлого, былого, слой за слоем покрывают всё вокруг. Ощущение, словно землю грызло и рвало огромное чудовище
Каждый раз, когда я иду по этой, наверное, красивой в прошлом улице, мне мерещатся взрывы и огонь, испепелившие это место, да и всю Землю. Перед моими глазами кипящая кровь, пускающая жуткие бубонные пузыри и горящая, будто масло, будто бензин, горящая, но несгорающая. И такой ужас заполняет меня каждый день, каждый раз, когда я прохожу мимо этих мёртвых домов, понимая, что с каждым вдохом вбираю в себя прах людей, чьи тела превратились в перегной в их искалеченных жилищах.
Я добрался до речки и разделся. Ветер бился о тело, дёргал волосы, дышал холодным, в льдинках, воздухом, но не мог со мною ничего поделать. Голый, я забрался в мутную, чуть густую воду маленькой речушки, полной водорослей и гнилья. Сполоснувшись и поскребя налёт с зубов отросшим ногтем, я вылез на травянистый берег. Холод давил, страх сжимал сердце, и сводило до судорог пустой желудок, но я привык ко всему этому, как и к вечно смрадному дыханию, как к бороде и всему тому, что уже не должно удивлять.
Подсохнув и проводив взглядом кровавый восход жгучего пятака, я стал одеваться. Штаны-камуфляж, огромные, как булыжники, сапоги почти до колена, обтягивающая тощую грудь майка, куртка, кобура, пояс с ножами, свитер я понёс в руках и, конечно, автомат Калашникова. Уже годы я делю с ним постель и мылся бы с ним, если б можно было для надёжности.